«— Ваша собака не кусается?

— Нет, но она делает больно иначе». Если вы из тех, кто в три часа ночи говорит себе: «Еще пару мемов и ложусь», то знаете, что будет дальше. Благодаря неиссякаемой творческой энергии пользователей Интернета доберман-пинчер из пародии на комикс «Цианид и счастье» стал ходячей энциклопедией высказываний-которые-гораздо-страшнее-укуса. Зачем мы упоминаем токсичную говорящую сетевую собаку в обзоре новинок серьезной зарубежной прозы? Затем, что такая собака живет в каждом хорошем писателе, даже если он не знает, что такое мем и с трудом пользуется электронной почтой. О стилевых, сюжетных, жанровых и композиционных отличиях «настоящей» литературы от «ненастоящей» можно спорить до бесконечности, рукоприкладства и взаимного бана в соцсетях, но жанры и сюжеты эволюционируют, композиционные и стилевые тренды меняются, а желание, чтобы тебе сделали больно иначе, чтобы пообещали укусить, а вместо этого рассказали, чем закончится твой любимый сериал — это желание будет терзать нас, пока существует искусство. Давайте посмотрим, как грамотно обманывают наши ожидания четверо авторов. Молодая китайская писательница Чжан Юэжань обещает раскрыть семейные тайны и разобраться с исторической травмой. Классик интеллектуальной прозы Антония Байетт завлекает в теплую ламповую историю о том, как очаровательные англичане ставили драму в стихах о Елизавете I. Легенда комиксов Алан Мур сулит столько всего сразу, что вы гарантировано получите шок независимо от того, чему поверите, а чему — нет. А нобелевский лауреат Кадзуо Исигуро, кажется, просто хочет рассказать добрую сказку о дружбе девочки и робота. Знаем мы этих добрых сказочников... И все равно делаем глубокий вдох и садимся слушать.

Путешествие внутрь матрешки

При желании эту историю можно принять за современную супергуманную инкарнацию «Ромео и Джульетты»: юные влюбленные из враждующих кланов вместо того, чтобы погибнуть, просто выросли, а теперь наконец готовы «поговорить об этом».
Ли Цзяци после долгих бесплодных поисков себя вернулась в родной город. Чэн Гун, проживший там куда дольше, чем хотел, наконец-то уезжает в новую жизнь, вещи уже собраны. Он давно не голодранец-отчаюга, она давно не взбалмошная отличница из невероятно уважаемой семьи, примкнувшая к компании самых пропащих ребят в классе. Но, может быть, все же удастся встретиться и высказать все то, что не получилось тогда, в отнюдь не счастливом, но полном удивительных событий детстве? И, может быть, получится найти слова, чтобы рассказать наконец о тайне, накрепко связавшей их семьи, поймавшей три поколения в омерзительный узор лжи, подлости, ненависти и отчаяния, проследить этот узор до исходной точки, до того места, где в голову человеку не без причин вогнали ржавый гвоздь. Насколько важными должны быть причины, чтобы сотворить такое? А если попытаться учесть, что случилось это во время культурной революции? А если попытаться учесть вообще все несчастья, что обрушились на героев этой затяжной трагедии? Стали бы они чудовищами, не найдись в исторической кузнице гвоздя?
Звезды встанут удачно, Ромео и Джульетта встретятся, откроют друг другу ужасный секрет, хотя смысла в откровении не было, его все эти годы знали оба. Все, что должно быть произнесено, будет произнесено, и ничего из этого не поможет ни ей, ни ему, ни кому бы то ни было. «Кокон» богат колоритными историческими подробностями (от некоторых от них излишне впечатлительному европейцу может сделаться весьма и весьма некомфортно), однако это не тот китайский роман, который следует читать, чтобы понять «загадочную китайскую душу» или «столь непохожую на нашу восточную культуру». И уж точно не роман о том, что, если быть достаточно храбрым, память вознаградит тебя. Магия Пруста и колдовство Фрейда здесь не действуют. «Кокон» — универсальная сага о тоске по постижению прошлого и невозможности этого постижения. Дети, отважно бредущие вместе в тумане семейных тайн, вырастают во взрослых, превративших морок в защитный кокон. Его можно попытаться разорвать, но в прорехе — каковую и представляет собой повествование Чжан Юэжань — блеснут лишь горе и безумие. И ничем не завершается мучающий Ли Цзяци сон:
«Я сижу в раскачивающемся поезде. В вагоне пусто, полумрак, пол застелен потрепанным ковром со старомодным узором. Вдруг к ногам подкатывается красная матрешка. Я беру ее в руки. Деревянная матрешка сверху донизу покрыта блестящей алой краской, на ее лице блуждает сальная улыбка. При этом матрешка грузная, выглядит величаво, и глаза у нее ясные, как у бодхисатвы.

