Изумительное ухо
Текст: Вера Бройде
Обложка: предоставлена ИД «Волчок»
О правде и лжи в жизни одиннадцатилетней шпионки Гарриет — обозреватель Rara Avis Вера Бройде.
Фитцью Л. Шпионка Гарриет / Перевод и послесловие О. Бухиной; ил. В. Гранковой. — М.: Волчок, 2019. — 304 с.
В кафе всегда чертовски шумно! Заказывая булочку с корицей, приходится об этом сообщать почти что криком. Монеты падают на стол с оливковым отливом, шуршат измятые купюры, шипит кофемашина, поскрипывают стулья, посвистывает чайник, позвякивают ложечки, которыми пришедшие размешивают сахар, а наверху, вращая крыльями, гудит огромный вентилятор. И дверь так громко хлопает, как будто возвещает о чём-то крайне важном. Однако Гарриет М. Уэлш сидит за стойкой, словно мышь. Со стороны, наверно, кажется, что эта девочка — в толстовке с капюшоном и старых-старых джинсах — пришла сюда за тем, за чем и все другие: чтоб выпить свой коктейль, украшенный клубникой и шапкой взбитых сливок. Да-да, ну, разумеется. Всё совершенно верно. Но это лишь уловка. Ведь Гарриет — шпионка. И здесь она за тем, чтоб втайне слушать разговоры, не глядя на беспечных, болтающих без умолку людей, сидящих слева или справа, а лучше — за спиной. Пока её «клиенты», прихлёбывая чай, доверчиво рассказывают новости и делятся секретами своей вполне обычной, но очень личной жизни, мисс Уэлш их представляет. Рисует, как художник, подробнейший портрет, и, как судья из фильма, выносит приговор, а после — осторожно и как бы невзначай — бросает быстрый взгляд, чтоб только убедиться, что так оно и есть: и парень, называвший папу «крысой», наверняка, черноволосый, прыщавый и худой, а девушка, мечтавшая купить для спальни занавески, чтобы разгуливать по комнате в одной лишь комбинации, — ужасная толстуха. Случаются, конечно, и всякие проколы, и грубые ошибки, и кто-то, говоривший, как самый настоящий, плешивый коротышка, в реальности, увы, почти такой же славный, высокий и красивый, как Уильям Холден или Берт Ланкастер. Но всё же следует признать, что Гарриет бывает не права не чаще раза в месяц: при том, что тренируется она без передышки, буквально каждый день, неделю за неделей... Уже почти пять лет... Что, кстати, составляет чуть меньше половины всей жизни Гарриет Уэлш, решившей вставить «М.» перед своей фамилией (чтобы звучать «солиднее»), не выпускающей из рук зелёного блокнота (похожего местами на «Книгу Бытия»), не признающей ничего, помимо бутерброда с помидором, на завтрак для себя... «Шныряющей» повсюду, чтоб лучше слышать мир, к которому у ней уже с полсотни жутко важных, весьма забавных и серьёзных, порой неловких, неотложных, а главное — немыслимых вопросов, известных только ей... Всё делающей быстро, в компании с собой... Задумавшей когда-нибудь издать большой роман, который, наконец-то, откроет людям правду... Родившейся в Нью-Йорке конца 50-х и ставшей знаменитой по всей стране и миру с конца 60-х, когда Луис Фитцью (1928-1974) о ней вот в этой книге впервые написала, прославив и шпионку, и самоё себя.
Иллюстрация из книги Фитцью Л. «Шпионка Гарриет»
Жизнь между тем несётся, пыхтя и отдуваясь, лавируя в толпе или врезаясь в некоторых прохожих, нередко спотыкаясь или удачно перепрыгивая лужи, — бежит вперёд, сверкая пятками изношенных кроссовок, которые всегда натягивала Гарриет, собравшись на «работу». Что же касается «работы», то слежка за «объектами», конечно, начиналась после школы, когда, одевшись по-шпионски и незаметно выскользнув из дома, она спешила по привычному маршруту — туда, где, надо полагать, вершилась настоящая история: к примеру, в частном доме, в просторной белой спальне, где миссис П., валяясь на диване, кому-то говорила, что ей теперь уж точно «известна тайна жизни». И в итальянском ресторане, где всё семейство Санти решало, что же делать с ленивым средним сыном, который не желает работать вместе с ними, помешивая соус «карбонара» или раскатывая тесто для спагетти. И, разумеется, в гостиной у мистера и миссис Р., которая отлично просматривалась днём из маленького сада, где Гарриет сидела за ящиком с лопатами, давясь от хохота над этими людьми, считающими свой прекрасный дом, его роскошное убранство и восхитительных хозяев завистливым примером совершенства. А также в крошечной квартире, где жил чудной старик, деля две комнаты с двенадцатью котами, четырнадцатью кошками и дюжиной изящных птичьих клеток, — и был при этом, как ни странно, похоже даже счастлив... Ну, как тут не запутаться? Как всё это понять? И как, если удастся разобраться, использовать, как это применять?
