Детские книги, в которых Пушкин упоминается или становится центральным персонажем, в основном знакомят читателей не с личностью — интересной и противоречивой, не с поэтом и не с реформатором русского языка, а с набором клише. Взрослые передают детям по наследству все тот же мумифицированный образ. В советское время Пушкина так «заизучали» в школе, что он превратился в фоновую фигуру культурного ландшафта, в словосочетания, давно утратившие смысл: «наше всё», «великий русский поэт», «солнце русской поэзии», «гений русской словесности» и тому подобное. Допущенные советской педагогикой творческие и биографические искажения подогнали судьбу поэта под заданный шаблон и окончательно превратили его литературное наследие в тяжелый груз, который мы тащим на своем горбу из школы во взрослую жизнь. Взрослея, мы его, конечно, охотно скидываем, разве что порой в памяти всплывают въевшиеся в подкорку строчки. Бывает, где-то в кругу воспитанных людей скажешь о нем, как положено: «великий поэт», но в повседневной жизни лучи его гения нас никак не греют.

Растиражированные штампы кочуют из книги в книгу, и Пушкин начинает напоминать яркую картину в стиле поп-арт. Или набор хештегов к изображению в инстаграме: осень, гусиные перья, лайковые печатки, длинные ногти, кудрявая шевелюра, красавица-жена, дуэль. В книгах, даже удачно заигрывающих с биографией поэта, все равно виден занос в сторону готового шаблона. Причина в том, что Пушкина принято «любить». Однако когда кто-то говорит «люблю Гоголя» или «люблю Достоевского», никто не заподозрит в этом любовь именно к писателю и его личности, ясно, что речь идет о текстах. Но Пушкина необходимо любить как гения, как кумира. Навязываемый нам с пеленок императив обыграл еще Довлатов в «Заповеднике»:

«— Успокойтесь,— прошептала Марианна, — какой вы нервный... Я только спросила: „За что вы любите Пушкина?..“ <...>

— Пушкин — наша гордость! — выговорила она. — Это не только великий поэт, но и великий гражданин...

По-видимому, это и был заведомо готовый ответ на ее дурацкий вопрос».

Трудно быть гением

Удивительно, но можно пересчитать по пальцам детские книги о жизни и творчестве поэта. Две биографии написал Юрий Нечипоренко: они получились очень разными. Первая, вышедшая чуть раньше, называется «Пушкин. Кто такой?» («Октопус», 2017). Емко, с опорой на воспоминания описывает Нечипоренко жизненный путь поэта, останавливаясь на всех важных вехах его пути. Язык простой и понятный, с юмором, есть немного цитат из стихотворений. Здесь нет ни придыхания, ни лишнего «стеба». Поэт — человек, который рос, жил, сочинял. Книга прекрасно подойдет для ребят, только открывающих для себя Пушкина, хотя и в ней описан некий идеальный Пушкин, росший в идеальной семье, из-за чего он представляется фигурой немного комичной и игрушечной. Так, за фразой «Семья Сергея Львовича была большой и дружной» прячется правда о том, что в доме царил беспорядок, дети росли почти без присмотра, отца больше боялись, чем любили, а Александр впоследствии о своем детстве вспоминал как о безрадостной поре.

Вторая книга «Плыви, силач!» («Август», 2018) посвящена детству и юности Пушкина. Написана более подробно, со множеством цитат из воспоминаний, писем, документов и, конечно, стихов. Идея книги неплохая, но воплощение разочаровывает: сложный для восприятия текст, насыщенный подробностями, терминами, географическими названиями, именами, еще не знакомыми ребенку: «Принято видеть в этих строчках неприятие абсолютизма власти, но здесь есть осуждение именно „самовластительного злодея“, преступного диктатора». Эту книгу и взрослому читать тяжело, а скорее, просто скучно. Не помогает и экспрессия, выраженная большим количеством восклицательных знаков: «Н.к.ш.п. Это Пушкин навыворот да к тому же без гласных! <...> Вот такой фокус выкинул Пушкин в первой публикации со своим именем — как будто вывернул его наизнанку и превратил в древнее заклинание!» Общий восторженный тон повествования приводит к перекосу: при описании Отечественной войны 1812 года поведение русских показано как безукоризненное, а французы выглядят весьма неблагородно. Человек, хоть что-то знающий о войне, поймет — автор не объективен. То же и с личностью Пушкина: все странности поведения и щекотливые ситуации, в которые когда-либо попадал поэт, Нечипоренко оправдывает его нежной поэтической душой — прочее клевета, наговоры, пустые сплетни. В любой ситуации Пушкин выглядит невинной жертвой козней врагов. Хотя из воспоминаний друзей и знакомых поэта известно, что он часто попадал в неловкие и даже патовые ситуации из-за раздражительности, отсутствия такта, неумения, а часто и нежелания ладить с определенными людьми. Как итог — перед нами очередная работа, отдаляющая нас от реального человека и превращающая его в сахарного кумира.

