Ведь в чем суть медиабизнеса? Когда к людям приходит горе, постарайтесь хорошенько его продать в виде новостей — и будет вам счастье.

Виктор Пелевин. «S.N.U.F.F.»

Маленький человек, такой, как вы и я, во время любых катаклизмов оказывается очень жестоким существом. Он несётся на запах крови, что бы ни случилось, — упал самолёт, разверзлась земля, поглотив город, прилетел метеорит, или началась война. Такой человек не кровожаден по своей сути (хотя бывают люди, которых тянет на вид мёртвых тел, я сам видел таких). Всё дело в том, что всякое несчастье, особенно затрагивающее человека косвенно, напоминает ему, что мир вовсе не находится под его контролем. А маленький человек хочет контролировать мир или хотя бы знать, как и что в нём происходит, то есть обладать точным знанием. Именно поэтому, когда падает самолёт, все сетевые жители мгновенно становятся пилотами и авиадиспетчерами, когда начинается эпидемия, они превращаются в вирусологов, а когда люди стреляют друг в друга, то из блогеров, как из военной академии, случается ускоренный выпуск форменных генералов и адмиралов. В общем, это способ защиты от непознаваемости мира: сложно в нём жить, когда мироздание вертит тобой, как хочет, а ты и не понимаешь ничего.

В давние, сравнительно мирные времена, чуть не в прошлом веке, я наблюдал обсуждение одной авиакатастрофы. Её, разумеется, расследовала официальная комиссия, но известно, как это происходит: в телевизоре сперва показывают поле, покрытое какими-то рваными кусками, будто гигантский ребёнок проказил с бумагой. Потом человек в комбинезоне находит чёрный, а, вернее, оранжевый ящик. Через некоторое время зрителям показывают обломки самолёта, разложенные в каком-то ангаре, и вот, спустя пару месяцев, комиссия делает заключение. Но маленькому человеку нужно понять всё сразу, иначе ему страшно. Через два месяца он и не вспомнит об этом происшествии, потому что на его разум, как речные отложения, осядут другие события. И вот в Сети яростно спорят об ошибке лётчиков, усталости металла, птице, залетевшей в двигатель, и прочих обстоятельствах. В такие моменты людям нужно компенсировать свое бездействие и невозможность контроля. И именно в это время начинается пир троллей. Одни защищают неважно какое суждение, другие атакуют защищающих. Те люди, которые в этот момент заняты — ищут черные ящики, спасают пострадавших, хоронят погибших, в этом не участвуют. Эмоциональное облако накрывает непричастных. Ну как непричастных: кто-нибудь обязательно напишет: «Недаром Хемингуэй говорил: „Не спрашивай, по ком звонит колокол. Он звонит по тебе“», — оно и верно. Бродский говорил, что в моменты трагедий гибнет не герой, а хор (вот здесь авторство указано верное).

Тролли приходят не на запах крови, они являются, почуяв запахи страха и отчаяния.

Для начала, конечно, есть ничего не чувствующие боты-тролли. Они вынимают из электронных карманов дурно написанные тексты и проборматывают их, будто нищие в электричке. В любом вагоне этот текст остаётся одинаков, да и сами нищие неразличимы. Издеваться над этими троллями — себя не уважать. С большей радостью можно пинать мусорные урны.

Вторая категория — это такие же тролли на окладе. То есть живые люди, производящие фразы и даже связные предложения и снабжённые интеллектом, мало отличимым от искусственного. Вокруг них есть много мифологии и мало точного знания об их эффективности. Не той эффективности, что нужна для написания отчётов гипотетическому начальству, а той, за которую платят деньги в бизнесе, той, что решает понятную материальную задачу. В вирусную рекламу я верю, а вот случаев успеха у вирусных троллей я не припомню. Обычным троллям с «троллями на окладе» связываться я бы не советовал: ваш собеседник не очень умён (если он пошёл на такую службу), эстетического удовольствия от srach'а с ним вы не получите, но, главное, вам будет отравлять жизнь ощущение, что он получает деньги за стук по клавишам, а вы нет.

Третья категория троллей времён большой беды — люди, питающиеся чужим (иногда — своим) страхом. Чужой страх превращается во власть, которую в момент беды и переформатирования обычной жизни можно просто подобрать с земли. Эти тролли производят огромное количество инструкций по выживанию и моральных призывов. Как правило, эти призывы неконкретны, что-то вроде: «Помогайте людям, пейте больше воды, посадите репу». То есть это всё довольно правильные советы, и вокруг них тут же набирается толпа обожателей (в конце концов, репа — довольно хорошая вещь), а на эту толпу набегает другая — любителей морковки, к примеру. Формируются сообщества, происходят яростные наскоки стенка на стенку, летит ботва во все стороны. Кто-то кричит, что если уж наш «Титаник» тонет, то мы должны брать пример с музыкантов, что продолжают играть на кренящейся палубе. Но я наблюдаю печальную картину: музыканты 2.0 перестали играть и вовсю лупят друг друга скрипками и духовыми за неверно взятые ноты. Это тоже, конечно, развлекает публику, но не так, как этого можно было ожидать.