Со слов суровой няни, взирающей на мир глазами хищной птицы, цитирующей Кэрролла, Сервантеса и Китса, стучащей по брусчатке высокими ботинками на толстых каблуках, и щёлкающей Гарриет по лбу вместо того, чтобы её поцеловать, — количество людей, живущих на земле, вполне сопоставимо с количеством решений прожить вот так — вот так, а не иначе — ту самую, единственную, жизнь. И Гарриет, в чьей тайной-тайной жизни, наверно, не найти такого человека, которого она любила бы сильнее, чем её, — должна, в конце концов, ответить на вопрос: права ли няня снова, или, скорей всего, права другая сторона, расположившаяся там — за стенами её любимой комнаты, за высотой соседского забора, внутри их класса, во дворе, а в общем-то — везде...
Иллюстрация из книги Фитцью Л. «Шпионка Гарриет»
Это правда, конечно, что кто-то мечтает о том, чтобы стать футболистом, красиво бегущим по полю с мячом, забивающим гол, а потом — принимающим кубок из рук президента, раздающим автографы корреспондентам... Или быть знаменитой актрисой, чей портрет на громадной афише у гостиницы «Холидэй Ин» каждый день видят толпы людей. Или жить, как живут остальные: одноклассники или родные, их родители или друзья, и родители этих друзей, и коллеги родителей тоже, — день за днём, не спеша, покупая хрустальные вазы, статуэтки младенцев, сигары, диваны, комоды, ковры и большие коробки конфет, а ещё приглашая гостей, чтобы те без конца восхищались (признавая, конечно, в душе, как невзрачна, бедна и убога, по сравнению с этим богатством, их ужасная скромная жизнь); проводя вечера на приёмах у мэра, или дома — за партией в бридж... И всегда засыпая на третьей странице романа. Утопая всё глубже и глубже в этой сладостно-бежевой неге — утомительно-самодовольной и такой же роскошной, как пение стаи павлинов, — в этой пепельно-серой рутине под названием жизнь... Вот о ней-то и думает Гарриет Уэлш. Каждый день. Каждый час. Открывая сто раз свой зелёный блокнот, чтоб оставить в нём новую запись: про себя, про кухарку, про маму, про скуку, про небо с дождём, про того старика, у которого так покраснели глаза, когда всех его кошек забрали из дома представители службы надзора; про спектакль, в котором ей выпала «честь» быть рождественским луком на праздничном блюде с индейкой; про влюбленного в няню мужчину, из-за бархатных взглядов которого её было почти не узнать; про девчонку из класса, которая хочет взорвать целый мир, если только сумеет найти подходящие «ингредиенты»; про мальчишку, которого лучше подёргать за уши, чтобы он наконец заорал, чем терпеть его общество в школе; про избитые фразы, в которых мисс Уайт, их директор, как будто бы черпает силы... И про прочих людей, что живут по соседству и, скорее всего, никому, за пределами этого острова, не нужны и вообще не известны — но до ужаса ей интересны! Как бактерии — для вирусолога, как обломок кувшина из треснувшей глины — для искателя и археолога. Она вовсе не хочет стать другом для них. Она хочет быть той, о которой никто никогда ничего не сумеет сказать: потому что для этого нужно хоть что-нибудь знать. Между тем это именно то, что ей нужно самой: знать всегда, обо всём, обо всех... Потому что иначе не быть ей великой шпионкой. А помимо неё, разве можно ещё кем-то быть? Разве только писателем... Да. Только Гарриет будет не Гарриет, если, став наконец-то писателем, она вдруг почему-то поймёт, что оно, то есть это великое знание, всё равно ни к чему не ведёт. И тогда она будет несчастна. А несчастной ей вовсе не хочется быть.
Это странные мысли. Это странные чувства. Это странная девочка. Странная жизнь... И о ней, очевидно, нельзя говорить «как-то так» — то есть как-то не так, как полвека назад говорила о ней в своей повести Луис Фитцью. Её Гарриет незабываема: как несносный ребёнок, которого вы, лишь вчера повзрослев, оставляете там, где хранятся у вас все прошедшие дни, все игрушки, все тайны, мечты и надежды, все те платья, которые вышли из моды, или просто малы. Но у Фитцью она не за дверью: она тут, в самом центре всего, — беззастенчива и вероломна. И вы верите ей, потому что она убедительна даже тогда, когда врёт и не знает, что врёт, когда знает, что врёт и не может не врать, когда хочет соврать, но не может заставить себя это сделать. И поэтому Гарриет Уэлш так безумно, безмерно правдива. Как правдива сама эта повесть. Как правдив тот секретный блокнот, очень глупо упавший на землю во время игры и раскрывший его обступившим ребятам свои неприглядные тайны. Как правдива идея о том, что без правды порой куда лучше. Потому что она, эта самая «правда», как тихонько твердит кто-то прямо над ухом, — будет точно микстура от кашля по вкусу: обжигающе горькой и грустной. Так что, может, оно и не нужно? Или нужно лишь в маленьких дозах? Или только в особые дни? Или только особенным людям? Вы не знаете, да? Вот и Гарриет тоже не знает... Но она — вы же знаете Гарриет! — постарается это узнать. Попытается это представить. Как тогда, сидя в шумном кафе и рисуя фигуры и лица. Как всегда поступают писатели. Как прекрасно умела Фитцью.