Я слышу резкий женский голос:

— Открой ее!

Развинчиваю матрешкин живот, внутри вижу еще одну матрешку, поменьше. Я открываю и ее, там оказывается еще одна, еще меньше. Я без остановки кручу матрешек, на лбу выступает испарина. Одну за другой, одну за другой, кажется, они никогда не кончатся.

— Открой ее, открой!

Женский голос эхом возвращается от стен вагона. Половинки матрешек с дробным стуком перекатываются по полу».

Странный предмет для кошмара, верно? Обычная матрешка. Не зловещая кукла, не демоническая головоломка. Ни хитрого механизма, ни секретов внутри. Лишь бесконечная череда людей, по воле мастера заключенных друг в друге — ребенок — в родителе, родитель — в прародителе — самых обычных, людей с сальными улыбками и ясными глазами бодхисатвы, алых — цвета жизненной энергии, счастья и справедливости, грузных и величавых в своей бессмысленности... Чжан Юэжань максимально деликатно подводит читателя к главному философскому ужасу своего романа и только внимательный заметит, что даже послесловие, в котором она подробно рассказывает об истории создания книги, блестит той же таинственной алой краской.

А не замахнуться ли нам на Вильяма нашего на Шекспира?

А вот совсем другие «дела семейные», тоже, впрочем, неразрывно и опасно связанные с большим миром. Английский гром гремит, английская земля трясется. Кто не спрятался, великий импресарио Мэтью Кроу не виноват. А тех, кто спрятался, он все равно найдет и приставит к делу. «Взять как можно шире, захватить все и вся — надолго. Я в равной мере взываю к высоким идеалам и низким страстям. Не нужно снобизма, у нас все сплетется гармонично: вышивка и стразы, ячменный сахар и сладкая вата, старые слова, новые... И состязательность, мальчик мой, самая вульгарная состязательность! Затеем конкурс на лучший деревенский праздник, лучшее елизаветинское угощенье, лучший елизаветинский сад — отдельно будем смотреть старинные и новопосаженные. Длиннейшие, подробнейшие пробы во все музыкальные и танцевальные действа, и особенно — в вашу пьесу. Мы, как самые хищные киномагнаты, весь край перевернем в поисках талантов, каждой девчонке заглянем в вырез форменной блузочки, каждого мальчишку заставим хвастать, что он за сорок минут опояшет землю». Не вспомнили, кто опояшет землю за сорок минут? Стыдно. Это же Пак. Соберитесь, если вы хотите участвовать в празднике Антонии Байетт, надо уметь считывать аллюзии и понимать намеки. Грядет коронация Елизаветы II, страна вступает в грандиозную новую эру, обещающую в счастливейшем алхимическом браке сочетать память о великом прошлом и устремление в сиятельное будущее, а в Йоркшире мистер Кроу ставит эпического размаха любительский спектакль по чертовски многообещающей современной исторической пьесе в стихах — здравствуй, Шекспир, выкусите, хулители старых литературных традиций! — о Елизавете I. Да, в рафинированном литературном произведении о жизни творческой интеллигенции участвовать в любительской пьесе — это приблизительно то же самое, что ехать на пьянку в заброшенную лесную хижину в ужастике 80-х. Не факт, что умрут все участники мероприятия, но мало не покажется никому. Да, потом сию вдохновенную эпоху объявят пшиком и «обманувшей зарей», стихотворная драма так и не возродится, но это потом, а сейчас — праздник! Из послевоенной Британии чудными побегами прорастает «веселая Англия», в окрестностях школы Блесфорд-Райд бродят призраки былых времен, а в семье эксцентричного преподавателя английского языка Билла Поттера творится кошмар: примерная старшая дочь собралась замуж страшно подумать за кого, взбалмошная младшая дочь будет играть в этой чертовой пьесе не много не мало как Елизавету в юности, а сын, на которого возлагалось столько надежд, попал под чары таинственного «математического сада». Не только любительский театр таит в себе опасность для мыслящего человека.

