18+
29.05.2017 Тексты / Интервью

​Брехт/ Беньямин: История еще одной дружбы

Записал: Сергей Морозов

Обложка предоставлена ООО «Издательство Грюндриссе»

21 мая в Библиотеке Достоевского в рамках культурно-образовательного проекта «Эшколот» литературовед Эрдмут Вицисла представил свою новую книгу «Беньямин и Брехт — история дружбы».

На встрече с читателями переводчик Сергей Ромашко, поэт Александр Скидан, философ Йоэль Регев и автор обсудили малоизвестные аспекты взаимоотношений Брехта и Беньямина.

О книге Эрдмута Вицислы «Беньямин и Брехт — история дружбы»

Эрдмут Вицисла

литературовед, Берлин

Когда я получил приглашение, я задал себе вопрос: что для вас будет интересно в этой книге? Интересна ли вам дружба немецкого поэта с немецким философом? Но, может быть, вы найдете здесь не только немецкую историю. Я хотел бы рассказать об актуальности этих дружеских отношений, искусстве, политике, роли художников-интеллектуалов в обществе. Речь идет о новом театре, революции и диктатуре, бегстве и эмиграции, мышлении в крайностях. Это отдельные куски большой картины отношений двух людей. Я надеюсь, что это заметят те, кто будет читать мою книгу. Но все это не так однородно, как выглядит в моей работе.


Сергей Ромашко

филолог, переводчик, Москва

Эта книга — результат чрезвычайно добросовестной немецкой работы. Не согласен с Вицислой, что это фрагменты. Точного, исчерпывающего описания исторического события не может быть по определению. Но книга на данный момент, мне представляется, вполне достаточным описанием заявленной темы. Эта добросовестность, я боюсь, как бы ей не помешала. Дело в том, что Вицисла — архивист, профессионально работающий с документами. В этом безусловная ценность книги, поскольку он, как полагается настоящему архивисту, не брал ничего из вторых рук.

Мне бы очень не хотелось, чтобы эту книгу воспринимали только как хорошую хронику событий. Хотя она, безусловно, таковой является. Это своего рода дискуссионная реплика очень важного характера.

Книгу стоило бы назвать «История другой дружбы», потому что есть уже книга Гершома Шолема о Беньямине, которая называется «История одной дружбы». Дело вот в чем. Как это бывает, покойники становятся очень нужны разным людям. Разные люди начинают подгребать покойников под себя. Две важные инстанции, которые занимались этим с 50-х годов: Адорно и его компания — с одной стороны, с другой — Гершом Шолем. И той и другой стороне Брехт был совсем не нужен. Во многих работах о Беньямине вы найдете о Брехте по минимуму, то, что никак нельзя оттуда выкинуть.

Я надеюсь, что эта книга поможет понять лучше прошлое, те проблемы, с которыми мы сталкиваемся. Потому что Беньямин и Брехт были очень разными.

Александр Скидан

поэт, критик, переводчик. Санкт-Петербург

Книга поражает своей документированностью. В оборот введены те архивные документы, к которым не только русские читатели, но и немецкие не имели доступа. Или не имели доступа к той особой констелляции документов, которую автор выстраивает. Книга беньяминоцентрична. Брехт в ней высвечен, но дружбу, творческие отношения мы воспринимаем сквозь Беньямина и его окружение (Адорно, Шолем, Арендт).


Эрдмут Вицисла

литературовед, Берлин

Когда я начинал работать над этой темой (это было в середине 80-х годов), тогда Беньямина мало кто знал в ГДР. А Брехт был невероятно известен. Но, к сожалению, Брехта знали только с одной стороны. Примитивно интерпретировали его творчество. А вот в ФРГ были интересные подходы. Хотя там о Брехте тоже писали достаточно примитивно. Так вот, мне показалось, что моя задача как раз сделать Беньямина более известным, рассказать именно о нем. Представить его позицию, сопоставив с Брехтом, чтобы вывести Беньямина из тени Брехта. Мне хотелось его освободить. Сделать так, чтобы он перестал быть зависимым от Брехта целиком.


