25 марта Греция празднует День национального возрождения — двести один год назад, в 1821-м, страна поднялась на освободительную борьбу, в результате которой получила независимость от Османской империи. Что в основном мы знаем и помним о Греции? Конечно, античность: Гомер, олимпийские боги и Афины, идущие войной на Спарту. А современная? Овеянный покоем и зноем милейший уголок Земли с белыми домиками, осликами, синим морем и живописными руинами. Но не такое впечатление о Греции вынесет читатель из книг новогреческих писателей.

Новогреческая литература пришла на смену византийскому периоду после падения Константинополя в 1453 году. Греция четыре века находилась под пятой Османской империи (Крит — два с половиной). Мудрых древних греков в белых тогах и пышных византийцев в вышитых золотом плащах сменили бесстрашные воины в юбках-фустанеллах, готовые сражаться и погибать за свободу. Но и после получения независимости страну постоянно лихорадило: балканские и греко-турецкие войны, Малоазийская катастрофа * — Изгнание православного греческого населения с их исконных территорий в Малой Азии в результате поражения греческой армии в Малоазийском походе 1919–1922 годы. , две Мировые, гражданская, правление военной хунты, вступление в Евросоюз и экономический кризис... Греки похожи на русских тем, что никогда не жили безмятежно, и потому такой родной и понятной кажется их метущаяся, неспокойная литература.

А она обширна, на русский переведена лишь малая часть, но и по этим крохам можно узнать и полюбить ее. Есть особенность, о которой читателя предупреждают в предисловиях, — не мешающий восприятию, но важный факт — для новогреческой литературы долгое время была характерна диглоссия, двуязычие. Часть авторов сочиняли на «чистой» архаичной кафаревусе, восходящей к древнегреческому, причем у каждого мог быть свой извод: «фактически каждый литератор, писавший на кафаревусе, создавал собственный язык» * — Из предисловия Ф.А. Елоевой к антологии греческой прозы XIX века «Лицом вниз». С. 6. . Другая часть использовала димотику — народно-разговорную форму греческого. Были и экспериментаторы, совмещавшие оба диалекта или выбиравшие один из них в зависимости от жанра и цели. С 1976 на димотике стали преподавать в школах, и современные прозаики используют в основном ее. Так как кафаревуса больше не изучается, книги на ней доступны нынешним греческим читателям только в переводе. Однако и сегодня некоторые авторы могут включать в тексты отдельные слова, выражения, конструкции из кафаревусы. Из-за уникальной языковой ситуации произведения новогреческих писателей крайне сложно переводить, не утратив их гибкость, лингвистическую игру и яркую индивидуальность, «ритм, фактуру и атмосферу этой насыщенной прозы, где язык, собственно, является главным действующим лицом» * — Там же. С. 8. .

Что заметно даже в переводе, — это живой нерв, трагичность, саморазрушительная энергия, залихватское отношение к жизни и смерти — хулиганское, подростковое, очень мужское (даже у писательниц). Смерть как часть жизни исследуется часто и тщательно, причем грекам интересно всё: причина, переживание умирания, реакция близких и дальних. Смерть можно назвать главной темой новогреческих произведений. Это проблемная литература, никоим образом не развлекательная: она задает вопросы, ищет ответы, ставит перед собой сверхзадачи. Это еще и прекрасно написанные тексты, полные психологизма и невычурной художественности, пластичные, эмоциональные.

Развернуть стяг и уйти в горы

Никос Казандзакис (1883–1957), по сути, флагман новогреческой прозы ХХ века: его книги переведены на множество языков, он неоднократно появлялся в списках претендентов на Нобелевскую премию. По роману «Последнее искушение» снят знаменитый фильм Мартина Скорсезе, а по книге «Житие и деяние Алексиса Зорбаса» — фильм «Грек Зорба» с Энтони Куинном. Кстати, именно в этой ленте впервые был исполнен танец сиртаки на музыку композитора Микиса Теодоракиса — танец, ставший национальным достоянием Греции.