Антония Байетт — великий массовик-затейник для интеллектуалов. Вы втянетесь. Вы увлечетесь. Вы будете отчаянно выискивать на страницах затейливо переодетых пространством, временем и психологией Лиров, шутов, Офелий, Просперо, шаловливых эльфов, монархинь, бардов, а заодно Актеонов, Диан и вообще обитателей всех языческих пантеонов планеты (персонажи Байетт не мелочатся, так зачем нам мелочиться?), даже когда станет ясно, что вы попали не на соревнование по спортивному ориентированию в умном тексте. С огромным тщанием декорированная под слегка винтажную драму из жизни преподавателей, «Дева в саду» на самом деле представляет собой сложную и суровую историю о превратностях восприятия и ловушках семантики. В социальных кругах, где слово священно со всеми приятными и неприятными вытекающими, а Шекспир и королева Елизавета обращены в подобия мифологических единорогов, ловушки эти особенно опасны.

Человек хитроумен, но мал, и путешествуя по сложно соотносящимся плоскостям собственного сознания, он не успевает понять, где игра становится чем-то большим, а где вырождается, где кончается шутка и начинается глупость, где желание разобраться в себе перетекает в сумасшествие, а где просто исчерпывает себя язык. Поэтому кто-то неплохо повеселится, кто-то будет разочарован, а самым преданным рыцарям смысла придется, к сожалению, очень худо, потому что смысл — не Прекрасная Дама и не щедрое божество. Приз получит лишь непослушная девочка, задумавшаяся о структуре александрийского стиха и вдруг осознавшая, что свобода проявляется помимо прочего в праве не соединять у себя в голове все со всем. Именем этой безобразницы и назван «квартет Фредерики», первой частью которого является «Дева в саду».

Угловые ангелы Англии

Сразу о главном: это не «культовый автор комиксов вдруг решил написать книгу без картинок, и вот что получилось», а будущий член пока еще лежащего в другом временном пласте списка лучших фантастических книг XXI века. И по объему эта книга больше «Радуги тяготения» (которую вы, скорее всего, так и не прочли, потому что больно поранились о стиль Томаса Пинчона), больше «Бесконечной шутки» (которую вы, скорее всего, не прочли, испугавшись творящегося там термоядерного безумия) и, кажется, больше «Улисса» (все в порядке, воспитанные люди не спрашивают: «Почему ты так и не прочел „Улисса“?»). Хорошая новость: «Иерусалим» вы сможете осилить, он по большей части написан языком Homo Sapiens и для Homo Sapiens, и в нем всегда понятно, где и когда вы вместе с героями находитесь и чем занимаетесь. Чуть менее хорошая новость: ключевое слово в предыдущем предложении — «по большей части», а оттого, что вы будете понимать, где и когда вы находитесь, легче не станет. Данте тоже прекрасно понимал, где он. И Доктор Кто, в очередной раз приземлившись на своем неисправном корабле в непонятной точке вселенной, довольно быстро определяет свои координаты. А роман Алана Мура приходится родственником и «Божественной комедии», и сериалу про почти бессмертного чудака в летающей синей будке.
В 1959 году в самом убогом месте Нортгемптона, именуемом Боро, в тесном дворике бедного дома трехлетний Майкл Уоррен, миниатюрная заготовка для унылого пролетарского винтика в машине британской промышленности, насмерть подавился застрявшим в распухшем горле леденцом от кашля, потому что не вовремя втянул воздух, а еще потому, что чуть ранее врачу не захотелось заморачиваться очередной нищебродской ангиной. Скандал, который вызвало это микронесчастье на более высоких уровнях бытия, трудно описать человеческими словами, поэтому читателю — и временно усопшему мальцу, который уже закорешился с бандой мертвых хулиганов, шатается с ними по пространственно-временному континууму и лопает фейные грибы — придется освоить азы ангельского языка. И еще много потусторонних премудростей.

