Сон Роберта Уилсона
Текст: Валерия Новокрещенова
Фотографии предоставлены Театром Наций
Обозреватель Rara Avis Валерия Новокрещенова о модернистских «Сказках Пушкина» на сцене Театра Наций.
«Сказки Пушкина» — одна из самых громких и долгожданных премьер прошедшего театрального сезона. Предыстория охватывает примерно восемь лет, на протяжении которых художественный руководитель театра Евгений Миронов и его заместитель, критик Роман Должанский, вели переговоры со всемирно известным американским режиссером-авангардистом Робертом Уилсоном о постановке в России. Еще на стадии репетиций, за полгода до июньской премьеры, спектакль превратился в сенсацию.
«Сказки Пушкина» — авангард, возведенный в куб, где знакомые с детства герои больше напоминают обитателей загадочного готического леса. Словно на сцене не радостный Пушкин, каким русский зритель привык видеть его, а жутковатый Гоголь. Уилсон намеренно создает атмосферу страха, рождающуюся при столкновении со сказочной реальностью.
Из-за этого почти детского чувства тревожности веришь всему, что происходит на сцене. Да и спектакль больше похож на сон, где персонажи проигрывают новый сюжет, подогреваемый воображением смотрящего. В нем три девицы под окном кто-то вроде гейш, а не русские красавицы в традиционных кокошниках. Возможно, эти образы ассоциируются у Уилсона с далекой мистикой Востока. Но и Восток тут холодный.
Кажется, нет материала более подходящего для авангардиста, чем пушкинские сказки. «Здесь Русью пахнет, здесь Русью пахнет» — напевно произносят герои. Они таинственно тянут фразу, словно заколдовывают зрительный зал перед предстоящим действом.
Режиссер улавливает волшебство и странным образом подчиняет его внутреннему ритму спектакля. Музыка и ежеминутно меняющиеся цветосветовые декорации помогают зрителям обнаружить глубокий, а порой и неожиданный подтекст в знакомых сюжетах и образах.
У Лукоморья стоит огромный дуб, вовсе не зеленый и без златой цепи, стоит словно нарисованный жирными черными штрихами. На его суку сидит Рассказчик, похожий на волшебника. Он, как и подобает его связующей в спектакле роли, начинает свой сказ. Повествует легко и с детским задором. Причудливость его образу придает ярко-оранжевая шевелюра, венчающаяся залеченным чубом, и отсылающие к образу Пушкина бакенбарды. По лицу его расползается нарисованная черно-белая улыбка, позволяющая видеть эмоции, будто через увеличительное стекло. Рассказчик, которого в основном составе играет Евгений Миронов, а во втором — Дмитрий Сердюк, представляет героев.
Один за другим персонажи пяти сказок («Сказка о рыбаке и рыбке», «Сказка о царе Салтане», «Сказка о попе и работники его Балде», «Сказка о медведихе», «Сказка о золотом петушке») появляются на сцене, примерно так же читатель раскрывает обладающую дополнительным очарование книжку-раскладушку с выпуклыми картинками. Спектакль Уилсона во многом похож на такую книжку: декорации объемны и впечатляющи, светомузыка отображает эмоциональный фон реплик, сцены меняются, как по щелчку, будто кто-то переворачивает страницы.
Самый запоминающийся герой — Рыбак. Персонаж Александра Строева. Черно-белая маска уныния и шляпа с обвисшими полями делают его похожим на грустного клоуна. А от его страшно крякающего голоса по коже бегут мурашки. Да и сам Рыбак в этот момент больше напоминает Харона.
Среди актрис наиболее яркая Анна Галинова (завсегдатаям театра знакомая по роли сумасшедшей старушки из спектакля Филиппа Григорьяна «Камень»). В уилсоновской постановке она играет с присущей ей характерностью чудаковатую царицу из «Сказки о царе Салтане».
Но почему же от спектакля веет холодом? Потому ли что герои в черно-белом гриме и черно-белых костюмах? Дело ли в отсутствие пестроты и цветов теплых оттенков? Например, в постановке нет кумачового, самого повторяющегося цвета наших сказок. Но при всей мрачности спектакль Уилсона завораживает. Для этого автор задействует массу авангардистских приемов.
Постановка изобилует визуальными эффектами, воздействующими на эмоциональное состояние зрителей. А гипертрофированная актерская игра поставлена режиссером во главу угла. Эмоции преувеличены, герои ими фонтанируют. И от этого победа добра над злом приобретает на сцене тотально оглушающий характер. Перед зрителем разворачивается театр театра — для классика авангарда идеал существования. Правдоподобность уилсоновского метода заключена в мощном энергетическом посыле. А мрачная элегантность постановки чем-то похожа на рисунки Пушкина, которые поэт делал на полях своих черновиков.
Впрочем, в сказке «О золотом петушке» перед зрителем во всей красе предстает расписной терем. Что даже забавно, учитывая то, насколько далека от привычного сценического воплощения сказок, идея Уилсона. Однако терем, будто состоящий из отдельных кубиков, вполне символичен, так же как и темно-фиолетовые носки Рассказчика, которые тот намеренно демонстрирует зрителям.