И «Зорба», и «Последнее искушение» неоднократно переиздавались в России, но роман «Капитан Михалис» (впервые опубликован в 1953 году), считающийся вершиной творчества писателя, в России увидел свет только в конце прошлого года. Перевод выдающегося неоэллиниста Виктора Соколюка (1950–1997) был подготовлен еще в девяностые для серии «Мастера современной прозы», но так и не вышел. Спустя тридцать лет издательство «Выргород» исправило упущение — и вот роман Казандзакиса перед нами.

В результате восстания 1821–1829 годов Греция обрела независимость от Турции и вовсю строила собственную государственность, пока остров Крит еще оставался под османским владычеством. Критяне подхватили клич: «Свобода или смерть!» и примерно раз в десятилетие поднимали очередной мятеж. Критские восстания осложнялись тем, что греки и турки жили на острове в тесном соседстве и в мирное время вели себя дружелюбно — до тех пор, пока не наступал очередной виток борьбы за свободу. Тогда соседи начинали резать друг друга, городские кварталы тонули в крови, греческие отряды уходили в горы и оттуда наведывались к туркам, сея смерть и разрушения.

Противоречие между личной симпатией и национальной рознью Казандазкис показывает через двух основных героев: сурового нелюдимого капитана * — «Капитанами» в Греции называли не только офицеров армии и флота, но и тех, кто возглавлял на суше вооруженные отряды, сражавшиеся с турками. Михалиса и его названного брата, турка Нури-бея. Они уважают и восхищаются друг другом, но за каждым тянется долг мести за погибших отцов и братьев. Невозможность долго пребывать в состоянии «то ли убить его, то ли обнять, как старого друга» приводит «лучших врагов» к решению побрататься: теперь они вынуждены в любой ситуации приходить к компромиссу. Эти персонажи — символ сложных отношений греческого православного и турецкого мусульманского населения острова: точно так же каждый день вынуждены договариваться митрополит и паша, жители национальных кварталов.

В центре романа — переход от мирной жизни к неконтролируемой резне во время неудачного восстания 1889 года. Действие происходит в Ираклионе или, как он назывался прежде, Мегалокастро, «большая крепость». Здесь писатель родился и вырос, и не понаслышке помнил, что в те времена «Мегалокастро и впрямь была крепостью, живущей по неписаным законам осадного положения. И каждый житель был одним из ее бастионов».

Крит — это я!

Мятежный Крит в романе обретает собственные образные черты: сравнивается с «борющейся со смертью утлой лодочкой, затерянной в море между Европой, Азией и Африкой», принимает то образ распятого Спасителя: «в сердце критянина Христос и Крит слились воедино и Страсти у них одни и те же, только Христа распяли евреи, а Крит — турки», то гордого нетерпеливого воина: «Даже мать Греция молит критян сохранять терпение и спокойствие, опасаясь, что они потопят ее в крови. „Свобода или смерть!“ — отвечает гордый Крит и колотит прикладом в небесные врата». То воплощается в конкретных людях, например, в деде капитана Михалиса: «И рубаху носил только черную: порабощенный Крит всегда одевался в траур», или в самом капитане, который выкрикивает: «Крит — это я!». Греческий остров как бы обладает собственной волей, он восстает, он равен своему народу: «не желают люди терпеть да выжидать и при каждом удобном случае бросаются на кровожадного зверя, не сознавая, что терзают собственное тело...».

