Книга жизни Михаила Тарковского
Текст: Роман Сенчин
Обложка предоставлена ИД «Эксмо»
Прозаик Роман Сенчин о сибирской прозе Михаила Тарковского.
Тарковский М. Тойота-Креста. — М.: Эксмо, 2016. — 416 с. (Серия: Претендент на бестселлер!)
Писатель Михаил Тарковский не избалован богатой библиографией. В 1991 году был издан сборник стихотворений, в начале нулевых в Москве крошечным тиражом вышли книги повестей и рассказов «За пять лет до счастья» и «Замороженное время», в 2009 — трехтомник прозы, но в Новосибирске, и считаные экземпляры добрались до Москвы. В 2014-м там же в Новосибирске появился том под раритетным нынче названием «Избранное». И вот в издательстве «Эксмо» увидела свет новая книга — роман «Тойота-Креста».
Тираж опять же очень ограниченный — две тысячи, — поэтому, как говорится, советую не упустить.
В уже давнем трехтомнике Тарковского одну книгу занимала «Тойота-Креста». Но нынешнее издание с тем имеет немного общего. В нынешний включена написанная сравнительно недавно третья, самая большая и самая, по моему мнению, сильная часть романа.
О Михаиле Тарковском я писал не раз. Но писал о его повестях и рассказах, многие из которых представляются мне без преувеличения жемчужинами русской прозы. «Стройка бани», «Таня», «Ледоход», «Охота», «Замороженное время», «Ложка супа», «Фундамент», «Серая юбка» «Вековечно», «Паша»... Перечислять могу долго.
Тарковский продолжил художественную летопись Сибири, ставшей для него, москвича по рождению, настоящей родиной. По сути, он пишет о том, как и чем живет этот огромный край к востоку от Урала, мы в последние двадцать лет в основном и можем узнать из прозы Тарковского.
«Тойота-Креста», рождавшаяся из небольшой повести (которая теперь составляет первую часть романа), сразу оказалась несколько в стороне от основного корпуса произведений Тарковского... В ней, в отличие от большинства других вещей, герои внешне не укоренены, они действуют на огромном пространстве, торопятся, мчатся на автомобилях, отщелкивая километр за километром. «Куда-нибудь подальше»...
Мне, как человеку, прожившему в Сибири до 24 лет (с двухлетней отлучкой в армию), читать ту повесть было интересно, но сказать о ней как-то нечего. Слишком много в ней движения, сибирского колорита, экзотики, любви, техники (основная связующая нить всех трех частей романа — автомобили; японские праворульные, рассекающие необъятные сибирские и дальневосточные территории).
Я был благодарен Тарковскому за упоминания (пусть и беглые) дорогих мне названий городков, деревень, дорожных станций, местностей юга Сибири. Арадан, Танзыбей, Кызыл, Шагонар, Аскиз, Абакан, Ергаки, Монгун-Тайга... За такие вот картины: «Лето. Заправка посреди хакасской степи. Горы. Синие ирисы. Полынь. Великая степная тайна. Вот она — совсем под ногами лежит. И плавится воздух над горячим асфальтом и расслаивается на миражные пласты. Подруливает праворукий бензовоз „хино“ с надписью „ООО Сангилен. Оптовые поставки нефтепродуктов“. И представляется плоскогорье Сангилен на юго-востоке Тувы. А из бака струится марево, и воздух заваривается, и его ведет, а вместе с ним и душу, и он стоит на земле и слышит, как сплетаются и расплетаются дороги».
В первой, «Кедр», да и во второй, «Крест», частях «Тойоты-Кресты» больше этнографии и географии, чем прозы. По крайней мере, той прозы, что мне по душе. Автор, как представлялось мне, при помощи героя, Жени Барковца (одного из трех братьев-сибиряков), изучает страну, людей, примеривается к ним, чтоб затем описать по-настоящему.
У Тарковского очень поэтичный язык, да и в ткань прозы он временами вставляет фрагменты в стихотворной форме
И третья часть, под названием «Распилыш», как раз и есть то описание, та проза...