Книга Маргариты Погореловой «Кто такой Пушкин?» («Феникс-Премьер», 2014) вышла в серии «ЖЗЛ для детей». Это сбивает с толку — ведь от серии с таким названием ожидаешь вдумчивой и правдивой биографии «замечательного человека». Кроме того, книга предназначена для малышей, а значит, претендует на первый в их жизни рассказ о поэте. Нельзя сказать, что автор успешно справилась с такой непростой задачей, поскольку в тексте есть фактические ошибки (например, в числе преподавателей Царскосельского лицея названы Батюшков и Жуковский), а биография упрощена до пошлости: «С самого детства Пушкин был окружен книгами и умными тетями и дядями. В гости к его папе приходили знаменитые писатели и музыканты. Все они трепали Сашу за щечки и говорили: „Какой славный малыш!“ Маленькому Пушкину ничего не оставалось, кроме как вырасти гением». Совершенно необязательный текст, из которого читатель ничего не узнает ни о семье Пушкина, ни о том, каким он был ребенком, а клише «гений» приклеивается к нему прямо в колыбели.

А вот книга Марины Улыбышевой «Как Пушкин русский язык изменил» («Настя и Никита», 2017) и замечательно написана, и полезна. Понятно и просто, на конкретных примерах она рассказывает о том, как развивался русский язык до Пушкина, как накопившиеся проблемы пытались решить Ломоносов и Шишков и, наконец, как с ними справился наш герой — и почему мы до сих пор пользуемся именно его «версией» языка: «Пушкин соединил низкий стиль русского языка с высоким. В народной речи он увидел простоту, выразительность и юмор, в книжном языке — величие и возвышенность. <...> В его произведениях ручейки разных стилей слились в один широкий поток — наш великий и могучий язык, ко всякому случаю подходящий: и для прекрасных стихов, и для веселой шутки, и для научного сочинения». Это достойный образец жанра нон-фикшн для детей — ясное изложение фактов, понятные примеры, увлекательный текст.

Восхищаться нельзя глумиться

Художественные детские книги с Пушкиным в главной роли еще более редки. В них, как правило, ставится задача сблизить современных детей и подростков с поэтом. В книге Ирады Вовненко «Мой Пушкин, или Приключения Пети и кота ученого» («Поляндрия», 2017) интересна задумка: гуляя с классом по территории Царскосельского лицея, ныне музея, главный герой вдруг переносится в прошлое, встречает кота ученого, а тот знакомит его с Александром-лицеистом и его жизнью. Но, увы, все разваливается. Снова налицо набор штампов о гении, великом поэте: «Пушкин плакал. Он был сильно растроган. Чувствовал в себе желание творить, писать, созидать на благо России...», «Если я не знаю ответа, то ищу его у Пушкина. Ведь Пушкин — наше всё...», «„А еще Пушкин очень любил осень“, — задумчиво сказала бабушка», «В этом священном пространстве и совершалось непостижимое таинство пушкинского творчества». По поводу «непостижимого таинства» поэт с долей иронии писал своей жене: «Вот как описывают мои занятия: как Пушкин стихи пишет — перед ним стоит штоф славнейшей настойки — он хлоп стакан, другой, третий — и уж начинает писать! — Это слава». Действительно, священнодействием написание стихов становится обычно уже после смерти автора, сам поэт в такие минуты обеспокоен тем, чтобы записать, пока не позабылось. Что касается осени, Пушкин любил ее не столько за красоту, сколько за отвратительную погоду (чем хуже, тем лучше), которая запирала его дома, и он наконец находил в себе силы не рассеиваться по пустякам, а писать.