Йоэль Регев

философ, Иерусалим

Мне кажется, что это важная книга. Для меня ее эффект в чем-то сходен с эффектом открытия нового измерения. Вдруг осознаешь, что помимо плоскости есть еще какая-то глубина.

Как это существует в культурной памяти в данный момент? Есть констелляция, в которой Беньямина оспаривают. Есть Гершом Шолем со своим каббалистическим иудаизмом, сионизмом — и он хочет забрать Беньямина себе. И есть Хоркхаймер со своим марксизмом, со своей негативной диалектикой. Он тоже хочет забрать Беньямина себе. А Беньямин — одиночка, бунтарь, индивидуалист, он вообще всему противостоит. Это картина, которую Ханна Арендт рисует.

Еще один любопытный момент — эта история, она полностью внутриеврейская.

Введение Брехта в эту картину, плоскость разламывает. А что это собственно за раскол? Что там за проблематика скрывается? Тема констелляции, а с другой стороны — мягкой необходимости, которая склоняет, не принуждает. Это история поиска мягкой необходимости, мягкой силы. Поиска неудачного, который заканчивается крахом. Книга, возможно, ставит перед нами вопрос: возможно ли удержание этого пространства непринуждающей необходимости?


Игра как модель жизни и коммуникации

Вицисла Э. Беньямин и Брехт — История одной дружбы / Пер. с нем. С. Аверкина, Ю. Соломатин. Под ред.: С. Ромашко. Общая ред.: Н. Гутова, — М.: ООО «Издательство Грюндриссе», 2017. — 456 с.


Эрдмут Вицисла

литературовед, Берлин

Есть четыре фотографии, где Беньямин и Брехт вместе. Три из них — игра в шахматы. Это кадры, снятые один за другим. Ходы делались между этими фотографиями. Точно не знают, с чего все началось, какие ходы там до этого были сделаны. Но известно как они играли. Брехт в атакующем стиле играл. А Беньямин оборонную тактику использовал. Осторожно играл. Шахматы — это модель коммуникации. С опциями вариабельности, возможностью соперничества, возможностью начать сначала. Игра стала литературным, философским мотивом. У Брехта это в «Жизни Галилея» отмечается особенно. В тезисах Беньямина о понятии истории. Игроки ведь испытывают, пробуют. В своем тексте «О некоторых мотивах у Бодлера» Беньямин писал об игре. И становится ясно, что у него игра не просто способ убить время. Это еще и некий философский процесс. Может быть, даже методологический эксперимент.

Он цитирует фразу философа и историка Алена: «Понятие игры включает в себя, что любая партия не зависит от предыдущих партий. Мы не можем знать заранее, на каких позициях будет развиваться игра. Предыдущие заслуги ничего не стоят. Именно этим игра отличается от работы. Таким образом, игра очень быстро отказывается от всего прошлого, на которое могут опереться труд и работа». Беньямин зафиксировал предложение Брехта: «Надо будет обязательно придумать новую игру, в которой позиция на доске будет постоянно меняться, где фигуры будут ходить по-разному. В зависимости от того, сколько времени они провели на одной и той же клетке, фигуры будут становиться либо сильнее, либо слабее. Потому что иначе все будет слишком статично». Вот это описание напоминает Брехта. Брехт считал, что все должно изменяться, и Беньямин описывал как Брехт работает. Он называл это лабораторией многообразия. Мне кажется, это идеально описывает творческий процесс Бертольта Брехта.

Можно вспомнить о понятии Зигмунда Фрейда «пробные действия». Ничто не заставляет игрока занимать ту же позицию в новой партии. Всегда это новый эксперимент. В сентябре будет выставка, посвященная Беньямину и Брехту, «Мышление в крайностях». Для нас фигура «мышления в крайностях» очень важна. Беньямин говорил, что он часто занимает позицию, которая противоречит его предыдущей мысли. То есть возникает определенная напряженность для того, чтобы понять суть, некая угроза, сталкивание противоположностей. Речь идет не о поиске компромисса, а о том, чтобы сначала допустить крайность. Это легче сказать, чем сделать. Но у таких мыслителей это может быть положительным — сталкивание с крайними вещами, с экстремальным. Ты видишь, как трудно не выйти из своей роли, не покинуть свою позицию, а понять противоположную.


