Штёссингер В. Деревья остаются. / Пер. с нем. О. Козонковой. — Калининград: Пикторика, 2014. — 168 с.

Когда человек пускается в путешествие, важно, какую цель он ставит перед собой. Узнать что-то новое, получить яркие впечатления или снова ступить на землю, с которой связано прошлое, сверить ощущения? Оттого, с каким настроением и какой целью мы отправляемся в путь, зависит и то, как сложится поездка, какой оставит след. Две художественные книги повествуют о том, что делает с нами дорога, как меняет нас, как помогает узнать и договориться с самим собой.

Небольшая повесть швейцарской писательницы Верены Штессингер «Деревья остаются» рассказывает о том, как проживающий в Швейцарии пожилой немец Юрген приезжает в бывшую Восточную Пруссию, в места, где прошло его детство в 1930-1940-х годах — сейчас эти города находятся в Польше и Калининградской области России. Но герой не выдуман — это муж писательницы Юрген Штессингер. Пока осторожно снимаются пласты с прошлого, персонаж прислушивается к себе настоящему, сверяясь с тем, что он чувствует спустя полвека. Это путешествие не только в пространстве и не только во времени. Это еще и путешествие в глубины собственного «я».

Цель Юргена, едущего вместе с супругой, изначально расплывчата: кроме обычной ностальгии им движет и желание восстановить стертые временем воспоминания, узнать о своем детстве то, чего в силу возраста он знать не мог, а еще он понимает, что это его последний шанс увидеть родные места: «Для этой поездки он долго не мог найти ни времени, ни сил. Больше полувека. Пока не понял: если не съездит сейчас, то не съездит, наверное, уже никогда. И больше никогда не увидит пейзажи своего детства, не увидит города, деревья и море и уже не сможет восполнить пробелы, зияющие в его воспоминаниях о прошлом. И в его рассказах. Хотя он понимает, что под слоем многих лет, прошедших с тех пор, вряд ли удастся еще что-то разыскать; да он и не уверен, что действительно этого хочет». Места, где мы выросли, всегда остаются дороги сердцу, словно озарены особым светом. Случайно или намеренно оказываясь там, где прошло детство, мы испытываем неповторимые, яркие, часто смешанные чувства: «Как в Калининграде <...> — машина шла быстро, подпрыгивала на неровной, мощеной булыжником дороге, солнце вспыхивало на верхушках деревьев — и тут вдруг он увидел его, это был он, вне всякого сомнения, — свет его детства; он не разумом это понял, скорее, ощутил телом, потому что „тело еще все помнит“...».

Именно это невыразимое, сложное чувство пытается передать читателю Верена Штессингер. Она пишет от третьего лица — но делает это так, словно говорит от первого, лица Юргена. Герой прислушивается к себе, подробно описывая малейшие эмоциональные нюансы: «И зачем это я так бегу, думает он; я же не могу вернуться в то время. Он долго смотрит вниз, на реку, потом достает фотоаппарат из жесткой кожаной оболочки и фотографирует, как вокруг толстых опор моста бурлит вода. Фотографирует дома, которые пережили и войну, и послевоенное время. Осматривает стены, штукатурку, карнизы, окна, ставни и крючки, удерживающие ставни открытыми, и говорит: „Мои родители тоже видели всё это“». Плавное, медленное повествование погружает в переживания Юргена, он постепенно вспоминает далекое военное детство, родню, друзей, быт, мальчишеские игры, наконец, нанесенные войной травмы и потери. Он вспоминает, что ели, как бабушка готовила, во что играли во дворе, как он один хоронил маму, как долго, голодный, обессилевший, шел в другой город к больному брату.

Попытка досконально описать чувства человека, который по разрозненным фрагментам пытается восстановить утраченное, удается хорошо — но эта удача бросает тень на художественную ценность текста. Это слишком личная повесть, разговор с самим с собой — и все, что в ней описано, имеет значение только для одного человека — Юргена. Читатель просто не имеет шанса подключиться к этому «каналу памяти», хотя книга изобилует яркими подробностями, которые, словно печенье «мадлен», вызывают к жизни воспоминания Юргена. Еда (как и у Пруста) — важная часть быта, то, что объединяет прошлое и настоящее: «И „дульки“ — маленькие дикие груши с пятнышками — он тоже нашел. Он обнаружил их в супермаркете в Мазурии, уже в конце поездки. Совершенно неожиданно. Купил большой, полный доверху кулек и откусил от первой груши сразу же, у магазина; груша была такой же, как в его воспоминаниях, ароматной и сочной, с плотной кожицей».

