Мечи и шпаги для сражений — из веток дуба или скалок, гитары трубадуров — из досок для раскатки теста, а лампы — из маслёнок, обёрнутых серебряной бумагой, изысканные платья для танцев и свиданий — из перешитых пеньюаров и ситцевых рубашек, украшенных ракушками и перьями фазанов, а рыцарские шлемы, кольчуги и доспехи — из крепко сцепленных кусочков от жестяных консервных банок. В том ярко-жёлтом времени, в той розовой стране, почти не связанных ни с девятнадцатым столетием, ни с расколовшейся на два враждебных лагеря Америкой, сестрички Марч давали представления на сцене их домашнего театра, играли в членов Пиквикского клуба, собравшись вчетвером на чердаке, писали меморандумы, любовные послания и главы незаконченных романов, которые потом тайком запихивали в ящичек для почты, прибитый к дереву в саду. Ещё они смеялись, визжали и шептались, скакали, как безумные, по маленькой гостиной, шурша своими юбками, и пели вразнобой, латали дыры на перчатках и штопали чулки, дурачились, учились, работали, ленились, мечтали и молились, чтоб эти их мечты, воздушные, как сказочные замки, когда-нибудь сбылись. У Мег — у старшей из сестёр, которую сыграла Эмма Уотсон, воздушный замок был похож на светлый дом, обставленный красивой мебелью, наполненный приятными людьми, гостями и её детьми, а также запахами вкусного обеда, который приготовила кухарка, и муж — ужасно добрый, тактичный, благородный, любезный и прелестный — конечно, там бы тоже жил... А вот у Джо, второй по старшинству среди сестёр, которую сыграла Сирша Ронан, в большом семейном доме мечта бы вряд ли поместилась. Но если б даже поместилась, то, вероятнее всего, не прижилась. Она всегда носилась тут и там, парила над землёй, взмывала к облакам, ныряла в океан — её мечта о том, чтобы писать блестящие, трагически прекрасные, волнующие книги, которые прославят имя Джо — ну, то есть Джозефины Марч — на всю Америку, а может быть, и мир! У Эми, самой младшей, чья роль досталась Флоренс Пью, желаний было много: варенье к завтраку не только по субботам, лимонные цукаты каждый день, десятки новых платьев чарующих фасонов, но главное, конечно же, уплыть отсюда в Рим, чтобы разглядывать картины Рафаэля, писать свои и стать такой же знаменитой, как и он. Что же до кроткой, чуткой Бесс (Элайза Сканлен) любимицы семьи — их личной, храброй Мышки, то у неё, совсем напротив, желаний было мало: она хотела, чтобы кончилась война и папа, наконец-то, к ним вернулся, хотела жить с родителями вместе, заботиться о них и радовать сестёр; поскольку с той поры, как мистер Лоренс, их сосед, ей подарил принадлежавшее покойной дочке пианино, мечтать о чём-то большем, казалось, неуместно... А впрочем... в жизни столько искушений! Открытий, замыслов, толчков... Болезненных ударов, дразнящих вызовов и страхов... Опустошающих мгновений, неисправимых разрушений и, если повезёт, — не отпускающих до смерти, вцепившихся когтями, как маленький котёнок, который не желает уходить или расти, таких же трогательно-тёплых, невыразимо хрупких и упрямых, настойчиво царапающих душу, пленительных воспоминаний.

Кадр из к/ф «Маленькие женщины», 2020

1 2

«Мы когда-нибудь вырастем, Мег. Мы должны понимать, чего мы хотим. Мы должны это знать! Не потом, а сейчас», — уверяла сестру, поправляя при этом свою до нелепости детскую шляпку, очень милая, очень лукавая, очень смелая, сильная, славная и расчётливо-хитрая Эми в исполнении маленькой Данст из картины, которая вышла в девяносто четвертом году. В новом фильме, который сняла Грета Гервиг, Эми Марч не играет во взрослую леди, как играла в неё Кирстен Данст. Может быть, это связано с тем, что она подросла до того, как предстать перед нами в кино, или с тем, что жеманно-роскошная Пью чересчур далека от капризного «ангела» с прядями светлых волос, на которого юная Данст в той картине была так похожа, — только новая Эми, как и новая кинокартина, отличаясь во многом от «старой», ровно так же внимательна к тексту романа, но при этом весьма избирательна в выборе «главного».

