18+
18.09.2016 Тексты / Авторская колонка

Цикада

Текст Владимир Березин

Фотография из архива автора

Писатель-пассажир Владимир Березин о том, как отзывается чужое слово.

Цитата не есть выписка. Цитата есть цикада. Неумолкаемость ей свойственна. Вцепившись в воздух, она его не отпускает.

Осип Мандельштам, «Разговор о Данте».

Цикады (Cicadidae) удивительны тем, что у них есть особый аппарат для извлечения звука — так называемые тимбальные органы. Позади задних ног у них есть три полости под чешуйками. Внутри этих полостей существуют перепонки, которые приводятся в колебание, которое усиливают полости-резонаторы.

Когда медленно плывёт жаркое южное лето,цикады, кажется, становятся его неотъемлемой частью.

Неотъемлемой же частью человеческой речи является цитата.

Но есть и её, доведённое до крайности, состояние — совокупность цитат становится речью.

Иногда можно обойтись и вовсе двумя. Один человек говорил, что разговор можно поддержать всего парой выражений — «Откуда в вас столько злобы?» и «Сексу — быть!». Умело чередуя их, он и вправду добивался разительного эффекта.

Но есть и спонтанная особенность человеческих групп, которая приводит к тому, что люди разговаривают цитатами из известных произведений.

В этом ничего удивительного — так, в общем, устроен язык на разных уровнях. Происходит экономия художественных средств, несколько слов замещаются внешним иероглифом.

История литературных реплик может рассказать многое

Цитаты из литературных произведений сперва оказываются частью общего языка. Потом они сами превращаются в язык социальных групп. Эти языки зарождаются, ширятся, а потом умирают. Социальные группы не вечны, как и популярность отдельных книг. История литературных реплик может рассказать многое.

Ясно, что у них две функции — с одной стороны, это именно экономия в описании, с другой стороны — пароль, система распознавания свой-чужой.

Для нескольких поколений советских людей строй цитат образовывали всего несколько произведений, которые повторяют судьбу известной пьесы: «Стихи Грибоедова обратились в пословицы и поговорки; комедия его сделалась неисчерпаемым источником применений на события ежедневной жизни, неистощимым рудником эпиграфов!» * — Белинский В. Статья восьмая. Евгений Онегин // Избранные философские сочинения. — М.: ОГИЗ, 1941. С. 212. .

Феномен эпиграфа нужно пока оставить в стороне, а вот «источников применений на события ежедневной жизни» было не так много.

Для начала это писатели Ильф и Петров. Издательская судьба их двух романов была сложной — авторы очень популярные в момент выхода, они вдруг попали в посмертную опалу, и их тени вышли на общественную поляну только в пятидесятые. Начались экранизации (и не только романов) — и вот пошли в народ пословицами и поговорками цитаты, застрекотали кучно, как цикады с полостями и перепонками.

Чех Гашек не успел написать свой знаменитый роман «Похождения бравого солдата Швейка», эту книгу, впрочем, дописывали за него.

У нас перевели почти сразу, он был известен, а во время большой войны Швейк попал во фронтовые киносборники. Там он исправно дурачил фашистов. Но особая популярность у него началась в шестидесятые-семидесятые годы. Маленький человек на фоне большой империи, герой на фоне абсурда.

Как жить в этом пейзаже было не очень понятно, и многие делали свою жизнь со Швейка. Цитировали его исправно.

Полвека назад был напечатан роман «Мастер и Маргарита» — время написания речеобразующей книги вовсе не обязано совпадать со временем публикации, и со временем популярности. Об экранизациях тогда никто и не думал, bon mot из булгаковской книги зазвучали самостоятельно.

Позже возник клан цитатчиков Стругацких. О, этих было много, и даже я был среди них. Причём цитат из «Понедельник начинается в субботу» и «Трудно быть богом» было куда больше, чем цитат из прочих текстов.

...кино давно стало главнее, а литература просто задержалась в общественном уважении

Наконец, пришёл — или вернулся Довлатов. Довлатовым говорили много, приписывая слова его лирических героев ему самому, тасуя персонажей с людьми до полной неразличимости.

Чуть отступя в сторону, нужно сказать, что много системных цитат произошло из фильмов. Но, это цитаты именно из фильма «Место встречи изменить нельзя», а не из романа Вайнеров «Эра милосердия», из фильма «Чапаев», а не из одноимённого романа Фурманова. В нескольких поколениях ходят цитаты из фильма «Семнадцать мгновений весны», а не из эпопеи Юлиана Семёнова.

Ну так кино давно стало главнее, а литература просто задержалась в общественном уважении.

Строй цитат из известного произведения позволяет не только показать принадлежность к общему кругу (цитатчики Стругацких редко пересекались с говорунами из Гашека — это были разные страты, а то и разные поколения), но при желании все они могли не цитировать, а говорить на этом языке. Перепрыгивая с цитаты на цитату, как с камешка на камешек, переходить, не замочив ноги, ручеёк разговора.