Но действуют-то конкретные персонажи. В романе невероятное количество героев, и каждый, даже мелькнувший ненадолго, выписан ярко и живо. Перед читателем разворачивается множество личных историй, необычно сложившихся судеб, невероятных сюжетов, и каждый тянет на отдельную книгу. Герои не статичны, они меняются под грузом пережитого опыта. Трусоватый музыкант Вендузос, как и «бумажная крыса» Идоменеас, автор драматичных посланий правителям Европы о тяжелом положении критян, оба преодолевают страх и слабость. Безусый юнец Тодорис, племянник Михалиса, не соглашается с тем, что он слишком молод для войны, и сражается со взрослыми наравне. Унылый, жалкий брат Михалиса, учитель с издевательским прозвищем Сиезасыр (спросил как-то «Что сие за сыр?» — и прилепилось) под давлением обстоятельств медленно, но вполне осознанно превращается в смельчака и красавца, потому что «понял, что для мужества не нужно большое и сильное тело — нужна только отвага в сердце».

Казандзакис описывает бытовавшее в это время на Крите патриархальное общество, в котором мужчины — воины с рождения, те, кто сражаются и умирают за свободу, а женщины второстепенны, они лишь фон: хранят очаг, кормят и поят, провожают мужей на войну, терпеливо ждут, а потом рожают других мужчин для новых битв. Тем не менее героини в романе выписаны так же выпукло и живо, как и персонажи-мужчины, и вплетают свои нити в общий узор. Риньо, дочь капитана Михалиса, готова умереть, не дрогнув:

«— Несчастная, чему ты радуешься? — сказала мать. — Жизнь наша висит на волоске. Знаешь, что задумал отец?

— Когда ворвутся турки, он нас зарежет. И правильно сделает!»

Бесстрашная красавица Эмине, жена Нури-бея, влюбленная в капитана Михалиса, раздираемая желаниями и страстями, становится яблоком раздора — ее чары столь сильны, что даже из-под неколебимого Михалиса выбивают опору. Нежная еврейка Ноэми, привезенная сюда мужем-критянином, остается одна в чужом доме, в атмосфере враждебности со стороны ее новой семьи. Ее непохожесть, потерянность и неизбывная печаль высвечивают жестокость, суеверность и бескомпромиссность местных жителей. Но над всеми, такими разными, персонажами возвышается образ свирепого, нелюдимого, гневливого капитана Михалиса, он противопоставлен остальным жителям Мегалокастро с их мелкими бедками, проблемками, амбициями, страхами и страстями. Единственный смысл его жизни — освобождение Крита.

Восстание подавлено — бойцы расходятся по домам, чтобы поберечь силы, затаиться до следующего подходящего момента, и это мудрое, взвешенное решение. Но капитан Михалис с двадцатью последними отчаянными соратниками остается в горах сражаться против подавляющего числом противника: «Может, и нет пользы в том, что мы погибнем, но не все на свете совершается ради выгоды». Самоубийственный девиз «Свобода или смерть!» — второе название романа, под которым он выходил в некоторых странах, — к концу трансформируется в более радикальный: «Свобода и смерть!». Смерть и есть свобода в условиях, когда подлинная свобода и независимость родины недостижимы. И за этим призывом следует главный герой. Неслучайно писатель выбрал для повествования именно это захлебнувшееся восстание, а не то, что последует через восемь лет и приведет Крит к независимости * — В 1898-м в результате восстания 1897-1898 годах было создано отдельное Критское государство, а в 1913 году Крит воссоединился с Грецией. .

Важная часть романа, как и всей философии Казандзакиса, — вечный спор между силой, мужественностью, телесностью и красотой, искусством, книжным знанием. Старый капитан, отец Михалиса, перед смертью вдруг задается вопросом: «Оглядываюсь я на свою жизнь и думаю: откуда ж мы пришли и зачем? И куда уходим потом, когда она кончается?» — и заставляет своих друзей, таких же рубак-воинов, отвечать. Один из них отказывается говорить и вместо этого играет на лире, и в красоте музыки умирающий капитан находит если не ответ, то просветление: «Сифакас чувствовал, как его массивное тело теряет вес и плавно взмывает в вышину... Вот он, легкий как облачко, плывет над лимонным деревом, над кипарисами». Другой персонаж сравнивает с лирой тело, а с ее звуками — душу: «Бывает музыка без лиры? — переспросил он. — А душа без ног, без рук, без потрохов, без головы бывает?».