...то, что удалось когда-то Марселю Прусту, не получилось у Верены Штессингер

Еще один символ неизменного, непреходящего помимо еды — деревья (не зря они вынесены в название): «Перелетные птицы всегда возвращаются, и деревья живут долго, очень долго и всегда остаются на месте. В худшем случае они могут упасть, или вместо них проложат дорогу, или распилят их на дрова». Деревья символизируют утраченное с возрастом чувство простора и свободы: «Знаешь, что мне здесь сразу же бросилось в глаза? Здесь дают деревьям расти. У нас же все сразу хватаются за садовые ножницы или за электропилу и превращают деревья в обрубки», способность мечтать: «Ведь это как: если вокруг нет высоких деревьев, то люди забывают смотреть на небо». Деревья — те условно живые существа, которые «видели» и «пережили» то же, что и Юрген, и на этой земле они его единственные сообщники и друзья.

О герое и его прошлом читатель узнает постепенно. Сам Юрген мало что помнит о детстве, например, он совершенно (или совсем) забыл отца. Что-то всплывает в памяти во время путешествия. Что-то удается узнать из архивов и воспоминаний друга уже после поездки. Каждая восстановленная подробность тщательно обдумывается и переживается героем. Так, в самом конце повести Юрген, а с ним и читатель, узнает, что отец был нацистом. Это шокирует героя, вызывая то свойственное немцам послевоенного поколения чувство вины, о котором пишут философские труды, призванные осмыслить это явление (один из примеров — книги Алейды Ассман). Принадлежность отца к нацистской партии — отца, которого герой даже толком не помнит, — вызывает у Юргена бурю негативных эмоций. Погасить неконтролируемое, невольно вспыхнувшее осуждение не помогает даже тот факт, что мать, польскую еврейку, никто не тронул, не выслал в лагерь, даже не выселил из дома — очевидно, что отец не только никому не раскрыл происхождения жены, но и защитил ее от возможных расследований. Эта реакция отторжения, горя, ужаса, наверное, понятна только немцам, пережившим нацизм.

Но несмотря на отдельные пронзительные моменты, то, что удалось когда-то Марселю Прусту, не получилось у Верены Штессингер. Повесть не оставляет впечатления яркого художественного произведения — кажется, что читаешь сокровенный, очень личный дневник, но с какой-то фальшивой червоточиной в самой сердцевине. С одной стороны, испытываешь огромную симпатию к герою, с другой от многого хочется отстраниться, не вникать слишком глубоко — из-за максимальной откровенности, которая уместна лишь наедине с самим собой. Но поскольку автор и герой не совпадают, и автор додумывает очень личные вещи за другого, хоть и близкого человека, откровенность эта все-таки ненастоящая.

Ликсом Р. Купе № 6. Представления о Советском Союзе. / Пер. с фин. А. Сидоровой. — М.: Текст, 2015. — 192 с. — (Первый ряд).

Совсем другое впечатление оставляет книга Розы Ликсом «Купе № 6», рассказывающая о путешествии молодой финки по Сибири. Здесь автор и путешественница — один и тот же человек, но из-за того, что книга написана спустя двадцать лет после событий, а впечатления сильно переработаны и дополнены деталями из других источников, эта повесть получилась не просто художественной, а даже фантасмагорической.

В 1986-1987 годах финская студентка, учившаяся в Москве в МГУ, дважды совершила путешествие по Транссибирской магистрали — один раз в столицу Монголии Улан-Батор, второй — в столицу Китая Пекин. Все свои впечатления девушка старательно заносила в дневник, исписав 350 страниц. Спустя двадцать лет, пытаясь объяснить своей маленькой дочке, что такое Советский Союз, Роза Ликсом достала эти записи и написала на их основе повесть «Купе № 6», где в художественной форме и обобщила свои впечатления. Финскую писательницу восхищает, удивляет, поражает, но вовсе не отталкивает царящий на нашей «измученной земле» абсурд, напротив, зная о нем, она любит и тревожиться за эту страну и людей: «Девушка думала о том, как случилось, что она влюбилась в эту землю и в ее народ — смиренный, но анархичный и мятущийся, такой легкомысленный, но страдающий, верящий в судьбу, гордый и покорный, изобретательный, всезнающий, ненавидящий и любящий, печальный и веселый, отчаявшийся и умиротворенный, несгибаемый и довольствующийся малым». Получившийся текст детям лучше не читать. Здесь и мат, и откровенный разговор о сексе, насилии, алкоголе, наркотиках.