Коньяк непременно пили, закусывая лимоном (варварский обычай, наследуемый с давних времён, когда фальшивый французский коньяк производили на западных границах Империи). И кто-то обязательно произносил: «...человек — это только промежуточное звено, необходимое природе для создания венца творения: рюмки коньяка с ломтиком лимона» * — Стругацкий А, Стругацкий Б. Понедельник начинается в субботу. — М.: Эксмо, 2008. С. 106. . Ну и тому подобное далее — обширный мир, а, вернее, миры, созданные братьями, имели цитату на всякий случай, на любое событие повседневной жизни.

Всё правильно: сексу — быть, и непонятно, и непонятно, откуда в людях столько злобы.

Теперь я отмечу важную вещь.

Иногда кажется, что обязательным условием создания этого языка является комедия.

Если всмотреться в списки, окажется, что это не так. То есть это не обязательно комедия — «Место встречи изменить нельзя» сложно так назвать. Но важно, чтобы текст-фильм был описанием целого мира — армии, города, общества. Его должны населять герои-говоруны.

Удивительно, что классическая русская литература в этом производстве массового языка вовсе не пользуется спросом. Нет, классиков цитируют, много и обильно, и по редкой цитате из Баратынского отличают своих от чужих — на этом построен монолог учителя истории и учительницы литературы в известном фильме «Доживём до понедельника»:

«Он вдруг подмигнул ей и прочитал:

Не властны мы в самих себе,
И в молодые наши леты
Даем поспешные обеты,
Смешные, может быть,
Всевидящей судьбе.

Как просто сказано, обратите внимание... как спокойно... И — навсегда.

— Еще бы, — осторожно поддержала Светлана Михайловна. — Классик.

— Кто?

Глаза её устремились вверх, на лбу собралась гармошка морщин — ни дать ни взять, школьница у доски.

— Похоже на Некрасова. Нет?

Он покачал головой. Ему нравилось играть с ней, с учительницей литературы, в такие изнурительные для неё викторины.

— Тю... Не Тютчев?

— Холодно.

— Фет?

— Холодно. Это не из школьной программы.

— Сдаюсь...

— Баратынский.

— Ну, знаете! Никто не обязан помнить всех второстепенных авторов, — раздражилась вдруг Светлана Михайловна. — Баратынский!

— А его уже перевели, вы не слышали разве?

Она смотрела озадаченно.

— Перевели недавно, да. В первостепенные.

За что он ей мстит? За что?! И она сказала, платя ему той же монетой.

— Вы стали злым, безразличным и одиноким. Вы просто ушли в себя и развели там пессимизм! А вы ведь историк... Вам это неудобно с политической даже точки зрения» * — Полонский Г. Доживём до понедельника: киноповесть. .

Ходячих цитат из Достоевского немного

Но с тем ворохом цитат, что ввели в речь советского интеллигента (к примеру) Ильф и Петров, никакого классика не сравнить. Из Пушкина так не цитируют — разве только «Спокойно, Маша, я Дубровский». Довольно много людей при этом уверены, что и у Пушкина так и написано. Ведь кажется скучным всё это «Вы свободны, выходите» * — Пушкин А. Дубровский // Собрание сочинений в 10 томах. Т. 5. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1960. С. 228. . В детском фильме о маленьких космонавтах это звучит куда лучше.

Ходячих цитат из Достоевского немного, но их история употребления запутанна, как провода оргтехники под столом.

Поэтому я завершу этот рассказ именно историей о красоте, которая «страшная и ужасная вещь». «Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя потому, что бог задал одни загадки. <...> Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с богом борется, а поле битвы — сердца людей» * — Достоевский Ф. Братья Карамазовы. / Полное собрание сочинений в тридцати томах, Т. XIV, — Л. Наука, 1976. С. 100. .

Я однажды присутствовал на одном странном литературном мероприятии.

Дело было на берегу Дона. Ветер колыхал скатерти накрытых столов и пел в откупоренных бутылках. За спиной раскинулось необъятное Куликово поле.

Среди общего гомона и хруста одноразовых вилок встал один крепкий и широкий в кости писатель, и начал речь:

— Я думаю, что Достоевский был всё-таки прав, — сказал он. — И красота всё-таки спасёт мир. Так давайте выпьем за красоту русского оружия. Господ офицеров прошу пить стоя...

А с Дона снова подул ветерок, и запахло свежестью и скошенным сеном.

Стрекотали цикады.

Им было всё равно, о чём кто говорит. Кстати, биологи сообщают нам, что у самок цикад голосовой аппарат рудиментарный. То есть самки не могут издавать звуки.

Как здесь применить это случайное знание, я ещё не придумал.

Другие материалы автора

Владимир Березин

​Подлинность арбы

Владимир Березин

Сеньор из общества

Владимир Березин

​Всегда кто-то неправ

Владимир Березин

​Правильно положенная карта