Кача — «живёт с сестрой» —
ются — «убил отца!» —
Качаются — тщетой
Накачиваются.

Марина Цветаева, «Читатели газет»

— Дорогой, гости стащили наши серебряные ложечки!

— Какие?

— Ну те, на которых было написано «Отель Корона».

Английский анекдот

В моём детстве был один, забытый ныне, повод для школьной гордости — иметь плоский портфель-чемоданчик, который назывался отчего-то «дипломат». Это были, как я теперь понимаю, монстрообразные пластмассовые предметы с алюминиевыми вставками, плохо выживающие в агрессивной среде школьной жизни. Не сразу мы узнали, что эти «дипломаты» называются также «кейсами». Но нужно было, чтобы переменились времена, прошли войны и пали царства, чтобы мы обнаружили, что есть понятие «кейса» как ситуации, примера из жизни для разбора. Люди, узнавшие это раньше, чуть что, прищурившись, говорили: «Да, это — кейс». То есть всё то, что мы только что увидели или услышали, достаточно важно, назидательно, и мы можем извлечь из этого урок. Их глаза светились гордостью не меньшей, чем была у моего одноклассника, таскавшего на уроки чёрный «дипломат».

Метод кейсов, иначе говоря, метод ситуационного анализа, был придуман очень давно, говорят, ещё в 1924 году в Гарварде, когда обнаружилось, что при отсутствии профильных учебников на семинарах можно разбирать реальные ситуации в бизнесе. Потом от реальности стали отступать в ту или другую сторону, но разбор случая стал неотъемлемой частью юридической, социологической и ещё бог знает какой учёбы.

Вокруг метода возникла целая наука, но нас интересует довольно узкая тема — «литература кейсов».

Это тип прозы, не обязательно короткой (она может выглядеть как цепочка историй), которая состоит из назидательных сюжетов. Главное, чтобы эти сюжеты были чётко видны читателю и достаточно задевали его. Медленное прустовское время плохо подходит для этой задачи, многостраничные толстовские суждения о тщете всего сущего тоже не годятся, а вот классическая новелла — самая удачная иллюстрация этого приёма. Она построена на парадоксе, а парадокс сам по себе привлекает внимание читателя.

У Мопассана, признанного мастера новеллы (хотя, если читать его том за томом, видно, что он использует чрезвычайно ограниченный набор парадоксов в сюжетах) есть рассказ «Драгоценности».

Это история немолодого и не очень красивого человека. Он был клерком в министерстве и женился на девушке из провинции. Она хороша собой и мила, вела домашнее хозяйство так искусно, что они почти не чувствовали нищеты, и вдруг она умирает.

Вдовец через некоторое время идёт к ювелиру, чтобы оценить бижутерию, оставшуюся от жены. И оказывается, что то, что он считал стекляшками — настоящие бриллианты. Кстати сказать, тема настоящей драгоценности, которую принимают за бижутерию, и бижутерии, что принимают за настоящее сокровище — одна из сквозных тем у Мопассана.

Итак, его герой богат, и, вместе с тем, понимает, что многочисленные серьги, перстни и колье его жены достались ей от любовников.

Казалось бы — вот главный парадокс.

Но рассказ у Мопассана кончается тем, что вдовец примиряется с действительностью. Он видит Вандомскую колонну, и «ему хочется вскарабкаться на неё, как на призовую мачту» (Да, там неловкий перевод). Ударная фраза в рассказе — последняя: «Полгода спустя он женился. Его вторая жена была вполне порядочная женщина, но характер у неё был тяжёлый. Она основательно помучила его» * — Мопассан Г. Драгоценности. Пер. с фр. Е. Брук // Мопассан Г. Полное собрание сочинений в 12 т. Т.3. — М.: Правда, 1958. С. 81. .

