18+
27.07.2016 Тексты / Статьи

​Топография русского романтизма

Текст: Мария Нестеренко

Иллюстрация digitalcollections. nypl.org / Tiflis. Karavan verbliudov-prigotovlenie k vykhodu

Обозреватель Rara Avis Мария Нестеренко пишет о том, какие географические направления были важны для русской литературы XIX века.

Мотив путешествия очень важен для литературы романтизма. После «Паломничества Чайльд-Гарольда» Байрона это стало особенно заметно. Давняя просветительская традиция литературы путешествий продолжила свое существование в обновленном виде. Несмотря на генетическое родство, романтическое и сентиментальное путешествия не тождественны. В 1810-20-е годы, период активного становления и развития романтизма, травелог, утвердившийся в сентиментализме, продолжает играть ведущую роль в системе жанров. Однако его функции и облик меняются. Мотив путешествия часто сопрягается с мотивом побега от суетного света, и пограничные пространства Империи (Кавказ, Прибалтика, Польша, Украина) становятся идеальным фоном для романтического конфликта. Как заметил по этому поводу литературовед Юрий Манн: «Установка на экзотику — этнографическую или историческую, — конечно, хорошо ощущалась и составляла значимый художественный фактор» * — Манн Ю. Динамика русского романтизма. — M.: Аспект Пресс,. 1995. С. 54. . Романтизм разрушал концепцию идеального пейзажа, наделяя конкретную местность определенным характером. Периферийные земли Империи на литературной карте обретали иной смысл, который мог быть связан и с государственной идеологией. В нашем обзоре мы намеренно не касаемся собственно травелогов, поскольку это отдельная и богатая тема.

Кавказ. Мода на восточную экзотику появилась после выхода восточных поэм Байрона, и кавказские территории как нельзя лучше подходили для адаптации этой линии: жаркий климат, флора и фауна, отличная от средней полосы, а главное, воинственные и гордые народы, со своими традициями и наречиями.

Как не трудно догадаться, одним из первых свой взор на Кавказ обратил А. С. Пушкин. В 1822 году был написан «Кавказский пленник», а позже стихотворения «Кавказ», «Обвал», «Делибаш», «Монастырь на Казбеке». «Кавказский пленник», проникнутый байронизмом, как и все южные поэмы, воплощает знаменитую формулу «исключительная личность в исключительных условиях». Герой поэмы — странник. Как отмечал литературовед Борис Томашевский, он «захвачен черкесом не в бою, а во время путешествия. Он не офицер, а путник» * — Томашевский Б. В. Пушкин, 1956. С.392 . Значит, нечто заставило его оставить привычную жизнь:

Отступник света, друг природы,
Покинул он родной предел.
И в край далекий полетел
С веселым призраком свободы.

Кавказ становился объектом внимания не только Пушкина, но и, например, Бестужева-Марлинского, не говоря о Лермонтове.

Малороссия. Малороссия отвечала за идиллию. По мнению Юрия Манна, идиллия вошла в эпоху романтизма в большие жанры (повесть или роман).

Край с плодовитыми садами, широкими реками, на столах гостеприимных домов — эпикурейское изобилие. Такой мы видим Малороссию в «Вечерах на хуторе близ Диканьки» Н. В. Гоголя, опубликованных в 1831-1832 годах. Кто не зачитывался описанием природы в «Сорочинской ярмарке» или перечислением блюд в «Старосветских помещиках»? И «высокая» природа, и «низкая» пища исполнены у Гоголя поэзии. Поскольку место легендарное, здесь есть и чертовщина, иногда жуткая («Страшная месть»), но чаще смешная. Сборник повестей Гоголя, к слову сказать, родившегося в Полтавской губернии, оказался одним из самых важных текстов для формирования украинского мифа в русской культуре.

Чертовщина особенно характерна для киевского текста, поскольку именно на киевской Лысой горе, по легенде, ведьмы проводили свои шабаши. В. И. Даль даже записал: «Ведьма известна, я думаю, всякому, хотя она и водится, собственно, на Украине, а Лысая гора под Киевом служит сборищем всех ведьм, кои тут по ночам отправляют свой шабаш...». Закреплению этого народного мифа в художественной литературе поспособствовал Орест Сомов своей повестью «Киевские ведьмы» (1833) (а также «Бродящий огонь» и другие), о ведовстве писал и Александр Вельтман в романе «Сердце и думка» (1838).

