Не ахти какое, но все-таки утешение: если вы уже заработали себе несколько нервных заболеваний, пытаясь понять, что сейчас происходит с вашей жизнью и как вы будете жить в 2023-м году, вспомните, что и о прошлом мы, в общем-то, знаем прискорбно мало. Причем зачастую абсолютно неверно представляем себе его самые «элементарные» аспекты. Часто — из-за обычной нехватки информации, и столь же часто — из-за того, что нам нужно именно такое прошлое. Как из старой шутки про преподавателя военной кафедры: «Формула, может, и неправильная, но мне по ней считать удобно».

К счастью, «мутную картинку» можно худо-бедно исправить. В этот обзор вошли три полезные книги, позволяющие подкорректировать историческую оптику. Но будьте готовы немного расстроиться — все эти издания способны разочаровать и обескуражить. Историки бывают очень жестокими. Российский реконструктор Екатерина Мишаненкова разрушает любимую многими картину эпического средневекового пьянства, доцент Хьюстонского университета Юрий Голубев анализирует советский быт безо всякой теплоты и ламповости... и если вы в трудную минуту утешаете себя тем, что принадлежите к самому прогрессивному виду гоминин, победившему в эволюционной борьбе благодаря уму и ловкости, то у Ребекки Рэгг Сайкс, британского специалиста по палеолиту, есть для вас плохие новости.

И все бегали абсолютно пьяные?

Раньше-то оно было не то, что теперь. В девяностые убивали людей, и все бегали абсолютно голые, электричества не было нигде, только драки за джинсы с кока-колою. В советское время продукты были такие натуральные, что скулы сводило, даже сантехники читали Достоевского, дети собирали радиоприемники и синхрофазотроны, прыгали с гаражей, кидали карбид в костер, никто не болел и ничего себе не ломал. В XIX веке баба в поле рожала пятерых, перегрызала пуповину и шла дальше сено грести. А уж что за чудеса осуществляли в быту наши предки при Иване Грозном, и представить страшно.

Разумеется, никакие достижения исторической науки не заставят людей перестать героизировать прошлое. Человек — животное мифотворящее. А Средние века можно смело назвать одной из самых любимых мифотворцами эпох. Мы не устаем поражаться грандиозным временам, когда рыцари были ого-го, дамы — уххх, и даже котики носили доспехи, и ведьм сжигали штук по двадцать на неделе чисто на всякий случай, и вообще ужасы творились такие, что Кожаное лицо нервно чинит бензопилу в уголке, и мылись люди два раза в жизни, если повезет, а уж как они от такой жизни все поголовно пили, и что это же была за невероятная термоядерная выпивка... И вот тут-то на сцену выходит Екатерина Мишаненкова с обширным массивом очень интересных, но крайне удручающих для адептов зеленого змия фактов и цифр.

Когда вы пытаетесь представить себе средневековую попойку, то с вероятностью 99% процентов представляете все неправильно. Начнем хотя бы с вина. Такое красное, цвета стародавних страстей, верно? А вот и нет. По большей части в эту эмоционально насыщенную эпоху пили белое, по той простой причине что пятна от него не так видны на скатерти. Да и красное вино было по цвету мало похоже на то, что пьете вы после тяжелого рабочего дня. А если вам интересно, каково то вино было на вкус — увы, «никто из нас на самом деле не может знать вкус настоящего средневекового вина. После открытия Америки в Европу были занесены американские вредители и болезни, и в XIX веке европейские виноградники были полностью уничтожены. Старые сорта удалось спасти только путем прививки европейских лоз на американские подвои. Чисто теоретически виноград остался таким же, но фактически — кто знает, насколько это на него повлияло». Зато воссоздать средневековое пиво и эль вы можете без особых проблем, в книге, кстати, приводится много любопытных рецептов... только помните, что словами «пиво» и «эль» тогда обозначали, как бы помягче сказать, не совсем то, что вы видите в меню хипстерского паба.

