Зная Бьернстада-музыканта, ждешь от его романов чего-то такого же сурового, задумчивого, величественного и медитативного.

Увы, трилогия об Акселе Виндинге балансирует на грани пошлости. Это проза, переполненная штампами и банальностями второразрядной литературы. «Белые розы, белые розы, беззащитны шипы». Спекуляция на эмоциях, нездоровом интересе к смерти и сексу. Жирные, грубые пассажи, сентиментальность низкого пошиба, самые грязные трюки, которые только может позволить себе писатель: смерть и постель.

Три книги о любви, страдании и музыке. При этом слово «любовь» так и хочется взять в кавычки, поскольку речь идет, скорее, о страстях и одержимости, превосходящей местами то, что мы привыкли встречать в бульварных романах.

Тот, кто надеется на историю профессионального роста молодого пианиста, внезапно получает на руки даже не любовную, а постельную историю. Аксель больше путается с женщинами, чем перебирает клавиши. Его ближайшее окружение состоит из трупов, а тема суицида явно задает тон во всех книгах. С собой покончили дедушка, мама, две любимых женщины (третья, в принципе, тоже готовится, топит себя в алкоголе), учитель музыки. Да и сам герой не устоял перед соблазном, но удержали в последний момент. Короче, мама, жена и я — суицидная семья. К тому же «успехи» в бизнесе и личной жизни отца Акселя тоже отдают самоубийством.

Если первая часть еще вызывает интерес, и с обилием смертей и любовей как-то миришься (что поделаешь, люди искусства), а вторая уже начинает раздражать, то третья и вовсе превращается в фарс. Герой нездоровым образом сконцентрирован на женской половине семьи Скууг-Лильерут. Все три части он коллекционирует ее представительниц в собственной постели. Переходит сперва от дочери Ани к матери Марианне, а затем к сестре последней Сигрюн. Что бы было, если бы Бьернстад написал четвертую часть? Аксель набросился бы на бабушку? Стал бы тоже искать в ней черты Ани и Марианне? Учитывая логику развития предыдущих частей, вполне веришь в такой исход событий. Возраст мании не помеха.

Музыка кажется безнадежно погребенной под грудой любовных похождений героя. Да, это однозначно не «Жан-Кристоф».

Скрепляет любовь и смерть воедино страдание. Оно — краеугольный камень классического искусства.

«Музыка делается без счастья». «Художнику нужно пережить большое горе, чтобы потом уметь передать свои чувства другим». «Русские, которые страдали и любили». Услышав такое, нетрудно согласиться с мнением одного из второстепенных героев, что классическая музыка — удел шизофреников. Но не только. Любители классической музыки — нечто вроде секты хлыстов. Гниющая аристократия, сборище вырожденцев.

Трагедии здесь обязательны. Нужно побольше репетировать их не только за роялем, но и в жизни. Вот и любовь не видится Акселю без страдания. Для него счастье в любви — нечто невозможное. Норма с позиции истории искусства и идей, заложенных в музыкальные произведения, становится чем-то неправильным.

В итоге Аксель все три романа стоит перед выбором: какое из двух видов страдания выбрать? Эпикурейское, если можно так выразиться, или стоическое?

Первый вид связан с мамой и семейством Скууг, средой, где музыка, симфонии потребляются без перерыва, наравне с сигаретами и алкоголем. «Музыка — не утешение, это — наркотик».

Второй ассоциируется с музыкальным педагогом Сельмой Люнге, некогда большой звездой среди пианистов, совершившей выбор между музыкой и жизнью в пользу последней. Выбор знаковый: жизнь как удовольствие отдельно от музыки — сосредоточия страдания. Для нее занятие музыкой — изнурительная повседневная работа, основанная на философии неприхотливости, преодолении изнеженности. Стоицизм, особая форма утонченного садомазохизма. «Что облагораживает человека? Сопротивление. Препятствия. Неоднократные неудачи. Воля и глубина. Все остальное — мягкотелость».

С этой точки зрения, любой концерт — ритуальное жертвоприношение, высшее проявление самопожертвования. То отчетное выступление, через которое в трилогии по очереди проходят Ребекка Фрост, Ани Скууг и сам Аксель, воспринимается читателем почти как Голгофа. Дебют на настоящей сцене — словно смерть и грядущее воскресение, переход из земного состояния в небесное. А там — исполнительский рай, новая неземная жизнь. Но чтобы достичь всего этого, опять-таки «страдать надобно, страдать».