Польша. В 1815 польские территории вошли в состав Российской империи. Большая часть Великого герцогства Варшавского была присоединена «на вечные времена» под именем Царства Польского (3 мая 1815 года), которое получало конституционное устройство. Это событие имело особенно важное значение для русских либералов, в их числе был и Петр Андреевич Вяземский, чья позиция, впрочем, оказалась достаточно сложной * — См. об этом Тоддес Е. А. О мировоззрении Вяземского после 1825 года // «Пушкинский сборник». — Рига, 1974. Вып. 2. С. 123–166.
. За князем закрепилась репутация главного певца Польши, В 1817 году он был зачислен на должность чиновника по иностранной переписке в канцелярии Н. Н. Новосельцева, находившейся в Варшаве. Благодаря Вяземскому образ Польши воспринимается, как европейская оппозиция русским территориям. Особенно ярко (за счет иронии), это проявляется в стихотворении «Станция» (1825), где лирический герой, сетуя на ужасную дорогу и многое другое с нежностью и тоской вспоминает польские тракты:

По Польше и езда веселье,
И остановка невнаклад.

Чтобы у читателя не было сомнений в подлинности описанного, Вяземский пишет в примечании: «Описание польской станции не вымысел стихотворца и не ложь путешественника. На многих станциях я находил всё то, что описал; я мог бы подтвердить свои стихи выписками из своей дорожной, памятной книжки, но боюсь показаться уже чересчур педантом. Замечу только, что цыплята, раки и спаржа имеют точно какую-то национальность в польской кухне».

Однако после Польского восстания 1830 года усиливаются полонофобские настроения (нередко и в числе либеральной интеллигенции). «Тарас Бульба» Н. В. Гоголя появился на подготовленной почве, если можно так сказать. Как отмечал литературный критик Михаил Эдельштейн, эта повесть существует по законам героического эпоса, «Поэтому и поляки, и евреи — да, собственно, все, кроме запорожцев, — в гоголевской повести не люди, а скорее, некие человекоподобные манекены, существующие для демонстрации героизма главного героя и его воинов (как татары в былинах про Илью Муромца или мавры в „Песни о Роланде“). Эпическое и этическое начала не то чтобы вступают в противоречие — просто первое начисто исключает саму возможность проявления второго».

Прибалтика. Прибалтийские земли нередко вдохновляли русских писателей, которые часто здесь бывали. В Дерпте (ныне Тарту) не раз бывал Жуковский, навещавший Марию Протасову * — дочь сводной сестры поэта , уехавшую туда вслед за сестрой, ее мужем и матерью. Вяземский так аттестовал Ревель (Таллинн): «...всем хорош: уж не совсем Россия; дешевизна, природа, здоровый воздух, рассеяние не круглый год, а два раза в году; много порядочных людей...». Эстляндская природа побудила Вяземского к созданию нескольких стихотворений: «Нарвский водопад», «Море», но большей частью на шуточные и дружеские послания.

Бестужев-Марлинский, бывавший в Ревеле, сделал его местом действия одной из своих первых повестей «Поездка в Ревель», но более остальных, пожалуй, в мифологизации прибалтийских земель сделал Н. М. Языков. Поэт учился в Дерптском университете 7 лет, но так и не окончил его, по едкому замечанию литературоведа Святополка-Мирского, причиной тому было увлечение «традиционными для немецких студентов пирушками и амурами». В своих стихах Языков также слыл эпикурейцем, Мирский называл его одним из трех главных поэтов Пушкинской поры, и дал им такую характеристику: «Поэзия его холодна и пенится, как шампанское или как минеральный источник. Потрясающая — физическая или нервная — энергия его стихов не имеет себе равных». Впрочем, еще князь Вяземский написал:

Ты рифмоносною рукою
Дерпт за собою записал.
Ты русским духом, русской речью
В нём православья поднял тень
И русских рифм своих картечью
Вновь Дерпту задал Юрьев день

Таврида. В 1815-м году вышло одноименное стихотворение Батюшкова:

В прохладе ясеней, шумящих над лугами,
Где кони дикие стремятся табунами
На шум студеных cmpyй, кипящих под землей,
Где путник с радостью от зноя отдыхает
Под говором древес, пустынных птиц и вод.

Пока что это locus amoenus, в котором нет почти ничего характерного для избранного края, хотя есть строки, фиксирующие место: «под небом сладостным полуденной страны»; «Где волны кроткие Тавриду омывают». И если Кавказ — это место, где кипят «страсти роковые», то Таврида — место для эпикурейских наслаждений и чувственных удовольствий. Пушкин в «Бахчисарайском фонтане» неслучайно делает местом действия любовной драмы именно «Тавриды сладостной поля». Там «все полно тайн и тишины/ И вдохновений сладострастных!».

Другие материалы автора

Мария Нестеренко

​Николай Проценко: «Валлерстайн был еретиком»

Мария Нестеренко

​Хочешь, я расскажу тебе сказку?

Мария Нестеренко

​Вослед ушедшей эпохе

Мария Нестеренко

​Пути свободы Сергея Курехина