Коллектив
Текст: Владимир Березин
Фотография: из архива автора
Писатель-пешеход Владимир Березин о человеке среди людей.
Ад — это другие.
Жан-Поль Сартр, «За закрытыми дверями»
Я довольно часто слышал о травме, которую нанёс советский коллективизм людям. Те, кто, подчёркивают свою индивидуальность, обмениваются, как паролями, рассказами о том, как человеческих детёнышей сгоняют сперва в детские сады, потом в школы, и везде они варятся в одном котле. Они спят в душных армейских казармах, как до этого спали в страшных пионерских лагерях, и огромное государство-левиафан кричит им: «Не отставай, торопись, коллектив уже выходит, а ты запутался в штанишках и носках». Вся жизнь твоя превращается в ад, потому что ты из года в год живёшь среди людей, которые только и делают, что доставляют тебе неудобства. Ты существуешь в коммунальной квартире, где по утрам в туалете поёт какой-то сумасшедший, вместо того, чтобы быстро и споро сделать свои дела, а ночью в твою стену ритмично бьётся соседская кровать. Ты в аду, в аду, в аду.
Но одновременно с этими историями я слышал и другие, про те же коммунальные квартиры. Про то, как соседи, разъехавшись, ездят друг к другу в гости. Как помогали друг другу и утешали в суровом нашем житье. Как кого-то коллектив спас от одиночества, а вот эту старушку — от самоубийства. А за тем старичком — ухаживали, а за чужими детьми присматривали.
В этих историях есть важное обстоятельство: все выдумывают прошлое. Мало того, что никакого общего прошлого нет (нет и не могло быть общего прошлого в Прибалтике, Средней Азии, Перми и столицах), но я свидетель того, как переписывается личное прошлое, да так, что говорящий пройдёт проверку на любом детекторе лжи. Что там прошлое! У каждого из нас есть опыт разговора с двумя бывшими супругами после развода, разговора по отдельности. В этот момент происходит полная гибель гносеологии. Мы сопереживаем страшной истории школьного буллинга, извлеченной из памяти, а потом слышим от других людей, как имярек ел шоколад под одеялом, инициативно ходил к пионервожатому, сообщая, кто не спит после обеда и украл чужую посылку. В случае со школьной травлей мы сталкиваемся с тем, с чем я столкнулся в разговоре с молодыми матерями. Все они в разные годы опасались, что их сыновей в армии будут травить другие солдаты, и ни одна не опасалась того, что её отпрыск будет кого-то обижать. Есть некоторое убеждение, что всегда травят ни за что — за смешную внешность, национальность и непохожесть. Но я видел, как сплачивается жестокое мини-гражданское общество по отношению к доносчику. А ныне доносчик может красочно описать свои страдания, и я поверю ему.
Поэтому вопрос о взаимодействии человека с советским коллективом не имеет разрешения. По крайней мере, в виде натурного эксперимента. Эксперимент, безусловно, был, множество людей на разные голоса рассказывают о нём, тысячи учёных обрабатывают его результаты и делают абсолютно противоположные выводы. На каком расстоянии должен держаться один человек от другого — решительно непонятно.
Был такой довольно примечательный драматург Владимир Киршон — чрезвычайно активный литературный чиновник, даже лучше сказать — функционер (тот случай, когда можно развести руками и сказать: «Всех учили, но кто тебя заставлял быть первым учеником?»), рапповец, драматург, написавший несколько чрезвычайно популярных пьес и расстрелянный в 1938 году, когда ему было всего 35 лет. Изо всей его бурной жизни осталось стихотворение «Я спросил у ясеня», да и то благодаря известно какому фильму.
Во второй половине пятидесятых годов пьесы Киршона пытались вновь ввести в репертуар театров. Самые агитационные его творения этой реанимации сопротивлялись, но «Чудесный сплав», написанный в 1934 году, шёл в ленинградском БДТ. Из этой комедии можно извлечь множество разных смыслов, если внимательно её читать (или слушать — в Сети доступна запись спектакля 1958 года). Те слова персонажей, что казались в 1934 году естественными, вызывают оторопь, нелепое для современников кажется очевидным для нас — ну и тому подобное дальше. Теперь я перескажу сюжет, потому что таких любителей этой пьесы, как я, пожалуй, не осталось. Молодые учёные, объединённые в бригаду, бьются над проблемой особого сплава для нужд авиации. Всё дело в том, что им хочется сделать самолёт из сплава с бериллием, но это у них никак не выходит, однако они берут обязательство совершить открытие ко дню Воздушного флота. Один из героев — индивидуалист и считает, что наука — дело отдельно стоящих гениев, а не комсомольских бригад. Поэтому он решает работать один. В этот момент к бригаде прикомандировывают молодую красавицу-химика. Естественно (в таких пьесах такое всегда естественно), что между ней и молодым начальником возникает любовь. Унылый индивидуалист болтается у них под ногами, позволяя себе быть мишенью для острот всех персонажей, ну и потешать зрителей, конечно.
