Только что случился юбилей поэта Грибоедова. Его можно называть поэтом, дипломатом, музыкантом или как-то иначе. Человек это был синтетический — в том смысле этого слова, который означает соединение занятий и умений.
Но к несчастью, Грибоедов ещё и символ страшной смерти молодого талантливого человека.
Однако детали образа всё время ускользают.
Раньше был такой канон рассказа о поэте — его убила не толпа в чужой стране, а царь.
Юрий Белинков в своей книге о Тынянове, который тоже умирал мучительно, нестарым ещё человеком, но — от болезни, писал:
«Император Николай Павлович был недоволен поэтами.
Поэты писали про дожди, туманы и холодный северный ветер. Они были в оппозиции к господствующему мнению о том, что все на свете прекрасно.
Император приказал цензорам, чтобы смотрели за погодой в стихах.
— Разве у меня плохой климат? — строго спрашивал император.
Он подозревал, что поэты только делают вид, будто они недовольны климатом.
Поэты были недовольны тем, что не могли писать то, что хотели. Северным ветром, бореем, они называли казни, ссылки, гонения, запреты и резко повысившуюся роль жандарма в судьбах русской культуры.
Некоторые писали о том, что они недовольны.
Их убивали.
Писатель — это гонец, который приносит вести о времени. В средние века гонцов, которые приносили плохие вести, убивали.
Самые верные вести о своем времени принесли Пушкин и Грибоедов.
Вести были плохими, гонцов убили.
Юрий Тынянов писал о поэтах, которые принесли самые верные вести о своем времени, о поэтах, которые были недовольны и которых за это убили»
.
Роман Тынянова кончается тем, что мёртвый Грибоедов на простой арбе, между двумя мешками соломы, медленно и терпеливо едет к Тифлису
В романе Тынянова описаны последний год Грибоедова, и подробно — его гибель.
Мученическая смерть страшна и для неочевидцев. 7 апреля 1829 г. Вяземский писал И. И. Дмитриеву: «...Я так себе живо представляю пылкого Грибоедова, защищающегося от исступленных убийц, изнемогающего под их ударами. И тут есть что-то похожее на сказочный бред, ужасный и тяготительный».
Роман Тынянова кончается тем, что мёртвый Грибоедов на простой арбе, между двумя мешками соломы, медленно и терпеливо едет к Тифлису.
Это одна из самых знаменитых сцен русской литературы, потому что «Путешествие в Арзрум», которое Тынянов почти дословно переписывает, при этом пересказывая как очевидец, оказавшийся между Пушкиным и Грибоедовым на горной дороге.
Пушкин писал так:
«Я стал подыматься на Безобдал, гору, отделяющую Грузию от древней Армении. Широкая дорога, осененная деревьями, извивается около горы. На вершине Безобдала я проехал сквозь малое ущелие, называемое, кажется, Волчьими Воротами, и очутился на естественной границе Грузии. Мне представились новые горы, новый горизонт; подо мною расстилались злачные зелёные нивы. Я взглянул ещё раз на опалённую Грузию и стал спускаться по отлогому склонению горы к свежим равнинам Армении. С неописанным удовольствием заметил я, что зной вдруг уменьшился: климат был уже другой.
Человек мой со вьючными лошадьми от меня отстал. Я ехал один в цветущей пустыне, окруженной издали горами. В рассеянности проехал я мимо поста, где должен был переменить лошадей. Прошло более шести часов, и я начал удивляться пространству перехода. Я увидел в стороне груды камней, похожие на сакли, и отправился к ним. В самом деле я приехал в армянскую деревню. Несколько женщин в пестрых лохмотьях сидели на плоской кровле подземной сакли. Я изъяснился кое-как. Одна из них сошла в саклю и вынесла мне сыру и молока. Отдохнув несколько минут, я пустился далее и на высоком берегу реки увидел против себя крепость Гергеры. Три потока с шумом и пеной низвергались с высокого берега. Я переехал через реку. Два вола, впряженные в арбу, подымались по крутой дороге. Несколько грузин сопровождали арбу. «Откуда вы?» — спросил я их. — «Из Тегерана». — «Что вы везёте?» — «Грибоеда». Это было тело убитого Грибоедова, которое препровождали в Тифлис»
.
Пушкин рассуждает о Грибоедове — фактически, это запоздалый некролог, оставшийся, впрочем, единственным некрологом — и заканчивает:
«Не знаю ничего завиднее последних годов бурной его жизни. Самая смерть, постигшая его посреди смелого, неровного боя, не имела для Грибоедова ничего ужасного, ничего томительного. Она была мгновенна и прекрасна.
Как жаль, что Грибоедов не оставил своих записок! Написать его биографию было бы делом его друзей; но замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны...»
.
