18+
13.05.2020 Тексты / Статьи

​Оруэлл: человек, святой, мем

Текст: Дарья Лебедева

Фотография: Photo by Florian Glawogger on Unsplash

О трех новинках, помогающих (или нет) лучше понять Джорджа Оруэлла и его культовый роман, рассказывает обозреватель Rara Avis Дарья Лебедева.

Три года назад в США резко выросли продажи романа «1984» — поводом стала публичная ложь о количестве людей, присутствовавших на инаугурации президента. Роман Оруэлла буквально смели с сайта Amazon. В этом году пандемия коронавируса вызвала «бум» упоминаний оруэлловской антиутопии в новостях: встречаются такие заголовки как «„Не мог представить даже Оруэлл“: как COVID-19 изменил политический расклад в России», «1984 вместо 2020. Коронавирус превращает мир в утопию Оруэлла» и тому подобные. Спустя семьдесят лет после публикации роман все еще актуален как предупреждение о мрачном будущем. Что ж, самое время узнать Оруэлла получше.

«По вечерам хочется сидеть у камина...»

Оруэлл Д. Дневники. Подготовлены к печати Питером Дэвисоном. / Джордж Оруэлл; Пер. с англ. — М.: Альпина нон-фикшн, 2020. — 696 с.

Красочные анонсы этого события — перевода на русский одиннадцати оруэлловских дневников — обещали читателю и «отражение трагических событий», и возможность через эти записи «лучше понять автора» великого романа. К сожалению, в дневниках Оруэлл не так уж много пишет о себе. Но это не значит, что лучше узнать Оруэлла через чтение дневников невозможно. Сам стиль записей — аккуратный, скупой, точный, и темы, которые затрагивает писатель, многое говорят об авторе: широте его души, искренних переживаниях за страну, Европу, рабочих и бедняков, серьезном отношении к слову. Пролетариям, гробящим здоровье за гроши, уделено немало трогательных страниц, подробно описывающих их быт, профессиональные болезни, традиции и привычки. Поэтично, иронично, очень спокойно Оруэлл пишет и о Лондоне во время войны: бомбардировках, реакции горожан, звуках и запахах тревожного времени.

Переживаний и эмоций самого Оруэлла в дневниках почти не встретишь. Иногда злость. Иногда печаль. Даже ранняя смерть жены от рака отражена мимолетно: «Многоцветковые розы на могиле Эйлин хорошо прижились», но как лаконичнее и печальнее передать скорбь по любимому человеку? О собственной болезни он пишет отстраненно — словно ученый, наблюдающий за проведением эксперимента, отслеживает свое состояние после приема экспериментального препарата: «Через некоторое время мое лицо заметно покраснело, а кожа начала шелушиться и отслаиваться; все тело покрылось сыпью, особенно густой в области поясницы». Об ухудшающемся здоровье он пишет, как о досадном препятствии, помехе обычным занятиям — письменной работе, делам в саду: «Особенности среднего возраста, которые не предвидел в юности. Постоянное ощущение небольшой слабости в ногах, боль в коленях».

В дневниках виден журналист до мозга костей, чья оптика направлена вовне, чья жизненная установка — описывать факты, честно, как есть, рассказывать о мире нелицеприятную — любую — правду. Это дневники человека искреннего, прямого, простого, практичного, любознательного и несколько пренебрежительно относящегося к самому себе — об этом пишет издатель и автор комментариев Питер Дэвисон: «Оруэлл называет себя „скверным стрелком“, но это вообще характерно для его самоуничижительного отношения к себе». Он весьма закрыт и сдержан. Его интересует только то, что происходит вокруг: люди, цены, события, взаимосвязи, природные явления: «В небе две параллельные радуги, одна гораздо бледнее другой. Вопрос: почему это явление иногда наблюдается в те дни, когда перемежаются дождь и солнце?» Писатель собирает вырезки из газет, подробно фиксирует, как учится делать торфяные брикеты или правильно подсаживать несушку на яйца, но ни слова о том, какое у него настроение. Журналистская не только оптика, но и подача: если Оруэлл не видел чего-либо сам, то всегда указывает, кто ему об этом сказал или где он об этом прочитал: «Б[илл] видел нескольких кроликов светлого окраса». Привычка доверять только проверенной информации подчеркивают профессионализм Оруэлла как репортера: правда для журналиста — это то, что видел сам, или информация из проверенных источников.