Если вкратце, юный Майкл жизненно необходим для сооружения крайне важного объекта под названием Портимот ди Норан, сиречь «„Первого упора, или портала, бесспорно отмеряющего пропорции лимитов и периметров иммортальной психики, и се имя нашей теме, нашей мочи, нашему пути“, повсеместно известного как четырехмерный замковый камень, который камень надлежит установить на пике великого хронологического сооружения для приведения воедино всех моральных линий и балок обстоятельств, составляющих великую архитектуру Времени». Майкл происходит из рода верналлов — мастеров, надзирающих за особыми углами вселенной, где соединяются разные измерения. А если при возведении Портимот что-то перекосится... в общем, умирать в 1959-м Майклу нельзя ни в коем случае, но и грамотно вытащить его из мира духов — та еще задача, тем более что кроме духов здесь обитают и демоны, у которых свой взгляд на высшую геометрию.

Сюжет, казалось бы, классический, как дорическая колонна: Избранный-который-не-знает-что-он-Избранный, великая миссия, могущественный артефакт, коварный враг, шашки наголо, вперед! На самом деле совсем не вперед, и с шашками тоже придется погодить. На одно осознание сути завязки у вас уйдет половина книги, уйма терпения и масса душевных усилий. Великанские габариты «Иерусалима» — не авторская прихоть, а архитектурная необходимость. Роман, повествующий о бесконечно усложняющемся, расцветающем гранями, слоями, ракурсами и смысловыми оттенками универсуме, где изобилие почти второе имя истины, обязан быть гигантским и медленным — торопиться в четвертом измерении некуда. И многословным — если вы когда-либо пробовали переводить с человеческий на ангельский (нечто среднее между монологом пьяного футуриста и орфоэпическим взрывом на синтаксической фабрике), вы догадаетесь почему.

Если до «Иерусалима» вы не понимали, зачем в принципе в цифровую эпоху нужны книги модели «многобукв», то теперь можете понять. Здесь одним из самых невероятных приключений становится сам процесс вчитывания-врастания в подробнейше выписанный мир, где нюансы физиологии духов и технические характеристики пространственно-временных порталов — явление одного ценностного порядка с самоцветной россыпью синонимов, используемых для описания украшения из дохлых кроликов на шее у привидения сорвиголовы Филлис Пейнтер. Алан Мур мощным эпическим усилием соединяет в симфоническое целое мистический триллер, реалистическую эпопею, пламенный социальный памфлет, урок истории, невероятную по нежности градоведческую любовную песнь Нортгемптнону и экшн с покатушками на призраке мамонта (а какой смысл быть мертвым ребенком в безвременье, если нельзя приручить призрак мамонта?!) А главная обманка заключается в том, что этот роман, в котором высшие силы, кажется, сочатся изо всех межбуквенных интервалов, повествует вовсе не о высших силах, а о кое-чем куда более удивительном. Разгребайте руками время, как это делает покойная шпана, и смотрите.