У Тынянова это выглядит так: волы поднимаются в гору. Грибоед между двумя мешками приближается к мосту. Только что переехавший мост верховой в чёрной бурке спрашивает по-русски, откуда они. Опознавший Грибоеда в Тегеране купец Аветис Кузинянне охотно говорит, что из Тегерана, а что везут, так — «Грибоеда».
«Лошадь быстро несла человека под гору и вдруг затанцевала, остановилась. Человек натянул поводья.
Он всматривался в тахтреван. Волы помахивали хвостами, и виден был передний мешок и двое армян, сидевших сзади.
Пушкин снял картуз.
Смерти не было. Был простой дощатый гроб, который он принял за ящик с плодами. Волы удалялись мерно и медленно.
Он поехал, удерживая коня.
Были ощутительны границы опаленной Грузии и свежей Армении. Становилось прохладнее.
Лиловые вымена впереди были холмами, дорога — пустой строкой черновика.
Река хрипела позади.
«Жизнь его была затемнена некоторыми облаками».
Тучи сгущались, круглые, осязаемые.
«Могучие обстоятельства. Оставил ли он записки?»
Дождь начал накрапывать, и вдалеке зарница осветила пунктиром зеленые пространства. Он обернулся. Волы были мухами внизу. Темнело. Дорога была дурная, и конь устал.
«Ему нечего более делать. Смерть его была мгновенна и прекрасна. Он сделал свое: оставил „Горе от ума“».
Конь брёл, спотыкаясь.
— Кляча, — сказал Пушкин, затянул ремни у бурки, надел башлык на картуз. Дождь лил... „Мгновенна и прекрасна... Поручим себя провидению. Бурка не промокнет. Гроб каков! Ящик“.
Омраченные луга цвели. Плодородие вошло на Востоке в пословицу.
Показались груды камней, похожие на саклю.
Женщины в пестрых лохмотьях сидели на камне — плоской кровле подземной сакли. Мальчишка с детской шашкой в руке плясал на дожде.
— Чаю, — сказал Пушкин, спешился и укрылся под каменный навес.
Ему вынесли сыру и молока.
Пушкин бросил деньги. Дождь внезапно, как начался, так и кончился. Он поехал дальше и оглянулся.
Мальчишка топтался в луже; женщины смотрели ему вслед...
„Влияние роскоши и христианства могло бы их укротить, — подумал он, — самовар и Евангелие были бы важными средствами“.
И вдруг вспомнил Грибоедова.
Тонкой рукой прикоснулся к нему Грибоедов и сказал:
— Я все знаю. Вы не знаете этих людей. Шах умрет, в дело пойдут ножи.
И посмотрел на него
.
Он был добродушен. Он был озлоблен и добродушен.
Он знал, хоть и ошибся. Но если он знал... — зачем...
Зачем поехал он?
Но власть... но судьба... но обновление...
Холод прошел по его лицу.
„Мы нелюбопытны... Человек необыкновенный...
Может быть, Декарт, ничего не написавший? Или Наполеон без роты солдат?“
„Что везете?“ — вспомнил он.
— „Грибоеда“» (Тынянов Ю. Смерть Вазир-Мухтара. — М., с. 415-417)
Справка RA:
Вот с этой арбой и простым деревянным ящиком в русской литературе — целая история.
Видел ли Пушкин этот ящик?
Об этом спорят до сих пор.
Долгое время это не обсуждалось, потому что Пушкин оставался богом.
Его суждения считались божественными, то есть — непререкаемыми.
Оттого Сальери был убийцей, а Годунов — убийцей ребёнка.
Потом наступила закономерная эпоха сомнений.
В нашем случае, говорили, что странна арба и несколько грузин на пустой дороге.
Действительно, мёртвого посла встречали пышно. Империи была нанесена обида, и империя, не то чтобы очень любившая живого, оказывала особые почести мёртвому.
«Останки Грибоедова долгое время оставались в Тегеране, и только спустя три месяца были вывезены оттуда шестнадцатилетней вдовой его, которая свято исполнила желание мужа, сказавшего ей однажды, в минуты мрачного предчувствия: «Не оставляй костей моих в Персии и похорони меня в Тифлисе, в церкви Св. Давида».
Печальная церемония перенесения праха Грибоедова из Персии в русские пределы совершилась 1 мая 1829 года. Когда тело его, переправленное через Аракc, вступило на родную землю, его встретили батальон Тифлисского пехотного полка с двумя орудиями, масса народа, духовенство и все военные и гражданские власти Нахичеванской области. Особая комиссия немедленно приступила к вскрытию гроба. По словам Амбургера, тело покойного уже не имело и признаков прежнего вида; по-видимому, оно было ужасно изрублено и избито камнями; к тому же оно предалось уже сильному тлению. Гроб заколотили снова и залили нефтью. Отслужена была торжественная панихида, и при возглашении вечной памяти «убиенному болярину Александру» гроб был поставлен на особые дроги, под великолепный балдахин, нарочно заказанный для этого случая генералом Мерлини. Батальон тифлисцев отдал покойному воинскую честь,— и тихо и величественно началось траурное шествие при звуках похоронного марша.