Произведение Казандзакиса — красочное, величественное, впечатляющее полотно, в котором равноценны художественные детали и философские обобщения, острые неразрешимые вопросы бытия. Уморительно смешные сцены соседствуют в нем с трагическими и величественными, расширяя роман до целой вселенной, а конфликт разгорается не только между народами — здесь и внутренних, личностных конфликтов не счесть. Крит же больше, чем остров, — это символ вечной борьбы, хаоса, энергии разрушения, необходимой, чтобы созидать, как горы рождаются в результате столкновения тектонических плит.

Ад внутри

Серия «Библиотека новогреческой литературы» (издательство «Алетейя», 2019–2021) знакомит русского читателя с самыми яркими именами — как предшественниками великого критянина, так и теми, кто творил в сложном для Греции ХХ веке и продолжает писать сегодня, в веке XXI. В серии выпущено две антологии прозы, одна поэзии, а также отдельные книги греческих писателей: романы «Мастерская» Мениса Кумандареаса (1931–2014), «Любимый город» Васы Солому Ксантаки, «Песья матерь» Павлоса Матесиса (1933–2013) и сборник короткой прозы Димитриса Нолласа (род. 1940) «Страсть писателя».

В антологии «Лицом вниз» собрана короткая проза писателей XIX века, первого века свободной Греции, независимой от Османской империи. Повесть «Убивица» Александроса Пападиамандиса (1851–1911), одного из столпов новогреческой литературы, оказавшего на нее значительное влияние, уже выходила на русском языке под названием «Убийца», но в антологию вошла в новом переводе и под более точным названием, учитывающим женский род в греческом оригинале.

Старая вдова Хадула по прозвищу Франгоянну (то есть «вдова Янниса»), качая новорожденную внучку, с горечью оглядывается на прожитые годы и приходит к неутешительному выводу, что жизни у нее толком и не было: сначала она подчинялась отцу, затем мужу, хлопотала по дому, растила детей, а теперь, на склоне лет, сидит с внуками. Как дорого обходятся семьям бесполезные женские судьбы! Девочек надо кормить и одевать до самого замужества, для каждой невесты необходимо собрать дорогое приданое, а если ее никто не брал в жены, она оставалась в семье: «...какие страдания она причиняет другим и сколько мучений ее ожидают, если она выживет». От мысли Хадула переходит к действию — жизнь ребенка так хрупка, и так легко отнять ее. За одним убийством следуют еще несколько. Одно из них, произошедшее случайно, — девочка сама упала в колодец, а Франгоянну просто не стала ни спасать ее, ни звать на помощь, — приводит героиню к мысли, что ее действия одобрены богом. Безобидная старушка, во имя добра убивающая младенцев и маленьких девочек, — кошмар, до которого не додумался даже Достоевский.

Не в первый раз в глубинах своей души она слышала этот скорбный плач младенца, отдающий мрачным, пещерным эхом

Автор показывает историю глазами Франгоянну, но, даже находясь «внутри» убийцы, благодаря тончайшей стилистической работе Пападиамандиса к ней сложно почувствовать симпатию. Ее заботят лишь две проблемы: как уйти от правосудия и, убегая, успеть лишить жизни побольше девочек. Ненавязчиво описывает автор красоту окружающей природы, но для его героини она не имеет значения, важны лишь звуки преследования и места, где можно укрыться. С каждым новым убийством она не только уверяется в собственной правоте, но и начинает испытывать удовольствие, свойственное маньякам: «Словно в порыве безумия и обмане сна, Хадула протянула руку к люльке, где рыдал младенец. Она сомкнула пальцы на шее ребенка, словно щипцы, чтобы задушить его... И вдруг почувствовала дикую радость от того, что душит маленькую девочку».