С сюжетом у Вовненко тоже беда. Ничем не примечательный, рассеянный и безответственный мальчик по какой-то причине оказывается избранным для встречи с Пушкиным. Он признается, что никогда поэтом не интересовался и стихов — за исключением заданных на дом — не читал. Он даже не в курсе, что Пушкин погиб на дуэли и что вообще такое дуэль. И этого лоботряса кот ученый знакомит с юным поэтом и его друзьями, водит по Царскосельскому лицею, позволяет присутствовать на том самом экзамене, где Пушкина благословил Державин. Логики в действиях героев очень мало, зато в каждой фразе буря восторга по поводу того, какой Пушкин замечательный. Любовь к текстам поэта снова тесно связана с почти религиозным поклонением его личности: «Татьяна Семеновна с упоением рассказывала, что к Пушкину каждый приходит в своем возрасте. Петя представил, как к нему в гости пришел настоящий Пушкин». Напоследок бабушка входит в религиозный экстаз и говорит следующее: «Знаешь, Петенька, говорят, что любая боль со временем затихает. Да, видно, не всегда. Столетия не в силах уменьшить остроту переживаний за Пушкина. Жизнь поэта закончилась, но пришла его мировая слава».

Переживает из-за смерти Пушкина и юная танцовщица Маша, героиня «готического» произведения Петра Власова «Рыцарь, кот и балерина» («Рипол-классик», 2017). Каждый раз, оказываясь у памятника Пушкину в Петербурге, она придумывает ему другую судьбу, в которой поэт не погибает, а доживает до глубокой старости. Потом, встретившись с Пушкиным лично (прямо лейтмотив детской и подростковой литературы!), она тоже ведет себя как фанатка в обществе кумира:

«—Пушкин? — запинаясь пробормотала она. — Тот самый?

Незнакомец весело хмыкнул.

— Какой тот самый? Нас, Пушкиных, на Руси не одна тысяча наберется.

— Самый главный! Тот, который Александр Сергеевич, великий русский поэт, что тут на дуэли... — испугавшись своих слов, Маша прикусила язык».

Сам Пушкин у Власова какое-то время держится и ведет себя как нормальный человек, правда, его жена Наталья Николаевна куда более стереотипна. Но в какой-то момент автор все-таки срывается и выдает очередную банальность: «...голос Пушкина окреп, да и сам он словно изменился. Это был больше не учтивый светский собеседник, а тот самый великий поэт, автор „Онегина“ и „Медного всадника“».

В книге Марии Бершадской «Большая маленькая девочка. История 10. Пушкин и компания» («КомпсГид», 2015) Пушкин тоже оказывается центральным персонажем: девочка Соня находит старый велосипедный замок, решает поиграть в «узника» и пристегивает себя к окну, но не может вспомнить придуманный ею код. Поскольку именно Пушкин вдохновил ее на эту затею, три цифры кодового замка как-то с ним связаны. Пытаясь подобрать шифр и отстегнуть бедную Соню, ее друзья перебирают все возможные варианты, а заодно подробно обсуждают жизнь поэта. Только у них получается очень современно и совсем не так, как было на самом деле: «Раньше ведь интернета не было. А если ты что-то написал, как узнать, нравится это всем или нет? Вот для этого и придумали ЛАЙКОВЫЕ ПЕРЧАТКИ. Вместо лайков. Пушкин читал свои стихи, и все ему перчатки бросали. А потом он их собирал и пересчитывал. У него и по сто, и по двести лайков было». А также о том, как Пушкина посылали мыться в баню (это называлось «забанить»), о том, как он смешивал майонез, ведь это то же самое, что писать стихи, и в таком духе. Смешно, конечно.

У Бершадской эти «анекдоты» придумывают играющие дети, а вот Наталья Ермильченко написала книгу «Приключения Пушкина» («Априори-Пресс», 2012) — в духе анекдотов Хармса. Герои Пушкина действуют рядом с реальными людьми, животными и персонажами других произведений. Например, характерная история про зайцев деда Мазая: «Пушкин был другом животных, особенно зайцев. Нынче всякий рассказать может, что как стало Пушкину известно про дела на Сенатской площади, он на следующий день собрался — и в Петербург, бунтовать. Поехал — а зайцы перед санями так и шастают: вправо-влево, вправо-влево». В общем, уберегли Пушкина зайцы, не поехал он в столицу. А потом рассказывается история, как он спасал их во время наводнения: «Эту историю Некрасов потом описал в своей поэме. Только Пушкина почему-то по-другому назвал: дедушка Мазай». Книга очень своеобразная, хотя не лишена обаяния. И оценят ее, скорее, взрослые, нежели дети. До юмора абсурда все же надо дорасти, к тому же тексты Ермильченко предполагают отличное знание и биографии Пушкина, и его произведений, и текстов других писателей.