Четвёртая группа наших подопечных — сетевые жители, которым просто страшно, и они в немыслимых количествах воспроизводят свой страх. Именно они написали слово «конец» в разных интерпретациях миллиарды раз. Но, к сожалению, они пишут не только его, а, озираясь, находят вокруг множество деталей, украшающих их нехитрые высказывания. Они хотят к чему-то примкнуть, причём всё равно куда, но куда-то надо. Они непоследовательны, и именно эти люди, обладающие большим количеством свободного времени и навыками связной речи, становятся урановым топливом для войны в социальных сетях.

Надо сказать, что мотивы у сетевых троллей смутного времени могут быть совершенно разными — небольшая копеечка, возможность собрать вокруг себя паству, психотерапевтическое выговаривание. Но более того, это могут быть осознанные мотивы и совершенно бессознательные. Есть такой философский термин, пришедший к нам из античности — «парресия». Означает он «необходимость говорить всё». От него образуется слово «парресиаст», но ясно, что в нашем богоспасаемом Отечестве можно крепко поплатиться за такое словообразование. Понятие парресии возлюбил французский философ Мишель Фуко и много о нём говорил. В частности, он считал, что настоящий парресиаст — это человек, рискующий своим положением, то есть критикующий начальство, власть, жену... Нет, про жену — это я увлёкся. В качестве иллюстрации Фуко приводил разговоры Платона с тираном Дионисием Сиракузским, но у нас есть пример ближе. В пьесе Михаила Булгакова «Бег» есть персонаж по фамилии Крапилин. Он вестовой — солдат в Белой армии и в какой-то момент начинает говорить с её командующим генералом Хлудовым, будто пророк с языческим царём. Недаром он бросает ему: «Шакал, как в книгах написано!» В пьесе, в отличие от фильма, после приступа парресии солдат молит о пощаде. Генерал отвечает ему: «Нет, плохой солдат, ты хорошо начал, скверно кончил, повесить его». Правда, этот вестовой потом является генералу в бреду, но, кажется, что это не тот вид посмертия, о котором мечтал солдат.

Многие тролли в какой-то момент обнаруживают, что со стороны могут показаться не обычными сетевыми хамами, а теми самыми адептами свободной речи, о которых говорил французский философ. Но тот оговаривался, что парресиаст должен получить право на высказывание. Только лучший из граждан, моральный авторитет имеет право на слово. В Сети, где всё смешалось, это не работает. Про моральное право и заикаться не стоит, беда в том, тролль после того, что ему показалось парресией, либо ползает на коленях, либо убегает прочь.

Выговаривание правды может быть циничной психотерапией, и такое можно понять. Даже одобрить, хоть это — путь эгоистичный, за счёт окружающих и самой гармонии мира. Куда хуже, если в обычном человеке загорается огонь выдуманной им парресии, и вот он уже бесконечно распространяет новости и слухи, совершенно не рефлексируя по их поводу. Но и в том случае, когда он вносит что-то своё, то додумывает и умножает общий хаос. А люди, в общем-то, доверчивы и неосмотрительны, они обновляют ленту новостей, превратившуюся в наркотик, раз за разом читая старые посты и новые комментарии.

В давнюю войну для этого служили не социальные сети, а очереди за мукой. Воспроизводство слухов начиналось на улице, а потом новости интерпретировались на коммунальной кухне. Человек с тех пор не сильно изменился, просто средства связи улучшились. Но я скажу главное: в этих средствах связи есть какая-то божественная милость: с их помощью люди ищут потерявшихся детей и помогают беженцам. Но одновременно наркотическое облако сетевого говорения формирует альтернативную языкотворную реальность. Создателям — интуитивным и не очень — она кажется более разумной, чем то, что находится за окном. Это реальность-пояснение к той, неприятной, реальности, что находится за окном.

Но тролль ведь не зачинается, как гомункулус внутри компьютера, он рождается внутри обычного человека, милого нашего знакомого. Вот он побыл троллем-истериком, и вдруг успокоился. И снова вы с ним здороваетесь на лестнице. Он такой же, как вы, как бы ни было это обидно. Утешение тут только в том, что благодаря сетевым коммуникациям общение стало прекрасным. Это раньше, если тебе прискучит в застолье, нужно было учитывать, закрылось ли метро, почём такси, какая погода. А вот былые суровые времена, в той самой очереди, так просто не уйдёшь. Нужно сперва отоварить карточки, а покинуть поле боя без пайковой селёдки смерти подобно. И приходилось терпеть. А теперь в Сети любой из нас может нейтрализовать другого в один клик или просто выключить компьютер.

А так-то картина мира всегда эмоциональна. Мало кому хватает мужества её пересматривать «в связи со вновь открывшимися обстоятельствами», проще пересмотреть и отвергнуть обстоятельства. Об этом как раз идея «женской» логики Колмогорова: есть два ответа про Катынь, американцев на Луне, спасение заряженной водой, где зло и где добро — выбери приятный. А ты хотел, чтобы выбирали горькое, а не сладкое? Точно-точно? Прямо, когда пропал сахар, и повысилась тревожность?

Тролль просто использует повод, а лучше повода, чем человеческие несчастья нет.