В бегах, спасаясь от полиции, довольно быстро раскрывшей ее преступления, Хадула продолжала думать о содеянном и «перебирая в голове прошедшие события, она понимала одно: все ее поступки всегда были во благо». Но дорога, вымощенная благими намерениями, как и положено, приводит Франгоянну в ад: «Не в первый раз в глубинах своей души она слышала этот скорбный плач младенца, отдающий мрачным, пещерным эхом. Хадула думала, что бежит от опасности и беды, но на самом деле беду и несчастье она несла в себе. Думала, что бежит от темницы и тюрьмы, но тюрьма и ад были внутри нее».

Мотив внутреннего ада можно найти и в остальных произведениях сборника. Тему случайного убийства и принятия его последствий, смирения и прощения (в том числе самопрощения) поднимает в рассказах Георгиос Визиинос (1849–1896). Оба текста — о матери, потерявшей ребенка. В рассказе «Грех моей матери» женщина случайно убивает маленькую дочь и всю оставшуюся жизнь мучается этим — и мучает своих родных. В сложно скроенной новелле «Кто был убийцей моего брата» разворачивается целый психологический детектив, построенный на тонких нюансах, случайностях и совпадениях, с пронзительным финалом о том, как замысловато плетется узор судьбы. В рассказе Константиноса Теотокиса (1872–1923) «Лицом вниз», давшем название антологии, разбойник после долгого отсутствия возвращается к жене, успевшей наладить жизнь с другим и родить от него ребенка. «Тебя я не трону», — говорит он ей, но заставляет заживо похоронить малыша. Небольшая сценка на двух страницах написана сухо и отстраненно, словно газетная заметка, и производит ошарашивающий, оглушающий эффект.

На этом мрачном фоне выделяется яркий, полный любви к жизни рассказ Михалиса Мицакиса (1865–1916) «Самоубийца», нарратор которого, случайно узнав о самоубийстве незнакомого человека, бродит по городу, любуется им и не может перестать думать о записке, оставленной покойником: «И пока я стоял у окна, всеми пятью чувствами впитывая глубокое дыхание моря, легкий ветерок, пришедший с гор, едва уловимый шелест жизни, распространявшийся от соседних домов, свет от луча дальней звезды и шум улиц, мне вновь вспомнилась прочтенная в записке и так впечатлившая меня фраза: тяжелая, будто удар молота по наковальне, она неудержимо ворвалась в мои мысли и вновь поразила меня своей странной и острой лаконичностью». Герой постоянно сопоставляет то, что видит, с фразой самоубийцы: «Пусть никто не тревожится!» — и такой нелепой кажется ему чужая мысль о том, что чья-то смерть может взволновать равнодушный мир или кого-то из людей, каждый из которых озабочен лишь собственным существованием: «Разве кого-то может встревожить смерть этого человека, чье имя не знали даже обслуживающие его официанты?! Быть может, встревожится безбрежное море, что, устав от бесконечных попыток подточить сушу и проглотить корабли, уснуло, дыша глубоко и приглушенно, словно сытый зверь? Быть может, встревожатся те безмятежные горы, что взирали на залив, удобно расположившись на своих крепких ногах, и, мирные и недвижимые, отдыхали, наслаждаясь бытием?» Этот рассказ — одна из жемчужин сборника, ярко демонстрирующий присущую грекам любовь к жизни и тонкое, поэтичное восприятие мира.

Сердца четырех

Роман Мениса Кумандареаса «Мастерская» (впервые издан в 1975 году, русский перевод Виктора Соколюка) рассказывает о жизни и судьбе четырех людей, связанных друг с другом многолетними отношениями. Супруги Тандис, Беба и Власис, держат в Афинах маленький магазинчик ламп и светильников, который гордо называется «Мастерская стеклянных изделий». Их неженатые друзья, фармацевт Васос Рахутис и бывший военный Спирос Малакатес — почти комичная пара, толстый и тонкий, при каждой встрече рассказывающие одно и то же, — составляют неотъемлемую часть этой странной компании: Беба «чувствовала, что это ее семья, из которой нельзя изъять ни одного члена — если это произойдет, тогда исчезнет все, созвездие угаснет».