Учи! Учи срочно!

Пушкин часто упоминается в сборниках рассказов о школе: или как утомительная часть учебной программы, или как некий набор мемов вокруг знаменитости. Эпизоды зазубривания стихов Пушкина даже во мне, давно окончившей школу, отзываются болью узнавания. Да, не первое поколение несчастных учеников бродят, как зомби, по коридору, бубня: «Буря мглою небо кроет». По этой детской печали прошлись многие писатели — с огромным сочувствием к бедным школьникам, зачастую даже не вникающим в заучиваемый текст.

Например, у Жвалевского и Пастернак в книге «Типа смотри короче» («Время», 2016):

«Таня бродила по комнате и бурчала себе под нос, уча стихотворение великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина. <...>

— Любви надежды тихой славы недолго тешил нас обман, любви надежды тихой славы недолго тешил нас обман, любви надежды тихой славы недолго тешил нас обман...

Таня задумалась:

— Кто тешил???

Судорожно заглянула в книгу:

— Обман??? Обман тешил? Пушкин, блин... Ладно, поехали дальше. Отчизны внемлем призыванье. Мы ждём с томленьем упованья... Отчизны внемлем упованья, мы ждём с томленьем призыванья... Нет! Мы ждём... Томленьем... Призываньем... Уф... Как я могу это выучить, если из семи слов знаю только два!»

Вторит этой теме эпизод из книги Виктории Ледерман «К доске пойдет Василькин» («КомпасГид», 2019), описывающий, как два одноклассника, случайно запертые в квартире, должны выучить стихотворение к завтрашнему уроку, но им неизвестно, какие именно стихи нужны. Они звонят другу, от которого узнают, что задан отрывок из «Евгения Онегина», «там что-то про Татьяну, зиму и снег». И весь вечер мучаются, пытаясь запомнить огромный (и, конечно, не тот) отрывок:

«— Зачем он такие большие стихи писал? И вообще непонятно о чём, — сказал Костик. — Писал бы себе маленькие, лёгкие и не морочил детям голову.

— Наверно, за большие стихи больше платили.

— Нормально! Ему больше платили, а мы мучайся теперь!»

Отражен этот момент и в своеобразной, напоминающей интеллигентную игру книге Кристины Стрельниковой «Великолепный Веня Венчиков» («Эгмонт», 2017). Мальчик Веня идет в школу, видит там портреты на стенах: «Вене было интересно, что любили есть люди с портретов, во что они играли, в кого стреляли и за что их дразнили. Вот и пришлось ему собрать небольшую машину времени в домашних условиях». После чего мальчик начинает навещать знаменитых людей и общаться с ними. Кого здесь только нет: и Петр I, и Толстой, и Чуковский, и Паустовский, и Бианки, и Пришвин, и Гоголь и многие другие. Путешествуя, Веня должен прийти к выводу, что великие люди — не только портреты на стенах, но читателю к той же мысли прийти сложно, потому что ничего, кроме расхожих штампов, в этих рассказах не обнаруживается.

Первым делом Веня отправляется именно к Пушкину, поскольку к нему «накопилось много вопросов». Мальчик представляет его так:

«...вот идет он, в черной накидке и в цилиндре, и высматривает детей. А как увидит, так сейчас же хватает их и раздает свои стихи:

— Учи! Учи срочно! Ты к Новому году про „бурю мглою“ учи. Ты — про няню учи! А ты про Лукоморье учи, с котом!».

Когда Веня рассказывает Пушкину, что детей заставляют учить его стихи, поэт страшно расстраивается и бежит стреляться на дуэль, перед этим уточнив: «Я опять написал что-то запретное?».

В другом рассказе Пушкин сидел «на своем любимом дубе, болтал ногами и беседовал с русалками». Еще в одном — выдергивал перья из гусей, чтобы было чем писать стихи, и те его очень боялись. Несмотря на то что книга написана талантливо и с юмором, нельзя сказать, что Пушкин (да и другие «великие», коих на страницах множество) обрел черты живого человека и сошел с портрета в мир.

