Обыкновенно человек, когда имеет что-нибудь сказать, идет к людям, ищет слушателей; — поэт же наоборот, — бежит «на берега пустынных волн, в широкошумные дубровы». Ненормальность очевидна... Подозрение в безумии падает на поэта. И люди правы, когда клеймят именем безумца того, чьи речи обращены к бездушным предметам, к природе, а не к живым братьям. И были бы вправе в ужасе отшатнуться от поэта, как от безумного, если бы слово его действительно ни к кому не обращалось. Но это не так.

Осип Мандельштам. «О собеседнике»

Это продолжение истории про Сетелитературу, которая вовсе не литература интернета, а именно что литература социальных сетей.

В нынешние времена перемен (обыватель замечает перемены, только когда они угрожают его привычкам), многие сетевые жители вспомнили «Живой журнал», как историческую родину. Последние лет десять я продолжал использовать его, но как площадку для публикации больших текстов с разными шрифтами и картинками. И традиционно время от времени туда приходили люди с требованиями пересмотреть вёрстку и дизайн в сторону большего для них удобства. Я даже сделал скан одного такого разговора с разными неприличными (с моей стороны) словами, и с некоторых пор отвечал на претензии этой картинкой. Всё это было совершенно необременительно, но как-то меня привёл в изумление один человек, по виду сисадмин из прошлого. Он начал упорствовать, многократно ходил в символическом направлении (так, что я решил, что он получает от этого удовольствие), и, наконец, воскликнул: «И, может быть, вместо того чтобы раскидываться фаллосами, надо задуматься? Мы, ваша аудитория, если мы уйдём, кому Вы вещать будете?» Вот эти слова, сказанные сейчас, меня потрясли совершенно.

Тут надо сделать отступление. Я помню ранних сисадминов — моих ровесников. У многих из них обнаружилось сущее безумие, когда они стали общаться с обычными людьми на форумах, а потом в социальных сетях. Я долго размышлял, отчего это так, и выдумал следующую теорию. Люди, которые первыми начали осваивать персональные компьютеры, а потом сети в разных конторах, чувствовали себя тогда избранными. Всякий, кто налаживал ПК (сама аббревиатура исчезла) в какой-нибудь бухгалтерии на заре девяностых, поймёт, о чем это я.

Молодой человек лет двадцати сталкивался с (как он думал) непроходимой тупостью взрослых тёток и угрюмых мужчин-начальников. Одновременно он становился их богом и господином, оставаясь на нижней ступеньке офисной лестницы. Но он умел заводить граммофон. У писателя Аверченко есть такой рассказ «Кривые Углы». В нём гимназист приезжал в имение, чтобы учить отпрыска хозяина. Отношение к гимназисту было самое прохладное, но вдруг он объявляет, что умеет играть на граммофоне. Его подводят к аппарату, что стоял раньше там мёртвой мебелью. Гимназист заводит его, и окрестности оглашаются звуками народных песен. Через это своё умение гимназист становится тираном общества, за обедом требует наливки и вообще живёт в атмосфере преклонения. Крах карьеры гимназиста случается в тот момент, когда из города приезжает студент и объясняет всем, что пользоваться граммофоном — дело несложное.

Конечно, программирование и сетевая администрация — дело сложное. Настоящий специалист на то и специалист, чтобы решать неподвластные другим задачи. Я присутствовал как-то при починке граммофона. Да, у меня есть граммофон. Не патефон, конечно, но натуральный граммофон. И патефонщик (как и сисадмин) — это честная трудная работа. Но я хорошо помню всевластие тех компьютерщиков прошлого над пожилыми офисными женщинами, с мозолями от ручки арифмометра «Феликс». Они и вправду не умели ничего и писали все пароли на стикерах, приклеенных на экран. С тех пор мне кажется, что именно бывшие сисадмины потом яростно спорили о теории Фоменко, книгах Суворова, полётах на Луну и тайнах истории в Сети. Произошла у них какая-то прививка власти над людьми, которая ничем хорошим не обернулась. Но те престарелые бухгалтерши давно превратились в прах, а их сисадмины, укушенные двухкнопочной мышью всевластия, до сих пор бродят по земле. Они стареют вместе со мной.

История оскорблённого посетителя очень хорошо описывает недоумение некоторых читателей текстами, которые они видят в социальных сетях. И они думают, что эти тексты написаны для них. Такие есть, но слова, написанные ради одобрения конкретным читателем, выводятся из литературы прочь и проходят по другому ведомству.