Итак, вот что там говорится:
«Наташа. Это очень тяжело — быть одиноким.
Олег. Мне одиноко, когда я среди многих.
Наташа. Вы не знаете настоящего одиночества. Я родилась в Сибири, в деревне, в тайге. Самым жутким днем было воскресенье, когда не работали. (Эта фраза была too much даже для пятидесятых годов прошлого века, и в постановке БДТ она не произносится — В.Б.). Вот как сейчас помню: пошла в лес, заблудилась и три дня не могла попасть домой. Вот, может быть, тогда я и поняла, что такое одиночество.
Олег. Это лучше, чем быть затерявшейся в толпе.
Наташа. В толпу я попала впервые в Москве, в октябрьские дни. Я бродила по улицам, как пьяная. Это огромное чувство— быть связанным с сотнями тысяч людей одной радостью, одним горем, одной мечтой.
Олег. Я хочу иметь свою мечту. Когда мне говорят — встань, из чувства протеста я хочу остаться сидеть. Во время общего веселья мне может быть грустно. Не заставляйте меня смеяться, когда мне не смешно.
Наташа. Короче говоря, вы хотите выделяться. Чудак вы» * — Киршон В. М. Чудесный сплав: комедия в четырех актах. — М.: Гос. изд-во «Искусство», 1956. С. 58. .
Говорят, что автор знаменитой максимы «Ад — это другие» потом оправдывался
Киршон был первым учеником новой власти не только в том, что мастеровито травил недостаточно лояльных писателей. Он был хорошим драматургом — не потому, конечно, что его можно поставить рядом с Шекспиром, а оттого, что он обслуживал социальный заказ не халтуря. Благодаря этому мы имеем перед глазами несколько больше, чем комедию. Это документ о санкционированных отношениях. О том, как функционировала тогдашняя эмпатия (индивидуалист перековался, и влился обратно в коллектив — сколько временной патины на этой фразе). Интересно было бы увидеть современный аналог «Чудесного сплава», — не в том смысле, что драматург портил бы новому Булгакову жизнь, а свою кончил в тридцать пять с дыркой в затылке, а в том, как через драматургию кодифицируется правила поведения. Сейчас, правда, нет единых правил, но отчего не определить их для больших человеческих компаний.
Ведь есть такое правило: если человек говорит: «Мне больно, мне очень плохо, этот мир и эти люди давят меня», нельзя ему сказать: «Глупости, тебе не больно, у всех так. Посмотри, вся твоя группа уже съела манную кашу и весело играет». Но верно и другое — если у человека тоска по коллективу, ему хочется быть со всеми, в толпу, то высокомерный ментор нового времени совершенно неправ, когда говорит: «Нет, тебе не грустно, всё хорошо, будь не таким, как все. Хочешь быть как все, так ты балласт, пережиток, вредная примесь в нашем современном сплаве». В разговоре о людях и людских отношениях квантор всеобщности вообще вредная вещь.
Говорят, что автор знаменитой максимы «Ад — это другие» потом оправдывался, и говорил, что эту фразу всегда понимали неверно: «Все думали, будто бы ей я хотел объяснить, что наши отношения с другими всегда испорчены, что это — сущий ад. Но я подразумевал совершенно другое. Я подразумевал, что если наши отношения с другими искажены, повреждены, то другой человек может быть только адом. Почему? Потому что в глубине других людей скрывается самое значимое, что есть у нас — наше самосознание. Когда мы размышляем о себе, пытаемся познать себя, мы используем по существу то, что другие уже знают о нас, мы судим о себе, используя те же средства, что и другие люди, когда судят о нас. Во всём, что я рассказываю о себе, есть толика суждения окружающих. Во всём, что я в себе ощущаю, есть толика суждения окружающих. Следовательно, если мои отношения с другими плохи, то я полностью от них завишу, и на самом деле это означает, что я попадаю в ад. В мире довольно много людей, которые находятся в аду, потому как они слишком сильно зависят от чужих суждений. Но это совсем не означает, что с другими у нас не может быть отношений иного толка, это просто подчеркивает фундаментальную значимость всех остальных для каждого из нас». Я сходу не нашёл источника, где Сартр говорит это, но мысль верная.
В яростных спорах о коллективе и личности сходятся абстракции «хорошо» и «плохо». А ничего этого нет. Есть только личные ощущения, да и те очень сложно проверить.