Бротиган Р. Уиллард и его кегельбанные призы. Извращенный детектив. / Пер. с англ. А.Гузмана. М.: Додо Пресс; Фантом Пресс, 2016. — 176 с.

Про этого парня рассказывают чудесный книготорговый анекдот совершенно в духе этого самого парня. Согласно легенде, в один прекрасный день в одном крупном столичном книжном магазине случилось удивительное: читатели со страшной силой принялась раскупать небольшую книжечку американского контркультурного прозаика Ричарда Бротигана под названием «Ловля форели в Америке». Новый тренд? Читательское самосознание вышло на новый качественный уровень? Пришло оно, желанное, когда мужик не Блюхера и не Донцову глупую, а Бротигана с Пинчоном с базара понесет? Увы, нет. Согласно легенде, книгу по ошибке поставили в раздел non-fiction, и ее расхватали... рыбаки, явившиеся в магазин пополнить запасы профессиональной литературы. Дальше можно увлекательно пофантазировать о том, что чувствует простой суровый рыбак, желая узнать что-то полезное о специфике ловли форели в Америке и вместо этого читая: «Ничего не поделаешь. Я не мог превратить лестницу в ручей. Мальчик вернулся туда, откуда пришел. Со мной было то же самое. Однажды в Вермонте я принял старую женщину за ручей с форелью — потом пришлось извиняться. — Простите, — сказал я. — Я думал, вы ручей с форелью. — Ничего, — ответила она». Можно даже представить, что интересного может произойти с рыбаком, если он не отбросит книгу с матерным воплем ужаса, а решит дочитать до конца. Это была бы отличная бротигановская история — и, скорее всего, она была бы печальной. Как, собственно, и этот анекдот.

...трансцендентные рыбы, статуи овощей и похитители кегельбанных призов — составные части очень-очень тонкого медитативно-фэнтезийного мира

О вкладе, который Бротиган внес в развитие американской неформальной прозы; о том, какое место его трагическая фигура занимает в истории битников, хиппи и секс-драгз-рок-н-ролла; в чем его переоценили, а в чем недооценили — подробно обо всем можно прочитать в литературоведческих статьях и предисловиях к русским изданиям Бротигана. В самых общих чертах: это история о том, как человек, имевший огромный талант быть не от мира сего, сначала грандиозно сфрифмовался со временем, в котором стоял, был объявлен феноменом, идолом, кумиром молодежи и живым классиком, а потом столь же грандиозно со временем разрифмовался. Мода на хиппи-психоделику прошла, а уникальный биотоп в голове у Ричарда Бротигана остался тем же. Шляпы, падающие сквозь измерения, блаженные поселенцы, обитающие в домах из арбузного сахара, говорящие тигры, трансцендентные рыбы, статуи овощей и похитители кегельбанных призов — составные части очень-очень тонкого медитативно-фэнтезийного мира, непрерывно пережевывающего самого себя хрупкими челюстями метафор. Мира, часто слишком тонкого для того, что мы привыкли считать сюжетом — и почти всегда слишком тонкого для того, что мы привыкли считать выводами. Навсегда переполненного собственными внутренними процессами. В истории изящной словесности периодически случаются моменты, когда такая «литература в себе» вдруг становится читаема и обожаема массовым читателем. Долго этот аттракцион не длится никогда. «У всех нас своя роль в истории. Моя — облако». Мало кто из писателей описывал свою карму так просто и исчерпывающе. И убила ли в итоге Бротигана именно разрифмовка с эпохой (писатель застрелился в 1984-м) или подобный конец для такого человека был неизбежен — рассуждать не имеет смысла.

В России Бротигану отдельно не повезло — его катастрофически поздно перевели. Он не попал в то волшебное окошко, в которое попали Сэлинджер, Воннегут и Брэдбери, не встал на полочку в литературной интеллигентской «гудбай Америке ооо». И мифологической фигурой для русскоязычного читателя он, увы, уже не станет — момент упущен. Открывая Бротигана сейчас, мы волей-неволей оказываемся в положении рыбаков, чешущих затылок, созерцая болтающееся на крючке облако. Читать его, как в конце 60-х, физически невозможно. Читать его как «чувака, который в конце 60-х был ого-го» — некорректно и попросту оскорбительно. Значит, надо принять тот факт, что облако — это облако. Сварить из него уху проблематично, но зато оно может быть похожим на что у годно.