Кадр из к/ф «Маленькие женщины», 1994

1 4

Это что-то неуловимое, что-то зыбкое, необъяснимое: как то чувство, которое вдруг возникает при взгляде на тихую комнату, где когда-то так громко и много болтали, что, казалось, и стены, и пол, и комод, и кровать, — всё впитало в себя эти звуки. Что-то странное, сильное, важное. Как момент между тем, что прошло, и что скоро, вот-вот уж наступит. Это «что-то», конечно, питается детством, но оно в то же время питает собою того, кто уже не ребёнок, кто ещё не совсем повзрослел, кто шагает вперёд и не знает, а той ли дорогой идёт: может, лучше куда-то свернуть или вовсе вернуться назад? Это слишком большой и тяжёлый вопрос для таких, как они: для мечтательных «маленьких женщин». Но его постановка похожа на ключ, открывающий ящичек с письмами — вроде тех, что сосед, Тедди Лоренс (Тимоти Шаламе) сделал каждой из наших сестричек, познакомившись с ними поближе, в ту далёкую, не беззаботную, но почти что счастливую зиму... Только дайте-ка вспомнить, когда это было: на двадцатой минуте, как в старой картине, и в десятой главе, как у автора книги? Нет-нет-нет! Ни за что. Никогда. Даже если событие было вчера, оно может «вернуться» спустя восемь лет, или раньше — на двадцать два года. Вышивая свой фильм, точно скатерть, Грета Гервиг их так размещает, эти самые сценки из жизни героев, чтоб они «подружились» с другими, то есть с теми, которые в «жизни», возможно, случились гораздо позднее, но каким-нибудь образом связаны с ними. Её пёстрая скатерть похожа на память, у которой своя хронология важных событий, свои ножницы, нитки, иголки и швы. И хотя никому не известно о том, что случится потом, это можно представить на скатерти в виде пятна от пролитого кем-то вина: это можно придумать, как сцену в романе у Джо, или как ту картину с открытым финалом в кино, где неясно, а что она выберет: свадьбу с тем, кто её полюбил, или полную страхов, сомнений и радостей жизнь в окружении собственных слов. В этом самом пятне, в этом способе повествования, в обращении с кадрами, с воспоминаниями, в ненадёжной текстуре самой этой ткани для скатерти и заключается главная ценность её, Греты Гервиг, кино. Ведь оно не даёт, как роман, вам ответа на тот злополучный вопрос. Потому что ответа как будто и нет: то есть он и везде, и нигде — он рассеян вокруг, точно воздух. И чтоб это сказать, доказать, показать, Грета Гервиг снимает следы на песке: отпечатки событий, прыжки, траектории мыслей и чувств, хруст прозрачного льда под коньком, то, как светятся лица сестёр, как плывут облака, как несётся по склону румяная Джо и как ветер играет в её волосах, как вздыхает над книгой расходов усталая Мег и как Эми задумчиво смотрит на Тедди и нетронутый красками холст, пока тихая Бесс, стиснув зубы, сражается с болью, точно рыцарь из той героической драмы, что когда-то придумала Джо... Это просто картины из жизни. Грета Гервиг снимает воздушность.

Кадр из к/ф «Маленькие женщины», 2020.

1 2

Наставления, принципы, догмы, свод законов и ценностей, принятых в обществе, где важнейшей является власть, обеспечить которую призваны деньги и особенно выгодный брак, — это тоже картины из жизни, правда их «неприятно» снимать. То, чему миссис Марч (Лора Дерн), музыкально смеясь, обучала своих дочерей, что пыталась привить (невзирая на мнения тёток и стеснённость условий, которая стала их образом жизни), то, что в книге Луизы Мэй Олкотт неизменно входило в негласный раздел «воспитание правильных качеств», — тут как будто бы даже невидно. Но оно ощущается так же, как воздух, без которого мы бы погибли, хотя думать о нём не привыкли, а привыкли им просто дышать... Только в фильме становится ясно, что из этого воздуха сотканы лёгкость, упрямство, свобода, естественность, честность и, может быть, что-то ещё. Что-то ценное. Что-то большое. Сопряжённое с маленьким счастьем и утратой последних, оставшихся словно в наследство от детства надежд.