«Не совсем то», периодически переходящее в «совсем не то» — наверное, самый простой способ охарактеризовать алкогольный мир Средневековья в сравнении с нашим, современным. Да, спиртного в жизни средневекового человека было много, появлялось оно в ней гораздо раньше, чем в нашей с вами — «в 1493 году немецкие врачи стали рекомендовать в возрасте полутора лет отучать детей от вина и вместо этого давать им воду или мед. Но если кормилице это не удавалось, она должна была „давать ребенку белое, легкое и хорошо разбавленное вино“». Если вам стало дурно, просто дочитайте абзац до конца — «Дико на современный взгляд, но надо понимать, что многовековые традиции поддерживали уверенность, что вино близко по составу к грудному молоку и крайне полезно для детей. Конечно, никто младенцев вином из бутылочки не поил, его в небольших дозах смешивали с молоком и давали пить для поддержания здоровья. А при переводе на подкормку делали жидкую смесь из хлеба, меда, вина и молока. И продержались эти традиции во многих местах до самого XX века».

Варили, выдерживали в бочках, настаивали и пили изрядно. Но не так, не там, не в тех пропорциях и не с теми целями, как можно подумать. Мишаненкова знакомит нас с массой подчас удивительных подробностей, неизвестных подавляющей массе любителей исторических романов и кино — от тонких нюансов производства горячительных напитков до их влияния на политику, философию и культуру. Вы не представляете, какую политико-экономическую нагрузку нес невинный ныне вопрос «Пиво или вино?», какие чудовищные картины изображали в сатирических произведениях блюстители нравственности, уязвленные мыслью о том, что женщина может взять и пойти в трактир, чтобы выпить там в свое удовольствие с подругами, сколько важных и неожиданных для жителя XXI века ролей играл алкоголь в средневековом социуме... и насколько алкоголь этой страшной темной эпохи был безобиднее алкоголя эпохи прогресса. Закрываешь книгу в состоянии некоторой ошарашенности, легкого ужаса от осознания того, насколько несовершенна наша историческая память... и все-таки восхищения многоликостью человеческой культуры.

Мальчик в клубе склеил нарратив

Вымерший в наши дни запах оконной замазки. Вонь подмышек в транспорте додезодорантной эпохи. Звон монеты, падающей в телефонный автомат. «Говорит Москва. Московское время — восемь часов». Свечение черно-белого экрана. Темные улицы без иллюминации и рекламы. Кусающие ноги колготки. Детсадовская манная каша с убийственными комками. Колбаса по блату. Сырок «Дружба». Портвейн «Три топора». Самый вкусный в мире пломбир, упомянув который в соцсетях, можно мгновенно инициировать увлекательную многочасовую дискуссию с переходом на личности и угрозы физическим насилием. Кажется, в игру «вспомни, из чего была сделана советская цивилизация» можно играть бесконечно, и она не потеряет увлекательности, пока не умрет последний человек, успевший пожить в настоящем, познаваемом в ощущениях СССР. Ведь все это можно либо любить, либо ненавидеть, ведь в том, как и почему мы создавали все эти прекрасные и отвратительные вещи, заключался важный... А что, если изучение советской цивилизации — не инвентаризация прошлого, а нащупывание будущего? И что если в каком-то смысле не мы создавали все эти вещи, а наоборот? Нет, перед нами не задумка для фантастического романа, а центральная идея книги Юрия Голубева. Это может показаться парадоксом, но «исторические исследования, посвященные субъективности и личности, — одна из тех областей, в которых историография СССР находится в авангарде истории как научной дисциплины. Авторы таких исследований исходят из общей постмодернистской концепции децентрализованного и фрагментарного субъекта, признают, что любая историческая модель личности неустойчива, поэтому ее поддержание всегда требует усилий, например, письма или ритуалов, и рассматривают субъективацию как форму и следствие власти». Голубев вносит свой вклад в эту миссию фрагментирования человека, исследуя советский стихийный материализм, демонстрируя, как в СССР «материальное структурировало социальное и что в центре социалистических личностных практик — коллективных и индивидуальных — зачастую стояли вещи».

