Для меня Довлатов — это смешно, афористично и немного грустно. Пишет ли он про Новый год в «Зоне», собирает ли «Чемодан» из рассказов, иронизирует ли над преломлением пушкинского мифа в «Заповеднике» («Все обожают Пушкина. И свою любовь к Пушкину. И любовь к своей любви») — ощущение примерно одно, будто идешь по улице с приятным собеседником, бодришься, смеешься над его колкими интеллигентскими шуточками, а потом ловишь в случайной витрине свое отражение и понимаешь, что сам некрасив, потерт и ухохатываться тебе, в общем-то, не над чем.
Что же касается структуры довлатовских текстов, то для меня она идеальна как с точки зрения формы, так и в рамках отдельной фразы. Довлатов — прирожденный рассказчик. Однако байки, забавные эпизоды из жизни, случайно подслушанные диалоги, анекдоты и даже сплетни — все эти, казалось бы, несерьезные вещи он осваивает довольно специфически: сохраняя позитивный заряд сюжета, рассказывает историю с иной глубиной и интонацией, скопировать которую вряд ли возможно...
Сергей Довлатов
Текст подготовлен: Анна Смирнова
Иллюстрация: Полина Трубленко
3 сентября 1941 года родился Сергей Довлатов. В 2016 году ему бы исполнилось 75 лет. Поэты, прозаики и обозреватели Rara Avis рассказывают о том, почему Довлатов интересен им сегодня.
Алена Бондарева
Литературный критик, руководитель проекта Rara AvisПолина Барскова
поэт
Ты взрослеешь, ты перечитываешь, и твои любимые писатели меняются в тебе. Довлатов моей юности и Довлатов в моем сегодняшнем чтении — разные писатели. Тот, давний спутник моей питерской, университетской жизни дал мне язык, чтобы себе объяснить ту жизнь, тот город. Тогда главной для меня была его этика, заключавшаяся в его смехе, в самом направлении этого смеха: главным его уроком того времени было: лучше всех смеется тот, кто смеется над собой.
Довлатов, о котором я думаю сегодня, 20 лет спустя, в Нью-Йорке, это очень значительный русский и американский писатель, очень чутко воспринявший определенные традиции (причем американские, как мы понимаем, через перевод). Русский писатель Довлатов для меня есть развитие Чехова и Зощенко, очень смешных писателей, при чтении которых ты, смеясь, проваливаешься в ад, как в последнем акте известной оперы Моцарта. Побег Чехова на Сахалин и побег Довлатова в охранники на зоне кажутся мне литературными приемами одного порядка: это желание применить свою наблюдательность, свой дар описывать к тому, что описать вроде бы нельзя, гордыня мастерства. Его мастерство, его точность сегодня поражают меня.
Американцы XX века, в первую очередь Хемингуэй, на чьи чудовищно «уработанные» черновики нельзя смотреть без слез, вероятно, были для него школой «сделанности», чудовищной отшлифованности каждой фразы, каждого слова даже. Урок Довлатова для меня продолжается и меняется постоянно.
Дмитрий Захаров
прозаик
Довлатов — это самоирония такого заряда, что в ее свете даже самая замызганная подворотня представляется местом вдохновляющим, а населяющие ее существа — афористичными харизматиками. И тот бесконечный компромисс по любому поводу, в который перерастает каждодневная жизнь героев, начинает казаться по-своему обаятельным и почти не страшным.
Проза Довлатова — это большой чемодан — как в одноименной повести. Рассказчик вынимает из него вещи, через историю которых выстраивается образ эпохи. Складывает из них, быть может, и не такую большую, но уж точно советскую энциклопедию. И если некоторое время назад могло казаться, что изучение ее — скорее, ностальгический аттракцион, то теперь это может быть и расписанием на завтра.
«Наша тема, — отмечал Довлатов в „Филиале“, — Россия и ее будущее. С прошлым все ясно, с настоящим — тем более: живем в эпоху динозавров. А вот насчет будущего есть разные мнения. Многие даже считают, что будущее наше, как у раков — позади».