Оруэлл времен работы на BBC.


Самые яркие и подробные записи в дневниках «Уборка хмеля», «Дорога на Уиган-Пирс», и оба «Дневника военного времени» — к последним относятся и интереснейшие заметки о работе на радио ВВС. Оруэлл подмечает множество деталей и даже проявляет редкую для него эмоциональность, когда рассказывает о жизни шахтеров («Дорога на Уиган-Пирс»): «Они были того типа люди, которые напиваются по субботам и без матерного слова не могут сказать ни одной фразы; при этом я не встречал людей более добрых и тактичных» или возмущается цинизмом рекламы во время войны и налетов на Лондон («Дневник военного времени»): «Всякий раз, когда я прохожу по станциям метро, тошнит от рекламы, дурацких пучеглазых лиц и кричащих красок, всех этих отчаянных потуг соблазнить людей тратить труд и материалы, потребляя бесполезную роскошь или вредные лекарства». Он, выпускник Итона, выходец из среднего класса, уважает шахтеров за их труд: «Когда печатаю на машинке, семья, в особенности миссис Г. и ребята, собираются вокруг, увлеченно наблюдают и восхищаются моим мастерством почти так же, как я — мастерством шахтеров». В военных дневниках изредка встречаются неожиданные личные признания: «Теперь, когда я пишу рецензию, я сажусь за машинку и сразу ее отстукиваю. <...> Не в том дело, что я обрел легкость, просто я перестал переживать, лишь бы текст прошел редактора и принес немного денег. Деградация, напрямую связанная с войной», или «Невыразимо грустно каждое утро растапливать камин газетами прошлого года, на миг различая оптимистические заголовки, когда они уносятся с дымом».

В дневниках Оруэлл демонстрирует ту же, что в романах и публицистике, выразительность слога, внимание к детали: «Сегодня утром впервые видел, как сбили самолет. Он медленно выпал из облаков, носом вперед, точь-в-точь сбитый высоко на лету бекас», «Характерный звук военного времени, зимой: музыкальный перезвон дождевых капель по каске», «Кролики сидят вдоль берега, греясь на солнце», «Купив овцу, человек уносит ее на плечах, она лежит кротко, как большая гусеница».

Домашние дневники из Уоллингтона и с острова Джура, где Оруэлл преимущественно был занят хозяйством, читать тяжеловато: они монотонны и однообразны. Можно заскучать, читая одну за другой записи в духе: «Прекрасный тихий, солнечный день. Ночь совсем нехолодная. Когда шалот показывается из земли, не знаю, это он сам пророс или голуби потрудились тоже». Записи однотипны: погода, дела в саду, списки, что купить или заказать, количество снесенных курами яиц, собранных яблок, пойманной рыбы, подстреленных кроликов.

Несмотря на однообразие текстов, они ярко показывают, как насыщена событиями и проблемами жизнь на земле: как расстраивают невзошедшие семена, уничтоженный погодой или хищниками урожай, болезни домашних животных, закончившийся не вовремя баллон с газом... У такого быта совсем иной ритм и устой, который сложно понять горожанам. И как только Оруэлл перемещается в город, стиль его дневников тоже сразу меняется, хотя и очевидно, что он постоянно скучает по сельским заботам. А когда такая типовая домашняя запись обнаруживается в дневнике военного времени, понимаешь, почему Оруэллу были дороги все эти флоксы, розы, курицы и козы: «В Уоллингтоне. Крокусы повсюду, несколько желтофиолей дали бутоны, подснежники во всей красе. Зайцы парами сидят в озимой пшенице и глядят друг на друга. Время от времени в этой войне, раз в несколько месяцев, удается на несколько мгновений вынырнуть и заметить, что Земля все еще вращается вокруг Солнца».