Никогда ещё окрестным магометанам не приводилось видеть подобные пышные похороны. Чёрные дроги, везомые шестью лошадьми, укутанными с головы до ног черными попонами, люди в необычайных траурных мантиях и шляпах, ведущие лошадей под уздцы, длинный ряд факельщиков по обе стороны гроба, роскошно убранный балдахин, войско, идущее с опущенным долу оружием, рыдающие звуки музыки, — всё это производило сильнейшее впечатление. Кроме русского священника на встречу покойного вышло все армянское духовенство, с епископом во главе, и это придало ещё более величия печальному шествию. Так процессия достигла Алинджа-чая.
2 мая шествие приблизилось к Нахичеванскому мосту и остановилось. Духовенство облачилось в ризы; весь город, от мала до велика, вышел навстречу Грибоедову и сопровождал гроб, несомый офицерами на руках, до самой площади, где стояла армянская церковь. Около храма густые толпы народа теснились всю ночь. «И трогательно было видеть,— говорит очевидец,— то живое участие, которое принимали решительно все в злополучной участи покойного министра. Между женщинами слышались громкие рыдания, и они всю ночь не выходили из церкви. Это были армянки,— и их участие, конечно, делает честь этому народу».
Всю ночь стекались жители из окрестных селений, и на следующий день, 3 мая, когда похоронное шествие направилось из города далее, стечение народа было так велико, что, по словам очевидца, трудно было поверить, чтобы Нахичевань могла вместить в себе такое огромное население» (Потто В. Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг. — Ставрополь. Кавказский край, 1993, c. 502-504).
Справка RA:
«Как так?» — недоумевает современный читатель. И куда потом делась эта пышность?
Но Василий Потто продолжает: «Народ провожал покойного до второго источника по эриванской дороге. Здесь отслужена была последняя лития, гроб сняли с колесницы и повезли дальше уже на простой грузинской арбе, так как горная дорога не допускала торжественного шествия. Поручик Макаров с несколькими солдатами Тифлисского полка назначен был сопровождать гроб до Тифлиса»
.
Но как у Пушкина поручик с несколькими солдатами превратился в грузин — непонятно. В рукописи Пушкин меняет количество волов, это вообще не прямая запись, а поздняя вставка.
Происходит путаница и с географией.
Перевал зачем-то назван теперь Пушкинским.
На нём поставлен памятник. Памятник этот переставляли.
Место его произвольно.
Но деревья, ущелья и перевалы у Пушкина тоже поменяны местами.
Про это писали многие пушкинисты
, пишут и сейчас краеведы — ничего в этом удивительного нет. Пушкин печатал «Путешествие в Арзрум» через несколько лет после событий, чужие названия наслаивались одно на другое, даты были сложно высчитаны.
Даты путешествия, что смыкаются на 11 июня, и вовсе сбиты чумными карантинами.
Неравномерность движения Пушкина и Грибоедова придаёт событию особую мистику.
Писали также, что: «Карантины на эриванской дороге замедлили прибытие тела Грибоедова в Тифлис до последних чисел июня. С того времени и по 18 июля, день, назначенный для погребения, оно простояло также в карантине, в трех верстах от города»
.
Само прозвище «Грибоед» встречается в речи генерала Ермолова (и в его письмах), поэтому сомневающиеся решают, что деталь эта взята у старого генерала, а не у неизвестного грузина.
Спорщики путаются в датах и забывают о разнице календарей.
Простор для поэтических толкований небывалый.
Об этом пару лет назад снят фильм «История одной мистификации. Пушкин и Грибоедов».
Я знаю людей, что его делали — люди это честные, но поэтические.
Они трактуют известное и неизвестное, но честно признаются, что объяснений много, а документа нет.
Есть ещё с десяток статей на эту тему.
Гораздо интереснее другое — мы имеем дело с некоей сценой, истинность которой мы до конца проверить не можем.
Многие люди испытывают естественную обиду от всякого, даже чужого, сомнения. Меж тем, возможность сомнения плодотворна.
Несомненно и то, что гений Пушкина мог создать всю эту сцену с арбой на горной дороге, причём сцену, которую теперь не вырежешь из русской литературы. Он мог создать её, не видя, а почувствовав то, что она нужна — в рифму жизни и смерти.
А мог, мешая, как крошки на столе, географические детали, даты и обстоятельства, записать главное в реальности — дорога — неважно где, волов — неважно сколько, людей — неважно каких, к чёрту точность.
Главное деревянный ящик.
Смерти нет.
Есть только предназначение.