Йоэль Регев

философ, Иерусалим

Беньямин выступает фигурой замедления. Брехт предъявляет ему некоторые претензии в своей эпитафии. Тактика выматывания недостаточна. Тактикой выматывания Брехт называл тактику Беньямина при игре в шахматы, его обыкновение очень долго не делать ход, раз в полчаса, как следует из писем. Брехта это, видимо, раздражало. На самом деле повторяющаяся в связи с Беньямином проблема. Когда, например, описывается попытка издания журнала, приводится письмо Эрнста Блоха, в котором тот пишет, что не хочет участвовать, потому что Беньямин как всегда делает из мухи слона, мелкие проблемы превращает в задержки, он бесконечно затягивает.


Философия и технология нового искусства

Вицисла Э. Беньямин и Брехт — История одной дружбы / Пер. с нем. С. Аверкина, Ю. Соломатин. Под ред.: С. Ромашко. Общая ред.: Н. Гутова, — М.: ООО «Издательство Грюндриссе», 2017. — 456 с.


Эрдмут Вицисла

литературовед, Берлин

Еще одно фото, где Беньямин и Брехт вместе. Также Гессе-Бурри, театральный деятель и фон Брентано в кепке. Можно сказать, что это заседание редакции, потому что Беньямин, Брехт и Брентано вместе с Иерингом решили организовать журнал «Кризис и критика». Была попытка наладить мост между искусством, социологией и психологией. Опыт подготовки журнала показывает, что в центре находится рефлексия о позиции художника, взаимоотношениях содержания и формы в искусстве. Разговоры, которые они вели, когда готовили публикации — это настоящие сцены мышления. Есть записи, можно прочитать и понять, как они друг с другом беседовали. Это не канонические тексты, тем не менее они органично связаны с самыми известными их произведениями. Когда читаешь эти тексты, они предстают перед читателями как живые. Ты присутствуешь при разговоре, стоишь где-то в уголке. Особенно мне нравится их эскизность. Проект «Кризис и критика» интересен еще и потому, что здесь много говорили о ремесле. Они пытались определить технические стандарты искусства. Для Беньямина и Брехта было очевидно, что искусство — это нечто созданное, сделанное. Нельзя забывать, то было время, когда в представлении об искусстве господствовало понимание, что это что-то данное сверху. «Талант от Бога», «гений». Такое вот понимание носилось в воздухе. Они пытались вернуть все с небес на землю. Но это не значит, что они относились к искусству свысока, пытались его принизить. Нет, искусство создается, делается. Можно говорить о закономерностях этого процесса производства искусства.

Брехт очень много разговаривал с Беньямином о том, что же такое «эпический театр». Беньямин пишет программное сочинение, которое тяжело читается, потому что проистекает из глубин философии. Но если сделать над собой усилие, то можно многое узнать об этом театре и о том, как Беньямин воспринимал ту эпоху. Брехт и Беньямин оперируют сложными философскими категориями, объясняя театр Брехта. Впервые в тексте Беньямина появляется формулировка, которая важна для понимания позднего Беньямина — «замершая диалектика». В книге Беньямина «Парижские пассажи», фигура «замершей диалектики» играет очень важную роль. Иначе говоря, есть феномены, которые надо рассматривать, когда они замирают. Как будто это стоп-кадр, вспышка молнии, феномен, который приходит и моментально исчезает. Вот это Беньямин переносит на театр Брехта. Для него это основной элемент, жест Брехта. Не движение руки или тела, а как выражение определенной социальной позиции. Самое важное для него, во-первых, это пауза, а во-вторых — отказ от четкой границы между актерами на сцене и зрителями в зале.


Александр Скидан

поэт, критик, переводчик. Санкт-Петербург

Брехт был не только выдающимся практиком театра, режиссером, драматургом, поэтом, но и своеобразным теоретиком. Он совершил в театре кантовскую коперниканскую революцию в противовес аристотелевской модели театра, которая господствовала на протяжении многих лет. Были попытки немиметического площадного театра, комедии дель арте. Чеховская модель предлагала отойти от каких-то постулатов аристотелевской модели. Тем не менее в сравнении с тем, что предлагает Брехт, это были полумеры. Театр, в котором нет катарсиса, нет персонажей, нет психологии в традиционном понимании, нет конфликта, где актеры не полностью вживаются в роль.