Эта часть более социальна, социологична, что ли, чем две предыдущие. Да и само название, «Распилыш» — социально. Что это такое? Это распиленный кузов машины.
Дело в том, что после баснословного повышения пошлин на ввоз автомобилей, их стали ввозить в Россию частями... В романе есть описание того, как фирмы конкурируют друг с другом — кто аккуратнее в Японии распилит кузов, надежнее сварит его во Владивостоке... Такой вот бизнес.
Неслучайно между публикацией второй части и третьей, больше пяти лет — главы последней опубликованы в красноярском журнале «День и ночь» в 2014 году. Третья часть вызревала в реальной жизни, в том числе и в так называемой общественно-политической. На героев книги влияют разные указы, постановления, возобновившиеся грандиозные стройки...
В предисловии к «Тойоте-Кресте» владивостокский писатель Василий Авченко определяет «Распилыш» как «почти поэзию». Это справедливо — у Тарковского очень поэтичный язык, да и в ткань прозы он временами вставляет фрагменты в стихотворной форме... Вообще, стоит отметить завидный художественный слух автора. Речь его героев-сибиряков, — не только диалоги, — но и внутренние монологи, поразительно достоверны, органичны. Они не рассуждают «как по писаному», но — как в жизни. Поэтому в прозу Тарковского нужно погружаться, вживаться, как в малоизвестный, особенный мир.
Третья часть «Тойоты-Кресты» посвящена тому, как Женя Барковец едет во Владивосток за машиной, а потом гонит ее под Красноярск. Его впечатления от дороги, встречи с людьми, воспоминания и составляют содержание.
Романтика, любовные переживания остались в предыдущих частях (впрочем, и в этой они все же присутствуют), главным становятся реалии сегодняшнего Дальнего Востока, Восточной Сибири.
Вот Женя едет в поезде в сторону Владивостока: «Поражала прилепленность поселков к Транссибу, стадная понятливость, с какой жались домишки и дома к чугунке, ради нее и появившись среди полуголых сопок. Непостижимо сочетался с ними узкий и шаткий коридор поезда со спящими людьми, с ходящими ходуном мерзлыми стыками. Казалось, он так и тянется, продолжая город, жилым тоннелем на тысячи верст».
А вот, возвращаясь на машине на запад, слушает жалобы совсем не кровожадных гаишников на пустынной дороге возле Хабаровска:
«Перегонов-то нет почти... Вспомнишь, как раньше было... Один за одним... Только шоркоток стоял... — и с досадой, недоумением добавил: — И чо добились?
— Ну. Хоть чо-то было у народа...
Подошел пожилой гаишник, всё слышавший:
— Здорово. Главное смотри — люди, считай, сами всю трассу оборудовали — и заезжки, и гостиницы, и кафешки... Пожалуйста — банька тебе, с дороги — поди хреново! Питайся, ночуй, это ж... сколько народу при деле, пацанву кормить надо ведь... Не-а, — сказал-отсек он отрывисто и горько.
И махнул рукой:
— Бесполезно...
— Да чо они там в Москве знают...
— Да ясно всё. Только они не понимают... Что хреноголовость эта добром не кончится. Ладно, давай, счастливо».
Скоро, наверное, совсем прекратится по трассе движение: найден новый путь доставки в Россию целых японских машин. Через Китай, Киргизию и Казахстан, покупка на имя осевших в России киргизских поселенцев...
Сибирь и Дальний Восток — пустынные неухоженные пространства, за которые кое-где зацепилась человеческая жизнь. Из многих мест она ушла, оставив съедаемые природой следы. «Перед Братском пошла капитальная двухполосная дорога времен прежних строек, заботливо оборудованная разделительной бровкой и бетонными фонарями. Вид ветшающего этого бетона и старого асфальта в трещинах пронзил Женю ощущением конца эпохи. Было дико, что правильная, грамотно сработанная задумка казалась теперь приметой прошлого, и он будто ехал по памятнику».
Но и стройка несет боль и горечь...