То есть даже при каких-то потерях в стиле, перед нами кейс «измена», причём читателю последовательно показывают несколько стадий — «безмятежная жизнь и гармония, которая прерывается смертью любимой» — «трагическое открытие и посмертное оскорбление» — «принятие и почти счастливый финал» — «второй финал с оборотной стороной счастья». На каждой из стадий рассказ можно прервать, и он будет выглядеть вполне законченным. Причём новеллу Мопассана можно разбирать как угодно: можно перейти к другой задаче: вот мы смотрим на картину и восхищаемся ей. Потом мы узнаём, что любовались подделкой. Что происходит с нашим восхищением? Или это будет история про человека, для которого физиологическая верность становится такой ценностью, что он готов превратить свою жизнь в ад, только бы встроить в неё эту ценность. Или вообще — что такое верность, как она устроена в конце девятнадцатого века, и как — в начале двадцать первого.

Самая простая схема таких кейсов описывается логической формулой: читатель думает, что А, но А оказывается не А, а Б, а в конце выходит, что А всё-таки может быть и А. Или, иначе, простая конструкция «вор у вора дубинку украл», что-то вроде «Один юноша женился на богатой старухе, а когда он умер, то она получила все его деньги».

Теперь время жёстче, экономнее, и можно обойтись просто схемой

Есть такой сюжет, хорошо выделанный ещё во времена Антона Чехова, Алексея Толстого и Ивана Бунина — барчук любит бедную девушку, но между ними пропасть. Однако девушка всё же входит в его семью — в качестве жены его отца. Это сюжет рассказа «Ворон», написанного Буниным в 1944 году и включённый в «Тёмные аллеи». В этот кейс можно положить что угодно: скорбную историю чистой любви или месть обманутой девы барчуку, а то и в трезвый, и точный расчёт ищущей наследства женщины.

Но в прежние времена вокруг этой конструкции выстраивалась игра со стилем, хоровод метафор и карнавал описаний. «Ворон», кстати, заканчивается типично бунинским пассажем: «Они сидели в ложе возле сцены, у самого барьера, на котором лежал маленький перламутровый бинокль. Он, во фраке, сутулясь, вороном, внимательно читал, прищурив один глаз, программу. Она, держась легко и стройно, в высокой причёске белокурых волос, оживленно озиралась кругом — на тёплый, сверкающий люстрами, мягко шумящий, наполняющийся партер, на вечерние платья, фраки и мундиры входящих в ложи. На шейке у неё тёмным огнём сверкал рубиновый крестик, тонкие, но уже округлившиеся руки были обнажены, род пеплума из пунцового бархата был схвачен на левом плече рубиновым аграфом...» * — Бунин И. А. Ворон // Бунин И. А. Собрание сочинений в 9-ти т. Т. 7. — М.: Художественная литература, 1966. С. 222.

Но всё это хорошо для новобаррочной прозы или метода фенологического повествования. Теперь время жёстче, экономнее, и можно обойтись просто схемой. Связано это ещё с тем, что люди читают быстро, далеко не всегда вчитываясь в написанное и реагируя на ключевые слова: «евреи», «госдеп», «президент», «лесбиянка», «домашнее насилие» и многие другие. У читателя уже сложилась картина мира, и эти слова-триггеры запускают в его голове несложную эмоцию возмущения. Литература кейсов всегда ещё тренировка на внимательность при чтении условия: когда, что произошло, в какой стране или социальной страте.

Есть несколько путей извлечения пользы из предложенного кейса. Первый, требующий у читателя некоторой работы: понять то, как выдуманный или реальный мир устроен. То есть определить, где расположена «серая зона», в которой одновременно действуют разные правила жизни, или правила, которые мы не знаем, но с которыми можем столкнуться.

Второй, самый простой — эмоционально разрядиться, вскрикнуть: как низко пал мир, какой ужас etc. Причём реальность и логика, мотивации героев тут совершенно неважны. Сочинитель может приписывать герою совершенно невероятные поступки и ни с чем не сообразные мотивы — всё они сработают. Звезда живёт с сестрой, поэт убил отца, невинно осуждённый стал банкиром и отомстил однокурсникам, основатели финансовой пирамиды были обмануты вкладчиками. Приём тут называется «обратное общее место» и иллюстрирован писателем Пелевиным (по другому поводу) в известном диалоге:

«— Элементарно, Ватсон: если девушка сосёт <нрзб> в публичном доме, вооружённый дедуктивным методом разум может сделать вывод, что перед нами проститутка.