Очень помогают комментарии Питера Дэвисона: эдакая книга в книге, в которой отражены практически все факты биографии писателя. Поэтому «Дневники» можно смело рекомендовать тем, кто читал только «Скотный двор» и «1984», — они помогут узнать и характер Оруэлла, и его жизненный путь.

Вынуть душу из Оруэлла

Недошивин В. Джордж Оруэлл. Неприступная душа. — М.: Редакция Елены Шубиной, 2019. — 800 c. (Литературные биографии)

Книга Вячеслава Недошивина «Джордж Оруэлл. Неприступная душа», за которую автор получил премию «Венец», оставляет неоднозначное, даже противоречивое впечатление. Несмотря на уважение к проделанной работе, с некоторыми особенностями этой биографии сложно примириться.

Смущает отношение автора к своему герою. Недошивин словно присваивает его с помощью местоимений «наш» и «мой» («нашего итонца», «нашему влюбленному», «добавила бы красок в портрет моего героя»). Он его боготворит, и хотя пишет, что не считает Оруэлла святым, откровенно лукавит: еще как считает. Складывается впечатление, что Недошивин воспринимает его как любимого сына (вне зависимости от возраста): ему невыносимо, что к Оруэллу, даже когда тот был ребенком, или подростком, или начинающим писателем, относились как к обычному человеку. «„Откуда ты... идиот, сучье отродье?“ — орет будущему великому писателю» какой-то безымянный управляющий ресторана, где Блэр мыл посуду. За то, что он — любимый писатель, Оруэллу прощается все, и от этого эпизоды с сомнительными и странными поступками сопровождаются экспрессивными попытками Недошивина оправдать своего героя, защитить, обелить. То, что Оруэлл мог быть несправедлив, резок и вообще в чем-то не прав, не обсуждается, потому что «смотри пункт первый». Процесс создания литературного произведения Недошивин приравнивает к священнодействию, а всех, кто вольно или невольно мешает писателю творить, считает кем-то вроде террористов (даже Эйлин, которая ради Оруэлла отказалась от собственной карьеры, оказывается недостаточно чуткой для своего гениального мужа).

Чтобы подтвердить важную для него мысль, Недошивин позволяет себе небрежность в изложении фактов. Если ему нужно проиллюстрировать мысль о том, что «мечта о справедливом обществе — легонькая такая „игра воображения“! — уже тогда утопала в крови», почему бы не сказать, что Томаса Мора казнили за написание «Утопии», а Томазо Кампанеллу посадили в тюрьму за «Город солнца»? Если нужен очень знатный выпускник Итона для примера, ничего не помешает автору назначить наследником престола итонца принца Уильяма, обойдя по старшинству принца Чарльза. Ту же неаккуратность автор позволяет себе, рассказывая о самом Оруэлле, часто путаясь в желании увязать несвязанные вещи. Например, пытаясь разобраться, почему юный Эрик отправился служить в Индию вместо того, чтобы поступить в Оксфорд, Недошивин описывает «страшную катастрофу», полностью изменившую судьбу писателя: разрыв с Джасинтой, девушкой, за которой он ухаживал в юности, Оруэлл «оказался в положении, когда у него исчез внутренний побудительный мотив бороться за свою мечту». Мечта — это поступление в колледж, о котором также можно найти такие слова: «Точно известно — многие твердят! — что поступление Эрика в Оксфорд было в большей степени желанием Джасинты». Далее приводится еще комплекс причин, почему писатель мог предпочесть реальный опыт учебе, и подлая Джасинта, которой уделено столько страниц, внезапно оказывается ни при чем. У читателя, конечно, падает доверие к такому тексту, тем более посвященного не кому-нибудь, а правдолюбу Оруэллу. Так же запросто Недошивин обращается с источниками: смешивает эпизоды из романов писателя с фактами его жизни, приводит длинные художественные цитаты в качестве иллюстрации к биографии, ведет с ним пространные интервью о жизни и политике, нарезая его тексты так, чтобы получить нужный ответ.