Время и терпение — вот что нас искалечило

Читатель оказывается буквально посреди жизненного пути этих людей: Тандисы давно женаты, бизнес идет ни шатко ни валко, Рахутис и Малакатес тоже перебираются из одного дня в другой, словно во сне. Все они уже устали друг от друга и от однообразия, но продолжают влачить свою унылую жизнь, в которой, кажется, нет места ни развитию, ни переменам. Тонкими штрихами Кумандареас рисует одну тусклую картинку за другой, завораживая читателя полной безысходностью, даже когда описывает городские пейзажи: «На правой стороне дома были серые, старые, с мутными стеклами. В разбитых квадратах стеклянной крыши перрона зияло небо. А еще были часы со стрелками, запутавшимися в цифрах. Справа к вокзалу жались завод комбикормов, фабрика искусственного льда, склады сельскохозяйственных кооперативов, где хранилось зерно, кукуруза, хлопок. Штукатурка везде осыпалась, и вниз падали большие куски известки. Звук ее падения перемежался лязгом передвигаемых стрелочником стрелок».

Кумандареас мастерски передает атмосферу пошлости и скуки, из которой может быть выход только в безумие, угасание и смерть. Сначала каждый из героев по-своему сходит с ума. Власис буквально — он оказывается в лечебнице. Беба пускается во все тяжкие с каким-то случайным любовником — попытка встряхнуться, почувствовать себя живой в сорок лет. Лавку она оставляет на Рахутиса и Малакатеса, на которых находит собственное помешательство, — они берут кредит и пытаются открыть производство, чтобы магазинчик стал настоящей мастерской. Все герои терпят крах, наступает психологическое «похмелье», и каждого захватывает ощущение несостоятельности, тщетности прожитой жизни: «„Как ты думаешь, Власис поправится когда-нибудь?“ — спросил Спирос. „Конечно, поправится. Разве ты не слышал, что сказал врач? Нужно время и терпение“. — „Время и терпение — вот что нас искалечило“, — сказал Спирос».

Вот она, главная тема романа — как калечит людей время и терпение, как каждый из них, переживая в детстве и юности расцвет и счастье, медленно погружается в рутину, становится печальным и инертным, перестает мечтать, дерзать и начинает движение к упадку и смерти. В этот момент остаются только воспоминания и грезы. Потерявшая мужа, смысл жизни и свою удивительную красоту, постаревшая Беба видит во сне давно ушедшего отца: «Этот высокий мужчина с подстриженными усами непрерывно курил. На его голове была неизменная суконная кепка, в руках саквояж. „Я увезу тебя, — говорил он дочери, — в страну, где все стеклянное: дома, улицы, деревья... Там люди такие прозрачные, что можно увидеть все внутри, даже сердце...“». Страшное, честное и болезненное понимание того, как устроена человеческая жизнь, транслируется автором через каждого из героев. Безумный Власис говорит с друзьями о прошлом так, словно оно никуда не исчезло, и вдруг замолкает, отключается. Вернувшись домой из больницы, он живет сиюминутными делами, но, когда черноволосая Беба вдруг перекрашивается в блондинку, ночью отрезает ей волосы. Бесконечно однообразные воспоминания постаревших холостяков, размышления Бебы о том, что «фамилию Тандис она заняла на время и что теперь ее нужно вернуть обратно... От прошлого остался лишь привкус ржавчины, той, которой покрываются винтовые лестницы в старых домах... Беба верила, что если все расставить по своим местам, то появится какой-то смысл во всей этой жизни, хоть какое-то ее оправдание», — нежелание быть здесь и сейчас, а быть там, где счастье, молодость и любовь, каждый из героев переживает по-своему.