То, что было у Пролеткульта, Мейерхольда спорадическим, Брехт делает программным установочным.

Был ли Брехт философски ровня Беньямину — это вопрос. Но то, что он был выдающимся теоретиком искусства, это безусловно. В 20-итомном собрании Брехта, которое выходило еще в ГДР, 6 томов занимают его теоретические работы, которые посвящены не только театру, но радио, кино. В этом качестве он как-то выпал из нашего культурного обихода. Пьесы ставятся, но то, что Брехт перевернул взаимоотношения актера со зрительным залом, выпало. Таганка выросла из эстетики очуждения, остранения. Мы конструируем роль, периодически выходим из роли, потом снова вступаем в нее. Это очень сложная техника. Она связана с системой Станиславского, с психологическим театром. Но Брехт выстраивает метауровень, где показано, как устроена роль и искусство. Самокритичное, саморефлексивное искусство — может быть, самое фундаментальное открытие XX века. Здесь Брехт — фигура, которую ни на каком коне не объедешь.

Два слова о том, что в наследии Брехта перекликается с подходом Беньямина, с его несущей конструкцией, философией истории, философией искусства.

Первый сборник его стихов — такие злые, жесткие пародии, в основе которых классические произведения (из Гете, из Шиллера, народный романс, кабаре, баллада). Он полностью перекодирует это. Он называл то, в чем его и обвиняли, плагиатом. Плагиат он мыслил как техническую воспроизводимость социального жеста, маски, театра, что рифмуется с проблематикой знакомой нам по Беньямину и его методу письма. Потому что и «Парижские пассажи» и «Происхождение немецкой барочной драмы» и другие его тексты состоят сплошь из констелляции цитат, где фигура автора вынесена, как режиссер вынесен за театральное действо и занимает метапозицию, сводит чужие голоса на микшерском пульте. Точно также Беньямин до осмысления техники цитатности как современного секулярного искусства порывает с фашизоидными, традиционными категориями, как «вдохновение», «талант от Бога». Все это было инструментализировано крайне правыми, фашистами как инстанция власти, как некий трансцендентальный статус, неподвластный никакой критике, никакому размышлению. Подход Брехта и Беньямина состоял в том, чтобы расколдовать эту магию, как говорили наши формалисты, развинтить, как сделана «Шинель» Гоголя.

Отсутствие оригинального авторского голоса имеет коррелятом проблематику исчезновения, разрушения, знакомого нам по работе Беньямина «Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости». Он тоже связывает появление репродукции с возможностью воспроизводить в фотографии, кино и на литографиях великие произведения искусства. Благодаря этой воспроизводимости они попадают из сакральной сферы (музея или церкви) в каждый дом. Тем самым меняется и функция, и ценность произведения. Вот коррелятом всего этого у Брехта стиль рано становится ироническим. От воспроизведения народных песен он переходит к переписыванию Софокла, Шекспира, Шиллера. Фактически, если вы посмотрите, все его драматургическое наследие — это чьи-то сюжеты.


Мысль и искусство в эпоху политики

Эрдмут Вицисла

литературовед, Берлин

Существуют записи тех бесед, что Беньямин вел с Брехтом в 34-38 годах. Они важны для восприятия происходившего в Германии, да и не только в Германии. Острее всего эти разговоры становились тогда, когда речь заходила о положении в Советском Союзе, о сталинской политике. Брехт отмечал: «Сейчас в России единоличное правление, только дураки могут это отрицать». «Если вы забудете упомянуть имя Сталина, вас упрекнут в злом умысле». Но, конечно, на публике ни Беньямин, ни Брехт так говорить не могли. Потому что они считали, что никто, кроме Сталина, не сможет справиться с Гитлером.

24 июля 1938 года Брехт написал стихотворение и посвятил его Беньямину. Это была мыслительная задачка. Имя Сталина там не упоминается, но, в принципе, понятно, о чем идет речь. Правда, тут другой смысл, отказ в поклонении. Это злобное, едкое стихотворение, которое описывает отношения между хозяином и слугой. Впрочем, отношения эти переворачиваются с ног на голову. И, очевидно, это отсылка к революционному гимну Брехта «О Великий Октябрь!» Это такая довольно хитрая попытка освободиться от идеологических оков.