Запутывает Недошивин и стилистически, самим построением фраз: «Не помню, чьи слова, но, кажется, Бродский сказал как-то: человек — не сумма убеждений его, а сумма поступков. Не уверен, что сравнение правомерно (что тут из чего вытекает — не вполне ясно), но к Оруэллу в его парижскую бытность эта максима подходит. Убеждения его были еще смутные, неопределенные, а вот поступки — вполне конкретные. В Париже он окончательно решил посвятить свое будущее описанию жизни, а жизнь, в свою очередь, если можно так сказать, „опишет“ уже его. Такой вот поворот». Если честно, ничего не понятно. Часто встречающиеся «не помню, чьи слова» или «кто-то однажды сказал» тоже подрывают доверие к автору: ждешь все-таки серьезного исследования, а не статью для журнала Story. Или вот еще один — довольно типичный — пример «развесистого» предложения, в котором концов не соберешь: «Эйлин должны были удалить опухоль матки в городе Ньюкасл-апон-Тайн, рядом с маленьким городком Саут-Шилдс — на той же реке Тайн, где она родилась когда-то, рядом с домом любимого брата Лоренса в деревеньке Карлтон, где они с Оруэллом частенько гостили, рядом с Грейстоуном, в нескольких милях от Карлтона, где пустовал дом умершей недавно тетки жены Лоренса, куда они временно перебрались, когда в их лондонский дом угодила „Фау“, и, главное, — в том же графстве Дарем, где ровно девять месяцев назад они с Оруэллом усыновили трехнедельного младенца, которого нарекли Ричардом».

Кстати, реку Тайн (топоним Tyne) Недошивин трактует по созвучию с русским словом «тайна» и выстраивает на этом целую теорию о судьбоносной встрече Оруэлла и его жены Эйлин. Таким притянутым за уши «фактам», выстраивающимся в стройный ряд чудесных совпадений, посвящен не один десяток страниц, потому что, по мысли Недошивина, «в жизни великих всё не случайно».

Джордж Оруэлл

Утомляет и эмоциональность автора: «И, зная это, как не поразиться в очередной раз переплетению и историй, и вообще истории?!». Возможно, этот прием сработал бы в небольшой статье. Но обороты «я ахнул!», «и тут вы просто рухнете!», «уму непостижимо», «я был сражен», «фантастика, да?!» сопровождают читателя на протяжении восьмисот страниц.

Еще одна особенность книги: постоянные отступления от темы. Недошивина тянет поговорить обо всем: о современной политике, США, Цветаевой и Святополке-Мирском, Михаиле Кольцове, Бердяеве, — и все не мимолетно «к слову»: это целые пространные эссе. Мысль автора совершает безумные кульбиты, петляет, кружит и подскакивает на кочках: вот эпизод начинается со смерти Эйлин, потом идет рассказ о Замятине и романе «Мы», тут же размышления о писателях в тоталитарных странах, политике, Сталине, Мао Цзедуне, внезапное упоминание Свифта, вдруг возникает Николай I и декабристы, потом современный терроризм. Не каждый такое выдержит: и когда автор возвращается к Эйлин, с которой все началось, и затевает длинное рассуждение о женах писателей, их миссии, характере и судьбе... Хочется закрыть книгу и больше к ней не возвращаться. Конечно, есть и интересные эпизоды, в которых Недошивин ненадолго забывает о себе и перестает своевольно интерпретировать события, собирая их насильно в интересный сюжет. Но если честно, все то же самое можно узнать, например, из комментариев Питера Дэвисона к оруэлловским «Дневникам», только сжато, без необходимости тонуть в словесной реке.

Эта книга — пример субъективной, сумбурной, даже бессюжетной журналистики, «бесхребетное», растянутое на сотни страниц эссе в форме «потока сознания». В итоге получился, скорее, художественный роман по мотивам биографии Оруэлла — с одной стороны, перегруженный большим количеством авторских размышлений на свободную тему, с другой, периодически опускающийся до уровня «желтой» прессы: Недошивин смакует домыслы, слухи, подробности сексуальной жизни героев, часто додумывает и сам придумывает мотивы их поступков, довольно топорно пытается увязать прошлое и настоящее.