Я почувствовал обиду за своё поколение.

— Почему обязательно проститутка? А может это белошвейка, которая только вчера приехала из деревни. И влюбилась в водопроводчика, ремонтирующего в публичном доме душ. А водопроводчик взял её с собой на работу, потому что ей временно негде жить. И у них там выдалась свободная минутка» * — Пелевин В. О. «Generation П» — М.: Вагриус, 1999. С. 123. . И этот сюжет порождает множество разговоров — о морали и нравственности, о легализации проституции, о блеске и нищете элементарных профессий и даже о хрупком механизме нашего народовластия.

Такой кейс был однажды разобран задолго до введения этого слова экономистами и юристами в учебный процесс. В Ясную Поляну приехал человек, чтобы выразить писателю собственное несогласие с теорией непротивления злу. Диалог шёл так: пришелец говорил Толстому: вот если на нас нападёт тигр, как в этом случае следовать непротивлению злу насилием?

— Помилуйте, где же здесь возьмётся тигр? — отвечал Толстой.

— Ну, представьте себе тигра...

— Да откуда же возьмется в Тульской губернии тигр?..

И так до бесконечности.

Тут то же самое: ясно, что часто в разговорах нам подсовывают вопросы, идущие не от жизни, а от абстракции — никаких тигров и не было. Предельным случаем этого является знаменитая задача о вагонетке, которая обсуждается бесконечно.

Часть из них мотивационные — про руки Дюрера, или цветы Маяковского, часть — реальные или непроверяемо реалистические. У хорошего писателя Паустовского в его «Начале неведомого века» есть вложенная история про Рижское гетто, которую рассказывает знакомый писатель, а ему, в свою очередь, рассказывает её некий старик в поезде, идущем на Взморье. Старик сообщает, что рядом с ним поселился дурной человек, спекулянт, который возил в гетто картошку и драгоценности. Старик хотел убить соседа, который хвастался перед ним своей предприимчивостью, но ему помешала случайность. Однако с предприимчивым человеком случилось чудо — он вывалил картошку и вывез в мешках еврейских детей * — Паустовский К. Повесть о жизни // Паустовский К. Собрание сочинений в 7 т. Т. 5. — М.: Терра, 2002. С. 384. . Наступило перерождение, а с ним и моралите.

Это хороший пример кейса: по сути, это трижды рассказанная история. Причём неизвестным образом ставшая известной первому рассказчику. Тут эмоциональный запрос чередуется с эмоциональным ответом — тема духовного чуда, тема спасения, тема того, что нельзя (или можно) вмешиваться в движение судьбы.

Итак, рецепт литературы кейсов не так сложен: это простой сюжет с обратным общим местом * — Авторство этого оборота принадлежит Тургенев, который в контексте высказывания (довольно несправедливо) ругал Достоевского. В записи сына писателя Толстого Сергея Львовича это выглядит так: «Насколько я помню, он так говорил про него: «Знаете, что такое обратное общее место? Когда человек влюблён, у него бьется сердце, когда он сердится, он краснеет и т.д. Это все общие места. У Достоевского все делается наоборот. Например, человек встретил льва. Что он сделает? Он, естественно, побледнеет и постарается убежать или скрыться. Во всяком простом рассказе у Жюля Верна, например, так и будет сказано. А Достоевский скажет наоборот: человек покраснел и остался на месте. Это будет обратное общее место... А затем у Достоевского через каждые две страницы его герои — в бреду, в исступлении, в лихорадке. Ведь „этого не бывает“» Толстой С. Л. Очерки былого. — Калуга: Приокское книжное издательство, 1968. С. 344. . Из него можно вычистить эпитеты и сделать максимально коротким, чтобы читатель сразу мог понять, что герой мал, как они, мерзок, как они, а если и иначе — то гораздо хуже.

Моральный мотор находится не в тексте, а внутри читателя — вот что раскручивает литературу кейса, и сила этого мотора неисчислима. Всякий может его раскрутить, как показали нам социальные сети.