Так обрисовывается основная проблема трилогии: раскормленная классической музыкой болезненная чувственность начинает подавлять здоровые жизненные инстинкты. Так формируется золотое правило лучшего музыканта: большими художниками становятся только бедные. Им нечего терять, не на что отвлекаться. Да они и привыкли к обездоленному существованию, вечному пребыванию в зависимости и состоянии беды. «Во всех видах искусства на вершину попадают плохие люди». Хорошим там нечего делать. Разве они способны использовать свое и чужое страдание для продвижения наверх? Они слишком добры для вершин, они сыты и спокойны. Что они могут сказать людям? Какие эмоции донести? Что положить на алтарь искусства? Жизнь? Для них это недопустимо, слишком негуманно.

Идея позитивного начала, счастья, радости в среде мазохистов от классической музыки отсутствует. Поэтому самая распространенная эмоциональная реакция на любое произведение — слезы. Что еще может вызвать мертвая музыка мертвых композиторов? Записи Бернстайна и Гульда — музыка для похорон. А исполнители не просто проживают чужую жизнь, чужие чувства, они пытаются вникнуть в эмоциональную жизнь трупов.

Аксель открывает для себя джаз и рок как форму подлинной свободы

Классическая музыка сковывает, лишает человека воли, превращает его в марионетку, которой управляет могущественный бокор, вроде Сельмы Люнге. Техника, нюансы, разучивание, многочасовое долбление по клавишам. Это рабство за роялем. Классика — высокий забор. «Мы ничего не знали о «Битлз» и «Роллинг Стоунз». Как? Это в 1968 году, когда они гремели из каждого утюга?

Обрести свободу в таких условиях можно только расставшись с роялем, так как это делает Ребекка Фрост, отказавшаяся от карьеры пианистки. Гибель Ани Скууг, наоборот, говорит о том, что музыка не прощает измен, требует не любви, а смерти.

Но, полно. Музыка не способна ничего требовать. Ее запросы оглашают жрецы и апологеты. Они задают трагический пафос классического искусства, накачивают его романтизмом в концентрированных дозах, пропагандируют эпику, масштаб, глубину и волю, и тем самым ведут музыку к гибели, самоубийству. Музыка становится слишком серьезной, а потому начинает убивать и своих создателей, и исполнителей, и слушателей.

Похоже, что сам Бьернстад отлично это понимает. Поэтому за унылой историей половых страданий Акселя Виндинга читателю сокрыта другая история, повествующая об обретении свободы. Три книги, как три стадии в продвижении к ней: преодоление ученичества, победа над чувствами, и, наконец, овладение музыкой, отказ от ее темной пессимистической трактовки, которое навязывают герою обстоятельства и окружение.

В последней части («Дама из долины») картины обильных водочных возлияний уже не в силах заслонить основного конфликта — столкновение мертвого искусства и живой музыкальной непосредственности. Аксель открывает для себя джаз и рок как форму подлинной свободы, как способ жизни в музыке без утраты подлинной человеческой чувственности. Здесь, в новой музыке приоритеты расставлены иначе: музыка для человека, а не человек для музыки.

Да, в джазе легко увидеть лишь игривость. Счесть его полумузыкой, которая никуда не стремится.

Но, может, в этом и состоит весь смысл, в отсутствии больших задач, поставленных кем-то другим, в открытом искании своего собственного пути, в почти детской радости самого звукоизвлечения, в возвращении к процессу создания музыки, а не только ее исполнения?

Именно этой свободе, способности сделать выбор, смелости идти неведомыми путями и нужно учиться.

Это значит, что нужно вовремя уйти от Брамса, Шопена и Баха, от этих несчастных пьяниц, сифилитиков и трудоголиков. Стать ближе к Моцарту, джазу и року.

Больше жизни, свободы, импровизации, меньше обязательных, разыгранных по нотам трагедий, больше самовыражения, меньше натужной многозначительности. Ведь музыка, равно как и любое искусство, не долженствование, а свободный рассказ о том, что ты любишь.