Обращение крестьянина к своему волу
(по мотивам древнеегипетской крестьянской песни 1400 г. до н.э.)

О Великий Вол, божественный плуготяжец!
Соблаговоли приступить к вспашке.
Будь любезен, не испорти борозду.
Ты едешь впереди, о ведущий!
Цоб-цобэ!
Мы стоим, согнувшись, нарезая тебе корм.
Изволь теперь его кушать, дорогой кормилец!
Жуя жвачку, не беспокойся о борозде!
Кушай!
Для твоего хлева, о покровитель семьи,
Мы со стонами таскали бревна
Теперь мы мокнем под дождем.
Ты же стоишь в сухости.
Вчера ты стал кашлять, любимый браздопашец.
Мы были вне себя.
Ты что, захотел сдохнуть до сева, сволочь!


Брехт писал: «Великий Беньямин! Это стихотворение можно воспринимать как восхваление Сталина, у него огромные заслуги, он еще не умер. Другая, более проникнутая энтузиазмом, форма предпочтения мне не подобает, я сижу в эмиграции». Существует также скептическая точка зрения, что когда-нибудь придется бороться с этим режимом.


Александр Скидан

поэт, критик, переводчик. Санкт-Петербург

Та почва, на которой Брехт с Беньямином встречаются — это антифашизм. Оба свидетели того, как фашисты потихонечку, год от года набирают в рейхстаге все больше и больше мест. И уже в 1929 году становится понятно к чему все идет. Понятно, что приходится бежать. Их проект «Кризис и критика» — поиск марксистского, диалектического искусства, но не догматичного. Как сохраняя верность политическому горизонту, левой политике, антифашизму не свалится в грубую агитку? Это одна задача. Другая — не стать инструментом партийного контроля. То есть полемика с партийной, ангажированной позицией, которую занимал Лукач. Брехт и Беньямин предлагают более тонкий, более диалектичный подход. Мне кажется, сама ситуация возвращает нас к этим спорам.


Йоэль Регев

философ, Иерусалим

Спор по поводу журнала «Кризис и критика» — спор по поводу может ли критика, с одной стороны быть не основанной на личных пристрастиях, но с другой, не быть сведенной одновременно к заданным идеологическим шаблонам. Эту проблему формулируют как центральную для материалистической диалектики — проблему детерминации. Это вопрос о нахождении основной необходимости, которая определяет ситуацию. Он был центральным, в русле него происходила дискуссия вокруг журнала «Кризис и критика», и из-за нерешенности вопроса этот проект не был реализован. Потому что, с одной стороны, была линия жесткого идеологического диктата, подчинения директивам. А с другой, они не были буржуазными индивидуалистами.


Сергей Ромашко

филолог, переводчик, Москва

Советская власть очень плохо поступила по отношению к Брехту. И очень хорошо — с Беньямином. Она не разрешала публиковать, не разрешала о нем ничего говорить — и слава Богу!

Люди попадали в примитивную сетку интерпретаций. Это отшибало интерес. Работая над русским текстом этой книги я, к сожалению, убедился, насколько плохо переведена очень тонкая лирика Брехта. А в советских переводах, она превращается в плакат, которым не является. Это касается и драматургии Брехта. В том числе «Трехгрошевой оперы».

Начало у нас было неплохое. Таганка вышла из постановки «Добрый человек из Сезуана». Это производило невероятное впечатление, не имевшее ничего общего с тем театром, что тогда существовал. А потом была, между прочим, «Жизнь Галилея», с Высоцким, как ни странно, в роли Галилея. И это, как мне кажется, было вполне в духе самого Брехта. Потому что Галилей должен был быть именно таким вот человеком, способным на резкое действие и очень эмоциональным. В этом, собственно, задача его была — показать другую сторону Возрождения и становления современной науки.