Вообще в детской литературе Пушкин часто присутствует в виде памятника или портрета. В сатирических рассказах Артура Гиваргизова «Записки выдающегося двоечника» («Время», 2018) школьники приходят к памятнику и на все вопросы учительницы повторяют хором: «Пушкину!» Как роботы. Еще один прозрачный намек на несовершенство образовательной системы. В другом рассказе появляется портрет Пушкина, который учительница располагает на стене рядом с портретами своих родных. В ответ на вопрос учеников: «А кем он вам приходится? Что-то он на вас не похож» учительница выражает искреннее чувство к поэту: «Если бы не Александр Сергеевич Пушкин, неизвестно, что бы со мной сейчас было. Может быть, я была бы фальшивомонетчицей. Благодаря Пушкину я полюбила литературу и стала учительницей. Поэтому он мне тоже как родственник — как дядя». Наконец-то что-то честное и живое. Но такие моменты приходится вылавливать как золотые крупинки в горе песка.

Даже в лирическом рассказе «Прекрасный Пушкин» («Издательство Кетлеров», 2016) замечательной писательницы и поэтессы Татьяны Стамовой наш герой спасается от двойки по математике не потому, что он поэт, а потому что памятник (все это на самом деле снится рассказчице):

«— Тамара Николаевна, у Пушкина нет математических способностей, он пишет стихи.

— Ну и что, что пишет? Пришел, значит, надо учиться.

— Если вы поставите ему двойку по математике, его могут выгнать. И это будет позор для нас для всех. Между прочим... — она запнулась, — ему памятник стоит возле нашей школы».

Как правило, личность или творчество Пушкина никак не влияют на героев: он лишь часть культурного ландшафта, привычный, стертый образ в одном ряду с самыми обыкновенными вещами, которые замечаешь, когда они попадают в поле зрения. Как дверь, стена, дерево во дворе.

В рассказах Тамары Крюковой («Потапов, „двойка“!», «Аквилегия-М», 2016) школьники поминают Пушкина буквально на каждом шагу — он сопровождает их первые философские размышления о жизни: «Можно сказать, треть жизни уже прожита. <...> Считать умеешь? Вон Пушкин погиб в тридцать семь. Как раз получается треть жизни». О борьбе за свои права: «Ты — узник. Жертва родительского деспотизма. <...> „Вскормленный в неволе орел молодой“». Дух Пушкина пытается вызвать девочка, увлеченная спиритизмом: «Ленка сильно сомневалась, что великий поэт захочет до них снизойти. У неё хоть „пятёрка“ по литературе, а Майка выше „четвёрки“ не тянет, да и книжек не читает. С ней гению русской словесности вообще говорить не о чем». Наконец, он — яркий пример успешной личности: «Лучше податься в литературу. Взять хотя бы Пушкина. Писал в своё удовольствие, а мы до сих пор наизусть учим», «Пушкин тоже в тетрадях уродцев рисовал, а каким человеком стал».

С другой стороны, у современных школьников есть ясное понимание, что поэзия сегодня — не то, что раньше, и выгоднее заниматься сочинением романов в стиле фэнтези:

«— Да кому нужны твои стихи? — скривился Лёха. <...>

— В точку. Стихи сейчас никто не читает».

В книге Марии Бершадской «Большой маленькой девочке» («КомпсГид», 2015) проскакивает еще одна причина интереса детей к Пушкину, помимо его успешности и необходимости учить стихи: «Бабушка говорит, раз мы в школе его проходим, нужно знать, кто эти стихи написал... Потому что я этот... культурный человек». Действительно, стыдно не знать хотя бы имя и основные вехи биографии поэта, если считаешь себя культурным человеком.

О Пушкине — с любовью

Что удивляет в образе Пушкина для детей: авторы выбирают либо глум и панибратство, либо подобострастие и восторг перед гением. Когда человек превращен в культ, остается или поклоняться, или принижать. Любовь к кому-то, кого не знаешь лично, — или лицемерие и притворство, или превращение человека в кумира. Как можно любить Пушкина, который умер почти двести лет назад? Можно испытывать интерес к его жизни и судьбе, а любить созданные им произведения. Но и уважительный интерес к судьбе, без перекосов, все же встречается в детских книгах.

В трогательном рассказе Ирины Лисовой «Я помню чудное мгновение» («ИД Мещерякова», 2018) про первую любовь побеждает не любовь, а дружба. Мальчишки, закадычные друзья, ссорятся из-за девчонки и сопоставляют себя с поэтом. Рефреном звучат слова: «Пушкин вот тоже... Стихи писал. Влюбился. Стрелялся. Умер», но современные школьники оказываются не такими чувствительными романтиками — после драки девчонка забыта, а дружба восстановлена.