И все же есть кое-что ценное, ради чего стоит «продираться» через этот сумбур. Недошивин проработал огромное количество источников, в том числе воспоминания, биографии, исследования. Большая часть этого наследия не переведена на русский, и благодаря пространным цитатам в книге можно услышать голоса тех, кто знал Оруэлла лично: друзей, жен, возлюбленных, коллег, недоброжелателей, издателей. Скрытный писатель все же выходит из мрака и приоткрывает «неприступную душу». Жаль только, что на интересные фрагменты хватило бы и четверти огромного объема биографии.

Этикетка на склянке с ядом

Лински Д. Министерство правды. Как роман «1984» стал культурным кодом поколений. / Пер. с англ. А. Андреева. — М.: Бомбора, 2020. — 496 с.


Британский журналист, колумнист The Guardian, Дориан Лински задался целью исследовать, как Оруэлл пришел «к пониманию того, что систематически уничтожается все, что ему дорого, — честность, приличия, справедливость, память, история, ясность, здравый смысл, благоразумие, Англия и любовь», а значит и к созданию романа «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый», высшей точки его творчества. Оруэлл, считает журналист, всю жизнь писал одну эту книгу: «Даже если бы Оруэлл не умер, — полагает Лински, — а прожил еще несколько десятков лет, после романа „Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый“, поставившего определенную точку в его творческом пути, ему бы пришлось как бы заново начинать свою писательскую карьеру».

Но смерть Оруэлла навсегда определенным образом окрасила книгу, которая, как считали с первого дня ее выхода, не оставила «человечеству никаких шансов — будущее слишком мрачное, и ничего с этим не поделаешь». Одна из задач, которую ставит перед собой Лински, — развеять въевшийся в наше сознание миф о том, что «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» — предсмертный крик умирающего, который ни для себя, ни для мира больше не видел ничего хорошего. Лински, описывая тернистую дорогу, которая привела Оруэлла к написанию самой мрачной книги столетия, через мелочи, детали, цитаты показывает нам реального человека, а не абстрактного «святого Джорджа». Человека, который не умел позаботиться даже о самом себе, страдавшего от одиночества и все-таки считавшего приватность и одиночество фундаментальными правами человека, который любил «немного неправильные» вещи, а стремление к всеобщему счастью считал опасной иллюзией, ведущей в безнадежный мир тоталитаризма и подавления личности. Человека, который полагал, что «смысл жизни не в том, чтобы быть идеальным», и которого «отталкивала любая религиозность и наложенные <...> на себя запреты. Для Оруэлла жизнь без секса, алкоголя и табака не стоила того, чтобы жить». Человека, в глубине души считавшего себя неудачником и подозревавшего самое плохое в любом начинании — от собственной еще не написанной книги до новых жилых районов. Лински удается оживить его и рассказать нам о том, что было важно писателю. И хотя сам Оруэлл немногое успел сказать о своем романе, журналист очень деликатно помогает увидеть мир «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертого» его глазами.

Логически исследование поделено на две части: в первой описываются события жизни Оруэлла в контексте создания книги, а во второй — превращение романа и его автора в мощнейшие мифы ХХ и ХХI веков, их влияние на музыку, литературу, кино, политику, журналистику и массовое сознание. Журналист исследует, как роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» становится культурным кодом вообще для всех — даже для тех, кто его не читал.

Книга насыщена информацией, никакой «воды», сложно даже упомянуть все интересные моменты: Лински скрупулезно собрал то, что так или иначе влияло на Оруэлла: происхождение, характер, Индия, Испания и его первые художественные и публицистические работы, Марокко и начало болезни легких, женитьба на Эйлин О'Шоннеси, круг чтения, профессиональные связи, труд журналиста-внештатника, из-за чего он постоянно бедствовал и был завален работой, потом война и служба на радио ВВС, одинокий домик на очаровательном острове Джура — сбывшаяся мечта, неудачная поездка корреспондентом во Францию в 1945-м и смерть Эйлин в его отсутствие. Все это так или иначе повлияло на главную книгу: «роман стал результатом многолетних размышлений, писательской работы и чтения об утопиях, супергосударствах, диктаторах, заключенных, пропаганде, технологиях, власти, языке, культуре, классах, сексе, жизни в деревне и крысах и о множестве других вещей, которые смешались до такой степени, что уже невозможно определить источник, подтолкнувший его к той или иной мысли или фразе».

