О чём говорят хомячки
Текст: Вера Бройде
Обложка: предоставлена ИД «Самокт»
Что общего у Иисуса с психологией и черным мальчиком из романа-сериала Мари-Од Мюрай — обозреватель Rara Avis Вера Бройде.
Мюрай М.-О. Спаситель и сын. Сезон 1 / Пер. с фр. М. Кожевниковой, Е. Кожевниковой. — М.: Самокат, 2019. — 352 с. — (Самокат-сериал).
Однажды Иисус воскресил мертвеца, который, поморщившись, громко чихнул, открыл оба глаза, слегка потянулся, поднялся и вышел из тёмной пещеры на солнечный свет, где сёстры и те, кто пришёл, чтобы с ним попрощаться, усиленно тёрли глаза и моргали-моргали-моргали, стараясь поверить, что видят не сон, а нечто волшебное: может быть, чудо? Но Лазарь сознался, что он излечился: теперь он такой же, как был до того, а, впрочем, теперь он, пожалуй, намерен стать лучше — во имя Иисуса, во славу Спасителя грешного мира. И люди кричали от радости: «Боже!», вопили, как дети в разгаре игры, а после кивали-кивали-кивали и плакали даже, немножко молились, надеялись, ждали и злились. И всё это длилось так долго, что сложно припомнить, — наверно, две тысячи лет, или чуточку больше, пока, наконец, его мягкий, чарующе бархатный голос, похожий на голос певца, исполнявшего нежные блюзы, спокойно и буднично не произнёс: «Никто нас, признаться, не в силах, как маг, как факир, излечить. Вы знаете, что волшебства не бывает. Возьмите бумажный платок из коробки. Ну-ну, ничего. Всё в порядке? Поймите, что мы только сами себя ещё можем, точнее, должны излечить». Спаситель, похоже, был твёрдо уверен в правдивости сказанных слов — как много людей он уже повидал, как много историй от них он узнал... Наверно, Спаситель имел основания верить в себя куда больше, чем в Господа Бога, — тем более, что «пациенты» его ведь и так день за днём «превращали» то в папу, то в маму, то в босса, то в этого самого Бога. В то время как Лазарь, сидевший у двери в его кабинет, как будто у входа в пещеру Вифании, надеялся только на папу, игравшего в жизни, похожей на сон, сериал и войну, поистине главную роль. Но тут вы, должно быть, запутавшись, точно Алиса, которая вдруг оказалась среди говорящих зверей, воскликнете: «Стоп!», потому как и вправду немного неясно: кто этот Спаситель — Иисус или просто держатель огромных запасов бумажных платков, куда он ведёт и о чём говорит, и что, если честно, здесь делает Лазарь?
Мари-Од Мюрай провожает вас к дому с красивой табличкой на тёмной двери. На этой табличке написано имя: «Спаситель Сент-Ив», а чуть ниже — «психолог». Дверной молоточек стучит ежедневно, с восьми до восьми, как рингтон современного мира, где столько желающих лечь на кушетку и выложить всё, что клокочет внутри. Хотя, разумеется, есть и такие, которым не хочется с ним говорить, но хочется что-то как будто исправить, убрать или, может, напротив, добавить, чтоб жить стало просто... ну, просто — возможно. Возможно, Спаситель им в этом поможет — поможет понять, что у них происходит: в готовой вот-вот развалиться семье, в душе, разрываемой болью на части, в тяжёлой, как чёрная туча, сырой голове. Ну, словно бы он телепат, читающий мысли своих пациентов и всех, кого редко, но всё же, бывает, встречает, когда поднимается из-за стола, выходит за дверь и, минуя пустой коридор, наконец попадает туда, где находится «личная жизнь». Она у Спасителя длится... так-так, дайте время прикинуть... ах, да, ну конечно, ведь времени нет. А сколько же нужно, чтоб съесть бутерброд и выпить полчашечки кофе? Четыреста двадцать секунд, проведённых на кухне, где папу-Спасителя ждёт его маленький Лазарь — его нейролептик...
Ты зовёшься Спасителем, верно? Значит, будешь спасать тех несчастных, что нуждаются в помощи Бога, но не могут её у Него получить
Когда вы приносите в дом хомячка, он смотрит на вас, как на маму, которая даст ему ломтик морковки, солому для мягкой постели, немного шуршащих бумажек, чтоб жизнь не казалась тоскливой, и имя. И вы размышляете, глядя, как он поедает морковь: Ахилл? Геркулес? Или Марс? Или всё-таки Зевс... И кто-нибудь после, естественно, спросит: «Как выглядит Зевс?». Ха-ха-ха! Как могучий хомяк, который способен вонзиться зубами в протянутый палец того человека, чей голос, а, может быть, запах, а может быть, взгляд или нос, ему не понравятся, вызовут ненависть, гнев. Нет-нет, имена никогда не дают просто так. Имена получают — как будто бы это подарок, похожий на право законно носить револьвер, управлять самолётом, лечить орви. Ты зовёшься Спасителем, верно? Значит, будешь спасать тех несчастных, что нуждаются в помощи Бога, но не могут её у Него получить. В этой логике нет и намёка на личные чувства. Но ведь чувства в работе, наверно, не так уж нужны? О, конечно, мы знаем: они только всё усложняют. Даже если работа направлена на поддержание мира внутри самого человека, на спасение целой Земли? Даже если Марго вдруг звонит среди ночи тебе, а не папе, ушедшему под руку с новой женой на спектакль, чтоб сказать, что порезала вены, потому что не хочет взрослеть? Даже если Сирил, опуская головку всё ниже и ниже, тихим шёпотом вдруг сообщает, что он страшно «испорченный мальчик», на которого мамин приятель — сын жандарма и бравый пожарный — заведёт уголовное дело, если тот хоть кому-нибудь скажет, что он делает с ним, когда мамы нет дома?