У Мандельштама есть знаменитая статья «О собеседнике», где, в частности, говорится: «У каждого человека есть друзья. Почему бы поэту не обращаться к друзьям, к естественно близким ему людям? Мореплаватель в критическую минуту бросает в воды океана запечатанную бутылку с именем своим и описанием своей судьбы. Спустя долгие годы, скитаясь по дюнам, я нахожу её в песке, прочитываю письмо, узнаю дату события, последнюю волю погибшего. Я вправе был сделать это. Я не распечатал чужого письма. Письмо, запечатанное в бутылке, адресовано тому, кто найдет её. Нашёл я. Значит, я и есть таинственный адресат. <...> Читая стихотворение Боратынского, я испытываю то же самое чувство, как если бы в мои руки попала такая бутылка. Океан всей своей огромной стихией пришел ей на помощь, — и помог исполнить её предназначение, и чувство провиденциального охватывает нашедшего. В бросании мореходом бутылки в волны и в посылке стихотворения Боратынским есть два одинаковых отчетливо выраженных момента. Письмо, равно и стихотворение, ни к кому в частности не адресованы. Тем не менее оба имеют адресата: письмо — того, кто случайно заметил бутылку в песке, стихотворение — „читателя в потомстве“. Хотел бы я знать, кто из тех, кому попадутся на глаза названные строки Боратынского, не вздрогнет радостной и жуткой дрожью, какая бывает, когда неожиданно окликнут по имени» * — Мандельштам О. Э. О собеседнике. Мандельштам О. Э. Собрание сочинений в 4 т. Т. 1 Проза. — М.: Арт-бизнес центр, 1993. С. 183–184. .

Сейчас житель социальных сетей стал вполне себе писателем. Более того, его благосостояние часто выше, чем у тех писателей, что гордятся членством в писательских союзах и печатями поперёк их молодых лиц. Характерно, что в дипломе Литературного института писали: «литературный работник» — все выпускники становились автоматически литературными работниками или, нестыдный вариант, переводчиками. И только потом некоторые из них получили справку, что они писатели, в виде членского билета Союза писателей. Вот смотри, гордились они: «Я писатель со справкой». Ленин, кстати, указал в анкете партийного съезда, что он литератор. А теперь блогерам показалось, что всякий дневник писателя — брат тому «Дневнику писателя», что печатал в журнале Фёдор Достоевский.

Но эволюционировал и читатель. Раньше он с некоторым трепетом относился к сочинителю, производя его от шаманов или священников. Потом, не без некоторой помощи самих писателей, уважение к ним поугасло. И вот появляется новый читатель, который считает, что мир ему чем-то обязан. В частности, тем, что ему должно быть гарантировано жизненное удобство. Спора нет, удобство — вещь чрезвычайно хорошая, и вся цивилизация построена на том, чтобы людям стало удобнее жить, есть, пить, чтобы им не нужно было бегать по нужде в холодный домик во дворе, чтобы у них не болели зубы, их дети не умирали во младенчестве, а они сами жили дольше.

Человек, покупающий услугу, вправе требовать того, чтобы стул оказался крепок и не занозист, а стоматолог не выдрал по ошибке здоровый зуб. И вот он автоматически переносит это требование на социальные сети. Ему кажется справедливым возмущение тем, что покупка недостаточно удобна, а товар не доставил удовольствия.

Но тут и заключена логическая ошибка: социальные сети, конечно, в каком-то смысле литература, но литература бесплатная. Даже если читатель продирается сквозь чужие рекламные дебри, он тратит на чтение только собственное время. И поэтому довольно глупо стоять над бутылкой, что лежит на берегу, бормоча: «Нет, так не годится, она вся в песке! Я оскорблён, исправьте это!» Исправлять некому, морехода давно съели рыбы, или он живёт с Пятницей на далёком острове и не слышит вас.

Можно выставлять претензии к супу в ресторане, а в гостях у тёщи — не стоит. В этом великое преимущество литературы, вернувшейся в допушкинские времена. Это свобода, а что она приходит нагая, так об этом всех предупредили. Другое дело, что и на человека, который запихивает своё послание в бутылку, время накладывает свои обязательства. Он, общаясь с неизвестными, находится в искушении: можно сделать своё дело плохо, потому что рекламаций не будет. Можно впасть в отчаяние без доброго слова в ответ. Можно, наконец, опустошить бутылку, да так в неё ничего и не засунуть, а просто заснуть пьяным, слушая прибой.