Главным представителем, голосом и лицом советского народа в книге выступает Вадим Николаевич, мужчина средних лет с ужасным детством, криминальным прошлым и неискоренимой алкогольной зависимостью. Несмотря на признание Розы Ликсом, что такой человек существовал в действительности, выведен он, скорее, как образ собирательный. Речь его звучит то замысловато, то грубо, то поднимается до философских высот, то пестрит банальностями. Подчас он выдает яркие афоризмы: «Ты, детка, пока живешь, смерти не бойся, ведь тогда ее еще нет. А как умрешь, ее уже не будет». Некоторые фразы звучат слишком напыщенно и литературно: «Бытовая драма посреди ночи нагоняет тоску. Лишает радости жизни. Прошлой ночью ее кричащий запах, словно танк, взобрался на меня во сне» (это прямая речь). Часто Вадим выдает газетные, плакатные пассажи, как из доклада на съезде партии: «Видишь ли, Советский Союз — огромная страна, в которой живет сильный, великий и очень разный народ. Мы пережили и перетерпели крепостное право, царское время и революцию. Наши люди строят социализм и летают на Луну. А что делаете вы?» Пафос сменяется скабрезностями в адрес попутчицы, которую герой в течение всей поездки пытается затащить в постель. Приступы агрессии сменяются нежностью и заботой о бестолковой иностранке. Она в свою очередь тоже по-своему привязывается к попутчику, находя его улыбку похожей на гагаринскую, а судьбу интересной и заслуживающей сочувствия: «Такого русского мужика она никогда раньше не встречала. Или встречала, но не пожелала запомнить. Никто никогда не говорил с ней таким тоном. И все же было в нем что-то знакомое, в его наглости и развязности, в привычке тянуть слова, в улыбке, в унизительно нежном взгляде».

Важная часть повествования — движение поезда через Сибирь, описание больших городов, пустых диких пространств, заоконных пейзажей

Главная задача Вадима в книге — рассказывать молчаливой иностранке страшные, смешные, странные истории: «В молодости меня отправили на исправительные работы на торфянник. Там был один такой Мишка с узким лбом и железными кулаками. Мы, можно сказать, подружились. Правда, я не сказал ему ни одного слова, но по вечерам мы гладили одну и ту же кошку». Иностранка в ответ не говорит ни слова. Она только слушает, наблюдает и вспоминает о своей московской жизни, близких людях, особенно о друге Митьке, он «отправился в психушку, чтобы не служить в армии и не попасть в Афганистан», и его матери Ирине, с которой она состояла в любовных отношениях.

Важная часть повествования — движение поезда через Сибирь, описание больших городов, пустых диких пространств, заоконных пейзажей: «Свет, яркий свет, и район сменяется новым районом, свет и сумерки, и мимо проносится товарный поезд, длинный, как бессонная ночь, и снова свет, яркий свет сибирского неба, природы, свалки». Это движение сквозь огромную территорию внутри замкнутого пространства, в котором происходит одно и то же — и Роза Ликсом не боится повторять длинные периоды, которые звучат, точно припевы в песне: «Впереди был новый день, его ржавые, покрытые инеем березы, сосновые леса, в которых бродят дикие животные, волны свежего снега на открытых просторах, белые вытянутые поношенные кальсоны, вялые пенисы, мочалки, щетки, тапки, широкие фланелевые ночные рубашки в цветочек, шерстяные носки, шали, зубные щетки с растопыренной щетиной...»

Повесть наполнена символами, меткими обобщениями, точными описаниями. Автор любит эту чужую, непонятную страну, ничего в ней не осуждает, испытывает явную горечь и печаль оттого, как живут люди на огромных просторах, но одновременно их человечность, противоречивая, широкая душа доставляет ей неподдельную радость. Не разумом, но интуитивно она принимает все странности этого народа: «Вернувшись в гостиницу, она направилась в ресторан. На дверях заведения висели сразу три таблички: „Закрыто“, „Закрыто на обед“ и „Закрыто на инвентаризацию“. Ресторан был полон, и девушка смело шагнула внутрь».

Кажется, что сегодня мы так же далеки от той страны, как и иностранка, путешествующая в восьмидесятых по Транссибу, но и тут мудрая Ликсом зрит в корень, вопрошая: «Сколько лет должно пройти здесь, чтобы хоть что-то стало иначе? Может ли вообще время изменить хоть что-нибудь?»