Лучшая, на мой взгляд, глава «Распилыша» посвящена людям, переселяемым из зоны затопления Богучанской ГЭС. Здесь в слоге Тарковского временами пропадает поэтичность, ее заменяет сухое, как сквозь стиснутые зубы, изложение происходящего (снобы могут сказать: сбивается на публицистику):
«Село Кежма, давшее многих замечательных людей, было центром особого нижнеангарского уклада, многовекового, крепчайшего и достойного отдельного повествования. Богаче Енисея по природе и пригодней для жизни, Ангара в отличие от него течет широченным разливом меж многочисленных островов, изобилующих покосами. Разнообразно-чудны ее перекаты, шивёры и раздолья, да и нерестилищ трудно найти лучше, чем протоки меж островами. <...>
Сейчас после долгой передышки возобновлялась стройка Богучанской ГЭС, поэтому Кежма и все сёла выше и на островах, и на берегу подлежали ликвидации: Мозговая, Аксеново, Паново, Селенгино, Усольцево. Деревни со всеми стайками, сараями, банями сжигались, чтоб не засорять ложе будущей акватории „заиляющими остатками“ жилого хлама».
в Сибири много хороших, крепких, «немыслимых» людей, и пока они есть, эта земля будет жить
Женя подвозит одного из переселяемых, Витьку Шейнмайера, ангарского немца «из ссыльных». По пути Витька, вообще-то настоящий коренной сибиряк (кстати, многие сибиряки по крови из немцев, поляков, прибалтов, украинцев, грузин, волжских татар) рассказывает о своих злоключениях и злоключениях земляков. Продирает до костей его рассказ...
Часто мы вспоминаем о переселенных народах в 1940-х годах. Горюем. А то, что произошло совсем недавно, да по историческим меркам буквально сейчас, не знаем. Михаил Тарковский предлагает узнать.
Через своего героя Женьку автор, не называя, вспоминает о Валентине Распутине и его книге «Прощание с Матерой»:
«Писал человек книгу, не спал, плакал над лучшими местами, душу выворачивал, чувство привычки к жизни, прикипелость постылую отдирал вместе с глазами своими, снимал слой за слоем, рискуя ослепнуть. Зачем? Чтоб прокричать для таких же, как он сам, ненормальных, раненных сердцем? А казалось, всё закончилось, страшное и нелепое, и вынесен приговор, и книгой уничтожена сама возможность повторения подобного. Казалось, книга неимоверным усилием взяла в себя, иссушила и искупила, вытянула этот великий грех, подобрала все капли слез и именно поэтому и снарядила такой силою слово. И прибранная жизнь потихоньку оправилась, засветилась и двинулась дальше... А пристыженный мир, извинившись, еще долго боялся пошевелиться, сделать грубое движение... Но, выходит, нет — ничего не изменилось. И мир не то что не глох — он и слушать-то не собирался...»
И тут же — потрясающий образ спички из коробка... Цитировать не буду — прочитайте!
В финале романа трое братьев Барковцов, немолодых, потрепанных жизнью, поколесивших по стране, встречаются на берегу родного Енисея. Один из братьев, Андрей, долго прожив в Москве, решил вернуться... Хоть со спорами, криком, братья приходят к мысли, что в Сибири много хороших, крепких, «немыслимых» людей, и пока они есть, эта земля будет жить.
«Конечно, их мало, но они, знаешь, как вершинки над серой осенней тайгой... Когда солнце вдруг из-под тучки выйдет и позолотит их. Они сами друг друга нагружают своей надеждой, которую уже нельзя не оправдать будет, тянут друг друга за руки. Вот один стоит где-нибудь в Благовещенске и видит вершинку такую в Сургуте, в Тобольске, в Мариинске, в Красноярске, в Барнауле, в Иркутске — и уже знает, что не один. Они, как свечки, теплятся в разных краях».
Вроде бы закрытый финал. Но думается, что спустя какое-то время Михаил Тарковский вернется к братьям Барковецам. Жизнь их продолжается, а значит, появятся новые причины о них писать. Да и «Тойота-Креста», кажется, стала для Тарковкого книгой жизни. Не его личной, конечно, а шире — того края, что стал ему родным.