Тарантиновские бандюги в этом романе, кстати, присутствуют — да-да, абсолютно тарантиновские

Облачность недавно изданного на русском «Уилларда и его кегельбанных призов» особенно интересна. Это уже «немодный» Бротиган — настолько немодный, что критики, перестаравшись, обозвали «Уилларда» худшим романом 1976 года. Также в числе выдающихся нелепостей, связанных с «Уиллардом», можно назвать утверждение, что это — пародия на садомазохистскую литературу. Игры Бротигана с популярными жанрами в такой же степени пародии, в какой «Алиса в стране чудес» — сказка про непослушную девочку и говорящего кролика, а «Криминальное чтиво» — кино про то, как хороший парень мочит бандюгов.

Тарантиновские бандюги в этом романе, кстати, присутствуют — да-да, абсолютно тарантиновские, с волшебными кондово-сюрреалистическими диалогами и зашкаливающим уровнем чистосердечного безумия, и все это почти за двадцать лет до Мистера Коричневого. Их трое, их зовут братья Логаны, и в их чертовой жизни не было ничего важнее их кегельбанных призов, и это, мать ее, была очень хорошая жизнь, а потом какие-то ублюдки украли их кегельбанные призы, и теперь они, окончательно съехав с катушек от этого проклятого дерьма, просто колесят по Америке и ищут их, зарабатывая на бензин разбоем. Сейчас они сидят в точке С, и один из них читает комиксы, второй уже допил пиво, а третий сейчас будет тренироваться брать телефонную трубку, потому что сейчас им позвонят и скажут, где их кегельбанные призы. А в точке А в это время молодой человек читает связанной девушке с кляпом во рту «Греческую антологию» — они не извращенцы, это всего лишь печальный вынужденный БДСМ в ожидании, когда же пройдет досадная венерическая болячка, обрушившаяся на них подобно каре богов. У девушки уже все затекло, а молодого человека ужасно трогает то, что вот от этого стихотворения спустя две тысячи лет осталась только строчка «С тобой я все невзгоды позабыл», от этого — «Откусывает от огурцов», а вот от этого — вообще одно только слово «Прекрасней». Судя по определенным признакам, которые молодой человек, девушка и Бротиган упорно игнорируют, у молодого человека поврежден мозг. И, наконец, всего этажом ниже, в точке В смотрит телевизор абсолютно нормальная на вид милая парочка — если не считать того, что они как-то слишком много и глупо шутят про стоящую у них в комнате странную птицу из папье-маше по имени Уиллард, а вокруг Уилларда стоит кое-что еще более необычное... Вот приблизительная опись висящего на стене оружия и предметов, подозрительно напоминающих оружие — рассказывать дальше уже опасно, потому что в «Уилларде» все происходит очень медленно, но очень быстро, и крохотные события этого крохотного романа на самом деле никакие не крохотные.

«Уиллард и его кегельбанные призы» — это не «хиповый», расплывающийся и завихряющийся в пространстве Бротиган из «Ловили форели в Америке» или «В арбузном сахаре» — и уж точно не экзерсис на тему «Истории О». И он однозначно сложнее «Следствия сомбреро» — симпатичной, но достаточно «техничной» фантазии о том, как одна некстати упавшая шляпа может вызвать катастрофу в параллельной реальности. «Уиллард» — что-то вроде парадоксальной матрешки, разбирая которую невозможно угадать, что ты найдешь внутри: окажется следующая фигурка меньше, больше, вообще не фигуркой, античной трагедией, низкопробным боевиком, сюрреалистическим стихотворением в прозе, порнухой, страшной сказкой о том, что не все птицы из папье-маше одинаково полезны или все это попросту взорвется у тебя в руках, сделав тебе крайне больно. Ведь каким бы облаком ни был Ричард Бротиган, он всегда, всегда был невыносимо грустен и добр. И самым фантастическим и пугающим элементом его литературных грез остается прорастающая сквозь бротигановские миры трагическая человечность как правило, бессильная против монстров и пространственно-временных коллапсов, да и против самих людей тоже... но упрямо существующая и говорящая с нами, как строки давно умерших греков: «Сбежав», «Он тебе изменяет», «Ломая», «Безмерна моя скорбь, ибо ни что не годны друзья мои», «Бури», «Из этих», «Я был».