Для такой необъятной темы, как материальная культура советской цивилизации, «Вещная жизнь» — книга довольно скромного объема. Голубев не ставит себе задачи составить энциклопедию, создать собственный аналог «Намедни». Его работа напоминает не торжественный музей, а передвижную выставку — небольшую, но весьма поучительную. Здесь рассказывается, как незаметно, без лозунгов, призывов и директив создавали и формировали мировоззрение и поведение жителей постсталинского СССР:

— чудесные научно-технические журналы, предлагавшие простым гражданам своими руками построить летательный аппарат и яхту;

— моделизм, невинное хобби, открывающее любителю самолетов на книжной полке завораживающий мир альтернативной истории;

— своенравные подъезды в новых микрорайонах, из проходных помещений превратившиеся в нечто большее;

— подвальные «качалки», где отважные советские культуристы, официальной идеологией почитаемые за опасных девиантов, усердно готовили свои тела к защите советских ценностей;

— заботливо созданный реконструкторами «подлинный» деревенский Русский север для городской интеллигенции;

— и, разумеется, самый обыкновенный телевизор.

Трудно поверить, сколько железа, дерева, бетона, клея и пластмассы может содержать в себе обычный органический человек второй половины ХХ века.

В определенном смысле «Вещный мир» — книга поразительная, на грани циркового фокуса. Юрий Голубев ухитряется рассказывать о советской стихии материального — теме, способной создавать эмоциональную бурю не хуже риторической фигуры Reductio ad Hitrelum — с почти буддийской невозмутимостью... и именно этой медитативной рассудительностью причинять изрядную психотравму весьма широкому спектру «рожденных в СССР». Сложно не травмироваться, когда хочешь почитать про «самое главное», а тебе мягко объясняют, что этот нарратив ты сам же смастерил из фанеры по инструкции, вот этот материал — подделка, а вот это взялось не изнутри тебя, а снаружи, вот тут пространство просто тебя обмануло, а вот это — вовсе не кошмар и мерзость, а просто норма другого человека. И таких травмирующих книг об истории должно быть как можно больше — не исключено, что они способны снизить число совсем непсихических травм, которые люди наносят друг другу в борьбе за великую идею «самого вкусного пломбира».

Палеолит — эпоха инноваций

Бабушка, почему у тебя такие большие глаза? Чтобы лучше видеть в северных сумерках или для чего-то еще? Бабушка, почему у тебя такой большой нос? Чтобы лучше нюхать или чтобы легче дышать? А твои массивные надбровья получились случайно или они для чего-то нужны? Бабушка, а твой большой мозг — ты умела делать им что-то, чего не умеем мы? Бабушка, как же твоя семья охотилась, если вы бегали медленнее нас, а есть вам нужно было больше? И если вы были такие сильные и умные, почему вас больше нет? А правда, что это от тебя у меня рыжие волосы и веснушки? И можно ли мне звать тебя бабушкой?

Все ответы нам придется искать самим. Бабушка ничего не расскажет. Последний из ее рода исчез 40 000 лет назад. У нас осталось причудливое наследство: фрагменты черепов и скелетов, орудия из камня, кости и дерева, копоть от костров, выкрашенная охрой ракушка, таинственные насечки, невероятное сооружение из сталагмитов в пещере рядом с французским городком Брюникель... и мы сами. Все Homo Sapiens, кроме тех, кто происходит из субсахарского региона Африки, носят в себе от 1,8 до 2,6 % ДНК наших далеких родственников — тоже людей, но других. Достаточно других, чтобы что-то помешало им выжить там, где выжили мы, но недостаточно других, чтобы наши предки не могли воспитывать и любить рожденных от них детей. Так что почти все мы немножко неандертальцы, почти каждый из нас по-своему неандерталец.

В любой семейной истории есть и скандалы, и несправедливые обвинения, и случаи трагического непонимания. Если бы неандертальцы могли по некоему временному туннелю переместиться в наши дни и узнать, что успели насочинять о них ученые, художники, писатели и киносценаристы, то точно подали бы на нас в суд за дискриминацию, оскорбление достоинства и, возможно, еще и за культурную апроприацию.