Молись о нас, робот

И — резкая смена оптики. То самое высокотехнологическое будущее, про которое вы прочли в детстве столько будоражащих воображение книг, наступило. Только у Кадзуо Исигуро оно маленькое, печальное и почти пустое. В нем есть добрая Администратор, — она осталась там, в магазине. Есть Роза, которую забрали из магазина раньше Клары, и где она теперь — неизвестно (если вы встрепенулись от сочетания этих имен, то совершенно правильно). Есть чудесная девочка Джози — лучшая подруга Клары, которая обожает рисовать и, может быть, скоро умрет от загадочной болезни. Есть несчастная мама Джози, несчастный папа Джози, вечно сердитая Помощница Мелания и друг Джози Рик, который дрессирует механических птиц и у которого, скорее всего, будет не жизнь, а убожество, потому что его не форсировали. Про остальных обитателей мира Клара не понимает почти ничего, хотя очень-очень старается, для модели Б2 она необычно развитая. Еще в мире есть какое-то количество домов, автомобилей, пешеходов и собак и страшная шумная машина, создающая Загрязнение. И, конечно же, великолепное Солнце, которое подпитывает батарею Клары и которое способно оказать Особую помощь любому — надо только суметь добиться его благосклонности. Клара добьется. Пусть она не всегда успешно ориентируется на неровных поверхностях, но что такое хорошо, что такое плохо, она знает. Она обязательно спасет Джози и вообще всех.

Почему никому из персонажей романа не пришло в голову нормально заняться воспитанием и образованием андроида-компаньона, специально разработанного для обеспечения психологического комфорта подростков, и почему никто не остановил Клару, когда она принялась совершать поступки совсем уже диковинные — вопрос психологически более чем интересный. К середине книги — когда можно будет догадаться, что случилось с сестрой Джози и для каких целей ее семье понадобился робот — вы, скорее всего, начнете подозревать, что все здесь выглядит так скверно и ущербно отнюдь не по вине наивной и несовершенной рассказчицы. И окажетесь правы.

Сюжеты Кадзуо Исигуро, одного из главных трагиков современной западной литературы, всегда просты. Свято преданный своей работе дворецкий состарился, и ничего с этим не поделаешь. В специнтернатах растят детей — доноров органов, и ничего с этим не поделаешь. Рыцарь идет убивать дракона, смысла в его подвиге нет, все в королевстве сошли с ума, и ничего с этим не поделаешь. Вязкий всепоглощающий ужас у Исигуро не настигает преисполненных светлых чаяний героев. Он никогда их не отпускал. И не отпустит. А главная миссия автора — заставить героев и читателя принять этот факт и обучить тихо, аккуратно радоваться жизни в сердцевине кошмара. Исигуро вовсе не садист, он поразительно чувствителен и гуманен... и именно поэтому после каждой его книги становится так больно.

«Клара и Солнце» — одновременно самая обнадеживающая и самая зловещая история Исигуро. Она изящно соединяет в себе черты олдскульной научной фантастики, романа взросления и благонравной детской беллетристики о том, как капелька доброты побеждает зло и мрак. Но научно-фантастический пафос испаряется из повествования буквально на глазах, взросление приводит Клару совсем не туда, куда полагается по законам жанра, а что до победы над злом, то мироздание у Исигуро устроено так, что все сражаются, но никто никого никогда не побеждает. Правда, раньше Исигуро не писал о будущем. Теперь же перед нами крохотная глава из хроники общества, застывшего в опасной культурологической паузе, когда люди перестали понимать, что делает их людьми, а далекие от идеала роботы начинают незаметно изобретать собственную религию. Что из этого выйдет... а надо ли гадать? Если верить публикациям в научных журналах, в обозримом будущем мы, так и не дождавшись марсианских яблок и миелофонов, своими глазами увидим, что из этого выйдет. И поделать уже ничего не сможем.

Не стоит ждать, что Исигуро объяснит, что же все-таки случилось, когда Клара придумала способ умилостивить Солнце. Возможно, самое страшное в этой книге то, что она может с одинаковой легкостью превратить верующего в атеиста и атеиста в верующего.