При всей универсальности романа все-таки это очень греческая книга: герои Кумандареаса живут не в абстрактном городе, а в Афинах после гражданской войны и диктатуры. Власис и Беба в прошлом коммунисты, проигравшие борцы за свободу, видят, как рассыпается в прах не только их жизнь, но и идеалы молодости: «Все, чему ее учила партия, давным-давно забыто... Возможно, потому, что партийные лозунги были слишком оптимистичны и ее не очень устраивали; возможно, потому, что для того, чтобы остаться до конца верной делу партии, требовалось мужество, а мужества ей не хватало...». Трагедия каждого из героев, словно матрешка, вложена в рассказ о переменах в стране и городе, и Кумандареас маленькими штрихами, ненавязчиво, но очень точно показывает, как неумолимо идет, разрушая, создавая, меняя все на своем пути, время.

Коротко и страшно

В современной греческой литературе прослеживаются те же тенденции, которые были актуальны и в ушедшие века: личные и семейные трагедии и конфликты разворачиваются на фоне эпохи, которую ныне живущие писатели чувствуют не менее остро. Это хорошо иллюстрирует антология, в которой представлены тексты лауреатов Государственной литературной премии Греции с 2010 по 2018 год. Формальный подход позволил собрать под одной обложкой писателей разного возраста, пишущих в разных стилях и жанрах, поэтому демонстрирует достаточно широкий срез.

Темы и сюжеты самые разные: детство, не самые гармоничные или даже психопатичные личные отношения, жестокие разборки, в которых приходится по крупицам отыскивать человечность и смысл, бизнес-идеи, приводящие к катастрофам, необдуманные поступки, страсти, крушение маленьких человеческих судеб по самым разным причинам. Это честная, надрывная, откровенная проза с многомерной проблематикой, интересными композиционными решениями и глубоким психологизмом. Современные греческие писатели так же, как их предшественники, не боятся воплощать сложные замыслы — даже в очень коротких текстах.

Самый яркий рассказ сборника «Меловая пыль» Христоса Кифреотиса (р. 1979) написан в форме монолога, в котором рассказчик пытается объяснить, как погиб его друг Михалис. Среди разборок футбольных фанатов и вражды греков к албанцам, наркотиков, пьянок и драк, описанных небрежным молодежным сленгом, отыскиваются неожиданные для столь «хулиганского» текста прозрения. Пронзительное чувство правды не позволяет нарратору смотреть на мир шаблонно, он как бы противопоставлен товарищам по тусовке, хоть и принят за своего. Это «смещение» изнутри вовне придает рассказу пластичную оптику: рассказчик может одновременно, как принято среди его приятелей и ровесников, от души ненавидеть албанцев, которые «пьют нашу воду, едят наш хлеб, работают на наших работах, вынимают наши заначки, водят наши машины и трахают наших телок», костерить их почем свет, не считая себя расистом, а, узнав, что его лучший друг оказался самым что ни есть албанцем, испытывать сложнейшую гамму чувств: «Михалис албанец. И что изменилось? Может, ничего и не изменилось, но он должен был мне об этом раньше сказать. <...> Но я пытался себя и на его место поставить. Разве такое рассказывают?» Спустя время «весь гнев из меня уже ушел. Я не шучу. Я вдруг почувствовал, что это самая дебильная фигня в мире, что я не могу просто позвонить Михалису и спросить у него, как дела». И наконец примирение после «дружеского» матча греков с албанцами: «Вырываю я, значит, албанский флаг у Костакиса из рук и передаю его вместе с зажигалкой Михалису. Я никогда не забуду его взгляд. Он смотрел, как потерянный. То на флаг, то на меня. Я почувствовал себя полным говном».