Неандертальцы — безусловные звезды палеонтологии, самые известные из ископаемых человекообразных, наиболее любимые массовой культурой... и до недавнего времени самые неправильно понятые. Собственно, история их изучения началась с абсурдного оскорбления — в 1872 году знаменитый биолог Рудольф Вирхов утверждал, что обнаруженные в гроте Фельдхофер кости принадлежат просто-напросто «страдающему артритом, рахитичному русскому казаку со сломанной ногой и искривленным из-за долгой верховой езды скелетом». Эту гипотезу коллеги Вирха, к счастью, опровергли. Однако даже справившись с потрясением от осознания того факта, что история жизни на Земле и человечества в частности довольно сильно расходится с Ветхим Заветом, представители научного сообщества еще долго самоутверждались за счет неандертальцев, рассуждая, какие это были грубые, примитивные, недоразвитые, обреченные на вымирание существа. Массовое сознание радостно впитывает апеллирующие к рептильному мозгу мифы, но научные знания усваивает медленно. Как это ни прискорбно, сегодня подавляющее большинство далеких от палеонтологии Homo Sapiens продолжает представлять себе неандертальцев так, как их представляли в начале ХХ века. А в это время ученые, вооруженные новейшими технологиями и мыслящие куда шире, чем их коллеги из прошлого столетия, узнают о жизни неандертальцев все новые и новые подробности. С ними и знакомит читателей Ребекка Рэгг Сайкс.

«Родня» — масштабная, очень информационно-насыщенная книга, затрагивающая множество научных дисциплин, поднимающая изрядное число неоднозначных вопросов, но при этом чрезвычайно теплая, проникнутая огромной человеческой нежностью к нашим древним соседям по планете. Эту нежность поймет любой, кто в детстве зачитывался Рони-старшим и Джин Ауэлл, не уставая восхищаться суровой доисторической романтикой. А если окинуть мир неандертальцев уже не детским, а взрослым взглядом, все окажется даже еще романтичнее.

Слова «неандерталец» и «инновация» плоховато соединяются в голове, верно? Ну, много ли можно накреативить, пока бежишь на кривых коротких ногах по колено в снегу в кое-как намотанной вонючей шкуре, пытаясь не очень-то развитым мозгом решить задачу по зашибанию какой-то мохнатой зверюги щербатой каменюкой? Конечно, немного. Но обычный неандертальский день выглядел совсем не так. Наши таинственные родственники населяли территорию, по размерам и природному разнообразию не уступавшую Римской империи, и умели справляться с такими климатическими сюрпризами, какие сегодняшним испуганным экологам даже не снились. Из животных, на которых они умели охотиться, можно составить весьма неплохой по современным меркам зоопарк. А называть их орудия щербатыми каменюками — это приблизительно то же самое, что именовать египетские пирамиды большими остроконечными фиговинами. Описание неандертальских технологий обработки минералов у Сайкс звучит почти как песня. Наши древние родственники вели сложную, насыщенную и очень организованную жизнь, невозможную без развитых социальных связей, интеллектуальной деятельности и тяги к исследованию окружающего мира. Они знали, из какой кости какого животного нужно изготавливать определенный инструмент, как получается березовый деготь и как добавить пчелиный воск в сосновую смолу, чтобы она лучше крепила острие копья на древке. Они, судя по всему, уже имели представление о том, что через много-много лет назовут дизайном, инженерией и искусством.

Современные антропологи уже не путают ископаемых гоминин с рахитичными русскими казаками, не выбрасывают «слишком мелкие», но жизненно важные для реконструкции древнего орудия каменные отщепы, в их распоряжении — лазерное сканирование, генетический анализ и даже специальный ускоритель частиц для работы с археологическими данными. Однако неандертальцы еще долго будут оставаться нашими самыми загадочными родственниками. Возможно, мы никогда не узнаем, для чего они специально выщипывали маховые перья из крыльев добытых крупных птиц, хоронили ли они мертвых сородичей, с какой целью построили в пещере фигуры из обожженных сталагмитов, почему они исчезли с лица земли, почему это их гены влились в популяцию кроманьонцев, а не наоборот... но совершенно понятно одно: жизнь нашей давней родни гораздо интереснее ее исчезновения.