Сергей Ким
обозреватель Rara Avis
Народная любовь — опасная штука. С одной стороны, мемориальные книги и фильмы, памятники, дома-музеи, название улицы твоим именем. С другой, возрастающая неприязнь особенно изощренной публики. Отсюда и берут свое начало бесконечные споры по поводу места Довлатова в русской литературе и попытки втиснуть его куда-нибудь между Зощенко и Жванецким.
Но как бы ни бились поклонники и ненавистники Довлатова (а много вы знаете равнодушных?), факт остается фактом: в 2016 году он гораздо современнее большинства действующих писателей, творчество его одинаково актуально как для искушенных читателей, так и для широкого круга. Интересно думать — почему. Довлатов, на мой взгляд, был бы идеальным писателем для фейсбука. Его проза остроумна, лаконична, есть в ней отблеск какого-то самообличающего интеллигентского очарования. И совсем не хочется думать, он писатель «среднего вкуса» или нет. Просто как же здорово, что Довлатов есть!
Известные цитаты:
***
— Успокойтесь, — прошептала Марианна, — какой вы нервный... Я только спросила: «За что вы любите Пушкина?..»
— Любить публично — скотство! — заорал я. — Есть особый термин в сексопатологии...
Дрожащей рукой она протянула мне стакан воды. Я отодвинул его.
— Вы-то сами любили кого-нибудь? Когда-нибудь?!..
Не стоило этого говорить. Сейчас она зарыдает и крикнет:
«Мне тридцать четыре года, и я — одинокая девушка!..»
— Пушкин — наша гордость! — выговорила она. — Это не только великий поэт, но и великий гражданин...
По-видимому, это и был заведомо готовый ответ на ее дурацкий вопрос.
Только и всего, думаю? (Сергей Довлатов, «Заповедник»)
***
— У Пушкина тоже были долги и неважные отношения с государством. Да и с женой приключилась беда. Не говоря о тяжелом характере...
И ничего. Открыли заповедник. Экскурсоводов — сорок человек. И все безумно любят Пушкина...
Спрашивается, где вы были раньше?.. И кого вы дружно презираете теперь?..
Ответа на мои вопросы я так и не дождался. Я уснул... (Сергей Довлатов, «Заповедник»)
***
Лениздат напечатал книгу о войне. Под одной из фотоиллюстраций значилось:
«Личные вещи партизана Боснюка. Пуля из его черепа, а также гвоздь, которым он ранил фашиста...»
Широко жил партизан Боснюк! (Сергей Довлатов, «Соло на ундервуде»)
***
Битов и Цыбин поссорились в одной компании. Битов говорит:
— Я тебе, сволочь, морду набью!
Цыбин отвечает:
— Это исключено. Потому что я — толстовец. Если ты меня ударишь, я подставлю другую щеку.
Гости слегка успокоились. Видят, что драка едва ли состоится. Вышли курить на балкон.
Вдруг слышал грохот. Забегают в комнату. Видят — на полу лежит окровавленный Битов. А толстовец Цыбин, сидя на Битове верхом, молотит пудовыми кулаками. (Сергей Довлатов, «Соло на ундервуде»)
***
Академик Козырев сидел лет десять. Обвиняли его в попытке угнать реку Волгу. То есть буквально угнать из России — на Запад.
Козырев потом рассказывал:
— Я уже был тогда грамотным физиком. Поэтому, когда сформулировали обвинение, я рассмеялся. Зато, когда объявили приговор, мне было не до смеха. (Сергей Довлатов, «Соло на ундервуде»)
***
Дед по материнской линии отличался весьма суровым нравом. Даже на Кавказе его считали вспыльчивым человеком. Жена и дети трепетали от его взгляда. Если что-то раздражало деда, он хмурил брови и низким голосом восклицал:
— АБАНАМАТ!
Это таинственное слово буквально парализовало окружающих. Внушало им мистический ужас.
— АБАНАМАТ! — восклицал дед.
И в доме наступала полнейшая тишина.
Значения этого слова мать так и не уяснила. Я тоже долго не понимал, что это слово означает. А когда поступил в университет, то неожиданно догадался. Матери же объяснять не стал. Зачем?.. (Сергей Довлатов, «Наши»)