В рассказе Бориса Алмазова «Пирожное для Пушкина» («Качели», 2018) поэт становится частью семейной истории: прабабушка и прадедушка девочки Кати познакомились во время войны при освобождении города Пушкина. Прадед в госпитале кричал в бреду: «За родину! За Пушкина! Огонь!». Их сын, дедушка героини, в день рождения поэта приходит в то самое кафе, куда захаживал и Александр Сергеевич и где в день дуэли он дожидался своего секунданта Данзаса. Дедушка посвящает внучку в эту семейную традицию, рассказывает о Пушкине как о части их семьи. Катя говорит с чувством: «Пусть Пушкин будет жив!», а потом расстраивается: «И Пушкина убили, и прадедушка погиб, и бабушки уже тоже нет». Пушкин в этой семье — повод для сохранения традиций и воспоминаний о тех, кто ушел, и дед успокаивает Катю: «Все, кого мы помним, — есть! Только теперь они в нас живут. Мы — это они, только попозже. <...> Будешь потом, когда вырастешь большая, со своими детками сюда приходить, а может, и с внучатами... Это значит, что я буду жить долго-предолго, как Пушкин...».

У Сергея Махотина в книге «Воробьи в голове» («Речь», 2017) есть два замечательных эпизода про Пушкина, и в обоих центральное место занимает не личность поэта, а его тексты.

В рассказе «Шестиклассник Серафим» отличница Таня, читая у доски стихотворение Пушкина «Пророк», ошибается и вместо слова «шестикрылый» говорит «шестиклассник». Кто-то тут же подсказывает, что в одном из шестых классах и правда есть ученик по имени Серафим. Сима Перецын не любит свое имя, поэтому внезапное внимание к нему всей школы, хохот и постоянное обзывание его расстраивают: «Новое прозвище прилепилось к нему, как липучка. Прозвище обидное и странное. Ну как можно обижаться на „шестиклассника Серафима“, когда он и есть шестиклассник Серафим!». Но благодаря прозвищу он начинает интересоваться вопросом. Сначала читает того самого «Пророка», с которого все началось. Почти до самого конца рассказа я была уверена, что благодаря происшествию Серафим постепенно открывает для себя красоту поэзии. Но я ошиблась — «Пророк» подводит его к религии: «Иная радость согревала его душу. „Пророка“ он уже давно знал наизусть. Знал, что означают вышедшие из употребления слова: „виждь“, „внемли“, „десница“. Но самое главное, он полюбил свое имя — Серафим». В больнице мальчику является настоящий серафим, который говорит ему, что тот тоже однажды станет ангелом, но пока ему еще жить и жить. Для атеистов, пожалуй, неожиданный поворот, но наконец-то Пушкин не сводится к штампу, а напрямую воздействует на жизнь героя. Его поэзия подводит мальчика к серьезным вопросам и становится проводником в сложный мир.

В рассказе этого же сборника «Русалка на ветвях сидит» двое ребят и девочка пытаются разобраться, каким образом пушкинская русалка оказалась на ветвях дуба. Выдвигаются гипотезы, некоторые тут же проверяются на практике — на ветке старой ивы. Но ничего не получается — остается загадкой, как хвостатая безногая русалка могла залезть на ветку. Тогда они идут в библиотеку и спрашивают, как же это русалка сидит на ветвях? «Оказывается, наши славянские русалки совсем непохожи на андерсеновских, о которых читала Иришка. Никакого хвоста у них нет». Но ведь в книжке нарисована русалка с хвостом! «Мы попрощались и вышли из библиотеки на улицу. Ошарашенные слегка. Вот и верь теперь книжкам с картинками! Напишут одно, а нарисуют другое». Но ключевая фраза в этом рассказе, полагаю, вот эта: «Татьяна Николаевна перестала грустить, улыбнулась и вся будто преобразилась. Она смотрела на нас с любовью и нежностью: мол, какие дети хорошие — Пушкина читают, и не просто, а вдумчиво».

Взрослые уже могут относиться к Пушкину спокойно — любить тексты, без трепета и придыхания читать о его жизни и судьбе, воспринимать его цельным, со всеми достоинствами и недостатками. Из лицемерного поклонения, превращения фигуры поэта в культ растут все перечисленные странные явления вокруг Пушкина в детской литературе, а ведь позже, когда дети вырастут, им придется заново, выражаясь словами одной из героинь, идти к Пушкину. Очень не хватает книг, которые научили бы детей любви к русскому слову вообще и к текстам Пушкина в частности. И спокойно, без пафоса и стеба, без искажений рассказали бы о его жизни и смерти.