Photo by Viktor Forgacs on Unsplash

Отдельная глава посвящена творчеству Герберта Уэллса, оказавшему на писателя огромное влияние: сначала Уэллс был кумиром, потом «соперником», которому Оруэлл всячески противоречил. Также Лински подробно разбирает «литературу разочарования»: так Оруэлл называл книги людей, когда-то преданных социализму и СССР, но разочаровавшихся в нем и честно написавших о том, что заставило их изменить мнение. Интереснейшая глава уделена жанру утопии и антиутопии (дистопии, какотопии — тогда название этого жанра еще не устоялось). «Утопическая лихорадка» началась в последней трети XIX века и расцвела бурным цветом при жизни Оруэлла: писатели искали способ найти всеобщее счастье. За ними следом подтянулись писатели, которые, как и Оруэлл, считали, что счастье и равенство, одинаковое для всех, приведет к ужасающим последствиям. Всю эту массу плохой, средней, хорошей, подражательной литературы Лински предъявляет читателю, чтобы тот понял, из какого огромного списка выделилась книга Оруэлла вместе с еще несколькими романами — в их числе «Слепящая тьма» Артура Кестлера, «Железная пята» Джека Лондона, «Мы» Замятина и «О, дивный новый мир» Хаксли. На этих значимых книгах журналист останавливается подробно, рассказывая об их создании и о реакции на них Оруэлла. А заодно помогает нам понять, как получилось, что только роман Оруэлла из всего огромного списка похожих и близких к нему «страшилок о будущем» остается актуальным и в нашей новой реальности, ведь страхи и соблазны, на которых строится сюжет, универсальны.

Лински подробно и под разными углами внимательно разглядывает и сам роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый», этот «сборник всего того, что он (Оруэлл) понял о сути человеческой природы и ее отношения к политике — все когнитивные склонности, тайные предубеждения, моральный компромисс, языковые уловки и механизмы власти, помогающие неправде одержать победу». Во второй части мы узнаем, как менялось отношение к роману по мере того, как менялась сама действительность. Например, описанное Оруэллом недоверие к любой информации, «фантасмагорический эффект, постоянная коррекция, меняющиеся даты и прочие сомнения в здравости своего рассудка», исчезновение фактов, на которые можно опереться и которые можно проверить, как никогда актуальны в информационную эпоху. «Оруэлл писал о том, что люди, читающие газеты, сталкиваясь с нечестностью и подтасовкой фактов, приходили к выводу, что правды вообще никогда не добиться», сегодня же мы и вовсе «сталкиваемся с информацией, поддельность которой могут определить только квалифицированные специалисты, что потенциально уводит нас в глубокий лабиринт параноидального обмана...».

Актуальность романа в XX и XXI веках привела к тому, что ему наследует огромное количество произведений музыки, кино, литературы. Лински подробно рассказывает о работах, непосредственно основанных на «1984»: недописанном мюзикле Дэвида Боуи, рекламе Apple 1983-го года, ставшим классикой фильме Майкла Редфорда 1984-го, о продуктах, подхвативших оруэлловскую тематику и эстетику: «Бразилии» Терри Гиллиама, «Рассказе служанки» Маргарет Этвуд, «Гимне» Айн Рэнд, а также множестве передач, книг и даже комиксов по мотивам и под влиянием.

И все же именно роман «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» остается оригиналом, который невозможно подделать. Все тем же «землетрясением, зарядом динамита и этикеткой на склянке с ядом», опасением, что «само представление об объективной правде исчезает из нашего мира», и это опасение сегодня, сейчас, как никогда злободневно.

Другие материалы автора

Дарья Лебедева

​Саша Пушкин​

Дарья Лебедева

​Путешествие в Мункленд

Дарья Лебедева

Быть Пенелопой

Дарья Лебедева

​Поэзия в стиле поп