Вообще доходило до особых вещей, что касалось Брехта в Советском Союзе. В юном возрасте я купил отдельное издание, западное издание пьесы Брехта «Разговор о беженцах», с большим интересом ее прочитал. Считаю, что это недооцененная, а у нас практически вообще неизвестная вещь. Я ее прочитал в полной уверенности, что на русском языке такое напечатать нельзя. Я довольно долго пребывал в этой уверенности, пока как-то не залез в многотомник пьес Брехта. И с удивлением обнаружил, что она давно переведена. Но опять же по вот этой советской модели, ее никто, естественно, не читал. Зачем читать Брехта? Он понятно кто. У Брехта выхватывают обычно одну линию.

А Брехт, конечно, сложнее.


Друзья и Россия

Вицисла Э. Беньямин и Брехт — История одной дружбы / Пер. с нем. С. Аверкина, Ю. Соломатин. Под ред.: С. Ромашко. Общая ред.: Н. Гутова, — М.: ООО «Издательство Грюндриссе», 2017. — 456 с.


Эрдмут Вицисла

литературовед, Берлин

Ася Лацис завязала отношения между двумя мужчинами. Латышский режиссер. Беньямин посвятил ей книгу «Улица с односторонним движением». Ася Лацис открыла для Беньямина коммунизм. Он даже думал, чтобы вступить в партию и переехать в Советский Союз. И Ася Лацис закрыла перед ним эту страну, как она для самой себя закрыла. Может быть, она закрыла свою страну, потому что она открыла ему глаза.

У Беньямина в «Московском дневнике» написано: «Я рассказывал про Брехта». Для меня это одно из доказательств того, что Беньямин и Брехт познакомились не в 29-м году, а раньше немного. В 26-м, когда Беньямин ездил в Москву. Знали, по крайней мере, друг друга. Через шесть лет, в 32-м году Брехт приехал в Москву показывать «Кулле Вемпэ». Райх, Сергей Третьяков здесь важен как общий знакомый.

Ася Лацис открыла определенный культурный трансферт. Российские, советские художники, поэты становились известны в Германии. Там узнали про Эйзенштейна, Зощенко, Гладкова, Третьякова, о театре Мейерхольда.


Александр Скидан

поэт, критик, переводчик. Санкт-Петербург

Эффект очуждения или остранения. Сергей Третьяков был и переводчиком Брехта, и таким мостом, спутником в Москве. Он показывал Москву, и, по всей вероятности, приводил в гости к лефовцам и Шкловскому. И, по-видимому, эффект очуждения восходит к разговорам с Третьяковым, который был знаком с формалистами, их теориями искусства как приема. И с этим термином, который приписывается Шкловскому. Хотя он в той же мере Шкловского, как и Осипа Брика. Остранение, я имею в виду. Русские переводчики вынуждены были переводить иначе, потому что с формалистами в 50-е годы было еще не все понятно. Они не были полностью реабилитированы. Реконструировать всю эту историю через Третьякова было сложно. Третьяков был репрессирован, расстрелян.


Карточный домик эмиграции

Вицисла Э. Беньямин и Брехт — История одной дружбы / Пер. с нем. С. Аверкина, Ю. Соломатин. Под ред.: С. Ромашко. Общая ред.: Н. Гутова, — М.: ООО «Издательство Грюндриссе», 2017. — 456 с.


Эрдмут Вицисла

литературовед, Берлин

В открытке, которую Беньямин в 34-м году в январе послал Брехту, он написал: «Дорогой Брехт! Я посылаю Вам строительный чертеж. Надеюсь, что это поможет вам в вашей тренировке. Надеюсь, тренировки принесут вам успех, я в этом уверен, очень заинтересован». Это письмо неоднократно печаталось в разных изданиях. Но ни в одном не было пояснено, что там изображено. А это важно, чтобы понять, что человек имеет в виду, какой строительный чертеж присылает и советует мастеру. Мне кажется, эта открытка хорошо передает ситуацию эмиграции, в которой Беньямин и Брехт оказались, этот танец на краю вулкана. Жизнь в эмиграции была полна рисков, опасностей. Это ощущение хрупкости бытия, отношений. Но, с другой стороны, это поиск чего-то надежного. Их дружба стала тем, на что они могли опереться в тот момент.