Греческая литература стереотипно «мужская»

Эта двойственность — попытка увидеть настоящее, без шелухи стереотипов, без навязываемой другими картины, не став при этом парией, не оказавшись в полной изоляции, — ставит экзистенциальный вопрос: а какой вообще во всем этом смысл? И вроде бы смысл есть, и остаются «картинки и истории», связанные с человеком, но он не на поверхности, и надо потрудиться его отыскать. Проблема в том, что никто не хочет трудиться и искать, всем и так окей. Рассказчик вспоминает, что, когда был подростком, «албанцы пришили Филиппа», а греки подняли на этом хайп: «На каждом углу были слышны рыдания и вопли, мы, мелкие, собирались на площадях и клялись, что объявим албанцам вендетту. Школы были закрыты, чтобы все могли пойти на похороны. Я не пошел. Меня как-то задела вся эта история. Я мелким еще был, малышом считай, но я понимал, что это слишком. Везде на стенах были надписи, как лозунги — „Филипп жив“. <...> А делали вот это все не какие-нибудь его друзья или знакомые, а люди, которые ни разу в жизни его не видели».

Очевидна композиционная перекличка между смертью Филиппа, незнакомца, и Михалиса — человека, которого рассказчик знал очень хорошо. Но Михалис умирает не из-за национальной вражды — его по ошибке убивают фанаты его же команды, приняв за приверженца враждебного клуба. Рассказчик не раскрывает никому, что Михалис албанец, — а друзья Михалиса после его смерти не рассказывают полиции, что его убили свои же. Кровавая вражда словно оправдывается верностью — дружеской и клановой. Бездумные избиения и резня высвечивают подлость одних и человечность других, и фигура Михалиса, вроде бы труса, скрывавшего свое происхождение, через ряд драматических сцен, в которых он проявляет мужество и стойкость, обретает героические черты.

Греческая литература стереотипно «мужская»: для нее характерны брутальность, беспощадная честность, заигрывание со смертью, графическое описание насилия, часто нарочито грубоватая и простоватая манера письма. При этом в описанных произведениях много женских персонажей с ярко выраженной индивидуальностью, подчас не менее сильных, чем мужчины. Женщинам-писательницам тоже присущи эти качества: суровая греческая история воспитывала всех в одном ключе. Один из самых реалистичных и жестоких текстов антологии — рассказ «Красный кадмий» Урсулы Фосколу. Скупой язык без каких-либо метафор, короткие предложения, констатирующие факты. При этом читатель видит живую картинку, как в кино или наяву: греческая девочка в маленьком французском городке, незнакомый язык, любопытство и смущение. Кажется, что это просто зарисовка, путевая заметка, но поворот происходит неожиданно — так же неожиданно, как бывает в реальности: «Не успеваю я открыть глаза, как чья-то рука с силой меня хватает. Открывается дверь, засасывает меня внутрь и тотчас снова закрывается за мной. Я ничего не говорю. Тут прохладно и темно. Пахнет прокисшим вином и чем-то синтетическим. Пара рук удерживает меня в неподвижном положении». Девочку насилует мужчина в костюме Микки-Мауса, а потом она просто возвращается в отель, где ее ругает мама за то, что гуляла одна. Единственной метафорой за весь рассказ становится та, что вынесена в название: в начале по ноге девочки течет пот, окрашенный горсткой украденного в магазине пигмента «красный кадмий», а в конце кровь. Девочка-рассказчица мала и до конца не понимает, что с ней произошло, просто описывает. И это дает столь мощный эффект остранения, что становится жутко и горько.

В антологии, да и во всей серии, много других текстов, достойных прочтения и разбора, а сколько их осталось за бортом, не переведенных на русский язык! Это своеобычные, неординарные, многоплановые произведения, дарующие внимательному и неравнодушному читателю катарсис прямо по Аристотелю: «совершающее посредством сострадания и страха очищение (κάθαρσις) подобных страстей» * — Аристотель. Поэтика / пер. с древнегреческого В. Аппельрота. .