В начале апреля в Москве прошла Неделя театра Ирана. За четыре фестивальных вечера на сцене театра «Около дома Станиславского» было представлено пять спектаклей.

Я заранее взял билеты только на первые два дня, понадеявшись, что и в дни показа не будет проблем купить на остальные спектакли. Но оказалось, билеты разошлись. Этого и следовало ожидать на самом деле: зал «Около» — небольшой, в восемь рядов, и было бы удивительно, если в огромной Москве не нашлось несколько десятков ценителей иранского театра. Или хотя бы любопытствующих. Тем более что иранская диаспора, проживающая в российской столице, обычно не пропускает мероприятий, привозимых с Родины. Однако и эти два вечера доставили мне довольно сильные эмоции. Поход в театр на этот раз оказался для меня путешествием духа. Эмоциональным припоминанием, если можно так выразиться.

Вы слышите свирели скорбный звук?
Она, как мы, страдает от разлук.

О чём поёт, о чём грустит она?
Я со стволом своим разлучена.

Я — сопечальница тех, кто вдали
От корня своего, своей земли.

Эти строки начала «Поэмы о скрытом смысле» Руми всегда приходят мне на ум, когда соприкасаюсь с каким-нибудь культурным проявлением (музыка, танец, обряд), будоражащим память сердца, говоря в суфийской терминологии. В такие моменты ты себя чувствуешь той самой свирелью, которая тоскует о том времени, когда ее ещё не «окультурили», и она, будучи тростником, свободно и дико росла в зарослях.

Фестивальная неделя открылась музыкальной программой: в первый вечер давали концерт классической иранской музыки под названием «Восторг освобождения». Группа «Гамар» под руководством Навида Дэхгана, струнный квартет Anno Domini и исполнитель авазов (стиль пения) Хосейн Нуршарг.

Обычно люди, смеясь, рассказывают о каком-нибудь концерте или музыкальном спектакле, мол, было так скучно, что они уснули. По мне же, хороший, правильный концерт — именно тот, который «усыпляет». Если вас так и клонит ко сну во время звучания музыки, значит, ваша душа, превращаясь в «свирели скорбный звук», пробуждается. Конечно, не имеется в виду глубокий сон, а только дремота, пограничное состояние, компромисс между сном и явью. Именно такая ситуация — комфортная среда обитания души.

И вот я как бы уснул. И в полусне почувствовал присутствие мамы, давно умершей. Она тоже пришла послушать, потому что любила эти песни. Я видел, как она спускалась. Облаком, млечной полоской. Каким-то образом я узнал её и пошёл за ней — в память, вглубь времени... нет, вдаль пространства. Было что-то среднее между пространством и временем. Я и сам стал облаком, рассеянным светом. Млечный путь начал расширяться, ещё, и ещё, и ещё — и вдруг лопнул. Из него вывалились аплодисменты. Я открыл глаза, огляделся, улыбнулся — и тоже стал хлопать.

Вы спросите, почему я о себе говорю, а не о концерте? Потому что, когда должным образом слушаешь музыку, она проникает в тебя, а ты становишься ею. Или ещё точнее, она вглядывается в нашу душу, как в зеркало. Подробно опишешь, что в это время делается с душой — вот и будет рассказ о музыке.

В этот же вечер перед публикой выступила наккаль (сказительница) Сара Аббаспур. Она продемонстрировала фрагменты мифологических и эпических историй о царе Джамшиде, тиране Зохаке и богатыре Рустаме. Когда-то наккали выполняли роль хранителей исторической памяти народа, а сейчас их ремесло, конечно, больше один из видов сценической деятельности. Наподобие моноспектакля.

Второй фестивальный день был уже театральным. «Инка театр» из Тегерана со спектаклем «Медея» по мотивам пьесы Хайнера Мюллера в постановке Неды Касэмьян.

...главное в этой интерпретации — не само слово, а как оно преподнесено

На мой взгляд, театр такой и должен быть — «не как в жизни», а с подчеркнутыми условностями. Неестественные жесты, перепады интонации, громкий и разборчивый шепот, беззвучный крик, странные одежды, мелодичная речь, свет, цвет — всё как во сне. Иначе зачем он нужен, если как в жизни?

Тегеранская «Медея» — спектакль небольшой. Впрочем, как и текст Мюллера. В нём заняты три актёра: Венушэ Вахэди (Медея), Хамун Хушьяр (Ясон и кормилица) и Хамид Шахранлу (кукловод, он же автор персидского перевода). Мне показалось, что главное в этой интерпретации — не само слово, а как оно преподнесено. Причём не только голосом или отсутствием его (иногда безмолвное открывание рта или немой крик), но и жестом. Как будто слово нарождается из-под пальцев и — вот оно: берите с ладони!

Все мы видели разных «Медей». И мне показалось интересным вспомнить и сравнить, как «играли» убийство детей в различных постановах. У Камы Гинкаса в ТЮЗе Медея-Карпушина кухонным топориком отрезает головы куклам, выглядящим настолько натуралистично, что вызывает некоторое отвращение. В театре Вахтангова в постановке Михаила Цитриняк символом детей служат два шарфа. Медея-Рутберг играется с ними, накидывает на шею, набрасывает на руки, бросает на пол, поднимает — и в какой-то момент шарфы-дети оказываются окровавленными. Или она разрывает их — я точно не вспомню сейчас, но это и не важно. А у иранской Медеи нет на руках ничего — ни куклы, ни шарфа — она только изображает, что держит детей в объятиях, гладит их по голове, прощается с ними. И нет однозначного ответа, что она с ними сделала. Ведь режиссёр не слепо следует за Мюллером, а если обратиться к мифу, то вспомним, что есть и такая версия, по которой Медея не убивала детей. При подобном раскладе она предстаёт перед нами не таким уж страшным чудовищем. Ну, отравила соперницу — отомстила. Обычные дела — с кем не бывает в любви! «Пергамент гладкий делают из кожи,/ Не знавшей родов тёлки молодой/ На ней-то напишу сейчас я пьесу».

Если первый, музыкальный, вечер должен был увлечь меня в полусон, чтобы говорить со мной на одном языке, то второму, театральному, не было такой необходимости, несмотря на то, что спектакль шёл на персидском. Потому что слово, подкрепленное, как я выше сказал, интонацией, жестом, даже цветом, оказывается, способно дать нам то же видение, что и полудрёма, если даже точного значения его не знаем.

Добавлю только, что фестиваль Неделя иранского театра — это очередной проект Московской консерватории, которая уже более двадцати лет изучает иранскую музыкальную культуру, а теперь взялась представить нашей публике и театр Ирана, в отличие от кино, совершенно неизвестный в России.