Вероятно, Иисус был таким же эмпатом, как доктор Сент-Ив. И когда Он, к примеру, шептался в тени кипарисов с детьми, то, наверно, тихонько смеялся, как будто и сам был таким же невинным, забавным и славным ребёнком. И когда на глазах у Него кто-то падал и плакал от боли, истязал себя муками совести или тоски, умирал от болезни, как Лазарь, Он ведь тоже страдал вместе с ними. Он сочувствовал всем. И хотя был таким же, как все — человеком из плоти и крови, в этом деле Он был... просто Богом. Может быть, эмпатия Его превратила в Спасителя раньше, чем крест? Как бы ни было, только Спаситель Сент-Ив тоже слышал своих пациентов — даже после того, как они покидали его кабинет. Кое-кто пробирался к Спасителю в сны. А Габен, у которого мама пыталась покончить с собой, так и вовсе к нему переехал: ночевал в кабинете, просиживал утра на кухне и заказывал пиццу с грибами на ужин... Только вы, ради бога, не думайте, будто Спаситель и вправду воскрес в этой книге, будто Он воплотился в Сент-Иве, носящем такое же имя. Потому что Иисус никогда не воспитывал сына: не стоял, как Сент-Ив, перед выбором между своим заскучавшим ребёнком, смотрящим на папу с мольбой и упрёком такими большими глазами, и всеми другими, во взгляде которых читаются ужас, смятение, страх или боль. Потому что Сент-Ив никогда не молился отцу или Богу. Потому, наконец, что он прибыл сюда, в Орлеан, с Мартиники и был темнокожим высоким мужчиной, воспитанным «белыми папой и мамой».
Наверно, по плану, который придумал Господь, или тот, кто его в тот момент заменял, столь странное имя должно было стать для цветного ребёнка не просто подарком, не редкостным шансом и даже не правом. А знаете, чем? Утешением. Да. Родив малыша, его «чёрная мама» сказала, что это же имя носил её собственный папа — вот пусть его носит и сын. Могло ли оно, это имя, утешить мальчишку, которого взяли к себе такие приятные, милые, но совершенно другие, не чёрные — белые люди, мечтавшие сделать из негра Спасителя белого мира? Наверное, нет. Но вопрос ведь не в этом. Вопрос, что заботит Мари-Од Мюрай, касается всех, кроме «этого негра»: он стал утешением для остальных — для белых Сент-Ивов и «чёрной родни», для тех пациентов, которым никто до сих пор не решался, не мог, не хотел или был не способен помочь, а также для сына, которому очень старался быть папой и мамой, учителем, братом и другом. Но сам для себя — вот, что важно понять, — кем был для себя самого наш Спаситель?
«Сент-Ив, клинический психолог» когда-то был ребёнком, который прятался от зноя и жары в тени оранжевых кустов цветущей мальвы. «Сент-Ив, клинический психолог» был юношей, влюблявшимся в креолок, которые прохаживались мимо, приветливо смеялись и быстро исчезали за оградой какого-нибудь бежевого дома. «Сент-Ив, клинический психолог» был прапрапраправнуком раба, женившимся на прапрапраправнучке рабовладельца. «Сент-Ив, клинический психолог» был страшно зол на ту, которую боготворил и всей душой, все сердцем, головой — всем существом хотел понять, да так и не сумел. «Сент-Ив, клинический психолог» порой придумывает то, что станет для него и Лазаря одним из тех воспоминаний, которые, как он надеется, могли бы их спасти от прошлого, а значит — настоящего. И в этом он, «Сент-Ив, клинический психолог», похож не на Иисуса, а на «своих» детей, на их родителей, на многих пациентов, истории которых Мюрай как будто бы «подслушивает» так же, как и Лазарь, сидящий на полу за дверью кабинета. Хотя, в отличие от маленького Лазаря, который держит их в себе, как Тайну, как морковку, хранимую в мешочках за щеками смешными хомячками, Мюрай эти истории вплетает в свою книгу. А вы её читаете? Вы смотрите её, как свой любимый сериал. И верите в его героев как в людей? Но в то же время восхищаетесь талантами актёров, которые так тонко, так изящно передают манеру речи, особо важные секреты, бесчисленные шутки, большие страхи и большие чувства маленьких мальчишек, волнения и тяготы закрытых, точно окна в холода, покинутых, заброшенных подростков, а также их психованных родителей, использующих собственных детей, чтобы решить свои проблемы, высокомерных буржуа и скромных жителей предместий, учительниц начальных классов, «добропорядочных» расистов, пекущихся о соблюдении приличий и традиций, смешливых медсестёр, ворчливых полицейских, воинственных, обычных и несчастных, забавных и запутавшихся взрослых. А если кто-то спросит, чего вы ожидали от просмотра, вы скажете ему, что вы надеялись — надеялись, как и Спаситель, — на то, что «люди, у которых что-то не в порядке», помогут вам гораздо лучше понять самих себя.