Брехт постоянно приглашал Беньямина в Данию. Там он, собственно и жил с конца 33-го года. Он постоянно описывал, как же хорошо там жить. Он говорил: смотри, у нас есть радио, газеты, игральные карты. Есть даже печка. Здесь невероятно легкий язык. И вообще мир здесь невероятно тихий, тише, чем в остальной Европе.


Сергей Ромашко

филолог, переводчик, Москва

Судьба левых интеллигентов того времени — бежать. Брехт совершил кругосветное путешествие, обогнул земной шар. Сами события, в которых жили и работали эти люди, были настолько жестоки по отношению к ним, что иногда удивляешься, как они в этих условиях занимались совсем другими делами. Они могли себе позволить длинные-длинные теоретические дискуссии, могли строить планы, словно за дверью их не ждала смерть.


Эрдмут Вицисла

литературовед, Берлин

У Брехта есть прекрасное стихотворение о пути Лао Цзы в эмиграцию. Таможенник на границе его останавливает. И когда он узнает, что это мудрец, то говорит: «Запиши свою мудрость». Интересует этого пограничника не паспорт, не багаж, а именно мышление. Мудреца не обыскивают, не сажают в тюрьму. «Запиши свою мудрость». Беньямин назвал эту мысль минимальной программой гуманности. Поэт знал, что Беньямин зачитывал это стихотворение о Лао Цзы своим охранникам во Франции. Интерпретировал его. Комментарий Беньямина был напечатан только швейцарскими антифашистами. Мягкая вода точит камень. Это стихотворение о традиции, о передаче опыта. В конце идет восхваление таможенника: «Слава тем, кто мудрость отберут. Мы и стражника восхвалим тут».


Йоэль Регев

философ, Иерусалим

В биографии Беньямина действительно повторяется эта ситуация. Его в самом деле задержали на границе. То есть он пытается бежать из Франции в Испанию. Его задерживают на границе. Там происходит задержка вместо того, чтобы привести к изъятию и раскрытию мудрости. Стихотворение заканчивается любопытным на самом деле четверостишием. Оно вообще-то все написано для того, чтобы воздать славу пограничнику. Потому что у мудрецов их мудрость надо отобрать. Если дословно, ее нужно выхватить, потому что они неохотно с ней расстаются. Обычно это действие, выхватывание, остается незамеченным. А цель Брехта заключается в том, чтобы на этом действии, выхватывании остановиться, и вот этого пограничника сделать не менее достойным славы, чем самого мудреца.


Эрдмут Вицисла

литературовед, Берлин

Знаете, Беньямина убили. Хотя морфин он принял сам. В этот момент у него просто не было сил. Он был тяжело болен, не мог выдерживать издевательства и трудности пути. Он понял, что выхода у него нет. Беньямин не мог продолжать. Поэтому вот так все закончилось.


Встреча состоялась при поддержке Гёте-Института.

Другие материалы автора

Сергей Морозов

​Страшно жить!

Сергей Морозов

​Человек с топором

Сергей Морозов

​Бестселлер по заявкам

Сергей Морозов

​Жизнь как роман

Читать по теме

​Что такое «дальнее чтение» Франко Моретти?

О «Дальнем чтении» Франко Моретти и цифровых технологиях в современном литературоведении рассказывают переводчики Олег Собчук и Артем Шеля.

11.04.2016 Тексты / Интервью

​Биография Арто и ее двойник

О биографии Антонена Арто и ошибках русских переводчиков читателям Rara Avis рассказывает писатель Анатолий Рясов.

09.08.2016 Тексты / Рецензии

​Театр эпохи авангарда

Искусствовед Валерий Золотухин на фестивале «Дни авангарда» прочел лекцию о биомеханике Мейерхольда, импровизации и театротерапии как исторической рефлексии.

28.04.2017 Тексты / Статьи

​Манипуляция и архитектура

24 апреля, в День катастрофы (Йом ха-Шоа) в Электротеатре «Станиславский» при поддержке культурно-образовательного проекта «Эшколот» историк Вадим Басс прочел лекцию, посвященную методам мемориальной архитектуры, вырывающим человека из повседневности.

02.05.2017 Тексты / Статьи