Бруно Т. Комбинат / Пер. с итал. А. Богуславской; худ. Ф. Владимиров. — М.: Пешком в историю, 2021. — 112 с. (Фэнтези)

Чтобы протиснуться в эту трубу, в эту историю, в эту «страну», надо быть крупной, голодной и взрослой. Быть одинокой, ворчливой, свободной. Быть кем-то вроде коричневой корки. Вы вот похожи на Корку немного? Внешне, к примеру: повадками, носом, формой ушей или цветом волос? Может быть, кожей? И вкусами тоже... Может, душой? И крысиной судьбой... Именем, данным без всякого спроса? Или, допустим, всеобщей молвой... Как бы там ни было, только вот Корка — эта несносная бурая крыса, главный герой «комбинатного» мира, с первых же строк побежала туда: вверх по трубе, что вела в никуда. Там, как известно, кормили всегда. Правда, невкусно, но как из ведра: корм просто сыпался, точно пурга. Что ещё нужно для счастья с утра? Скажете, общество? Вот ещё, да! Корка по горло был сыт этим обществом крыс: наглых и сильных, а главное — юных! Юных и глупых, как Корка тогда: в те незабвенные и беспринципные, очень далёкие сытые дни. Старому крысу друзья не нужны: лучше вести разговоры с Вибриссой, «словно антенна», торчащей из носа у крыса. Эта Вибрисса как будто бы знает... знает «реального» серого крыса: самые тайные, самые стыдные, самые важные мысли у крыса. С ней они вместе, всегда заодно: просто и честно, без ложных надежд, без недомолвок, без ссор и прощаний. Разве не так все, вообще-то, мечтают? Разве не так очень часто бывает? Разве нельзя подружиться с Вибриссой.

Кто-то заметит: «Но мы же не крысы!». Ах, ну, конечно, мы с вами не крысы. Нет у нас этих облезлых хвостов, нет пожелтевших передних зубов. Вот и Тим Бруно как будто кивает: он же биолог — наверное, знает... Знает о том, что всё в жизни зависит от времени года, степени голода, прочности дермы, а также погоды: множества крупных и мелких деталей, веских причин и случайностей даже... Просто от Корки ничто не зависит. Кто он такой в этом пепельном мире? Сером и грязном, дождливом и страшном, только подсвеченном вспышками гнева, — мире, который не выдумал Бруно: мире, который он словно застигнул врасплох. Все эти трубы и все эти поршни, все эти блоки, винты, шестерёнки, все эти тросы, лебёдки, насосы, ржавая дверь и кормушки животных, кран и загоны, ходы-переходы, длинный конвейер и гладенький жёлоб, все механизмы и чёрное «сердце», то есть большая стальная турбина, что, бесконечно, как муха о стену, бьётся внутри Комбината беспечно, бьётся бессмысленно, шумно и вечно, — так ведь и выглядит, в сущности, мир, если смотреть на него вот отсюда: с крыши, где Корка сидит, как и Бруно. Только животные: те, что внутри — свиньи, коровы, телята и овцы; те, что стоят в своих стойлах — жуют; те, что не видят ни солнца, ни звёзд, даже про реки, про снег, про ворон, даже про бабочек и про любовь, даже про верность, про правду насчёт...правду насчёт Комбината не знают, — только они, может быть, полагают: мир, разумеется, очень хорош. Мир Комбината продуман насквозь. Мы в нём живём. И нам нравится он!

Как им сказать: ну, про то, что снаружи? Как объяснить им устройство всего? Как передать ощущение воли? Как описать состояние дня? Да и поможет ли это им тут, если они всё равно не поймут? Если для них никогда не откроется «там»? Может быть, лучше им вовсе не знать: ни про снежинки, что падают так, будто танцуют под музыку лета, ни про холмы, что покрыты цветами, ни про взросление, ни про старение, ни про консервы, которые вот...всё выезжают из южных ворот... Каждую ночь, каждый день выезжают. Корка их видел. Он понял. Он знает. Он и с Вибриссой уже поделился — только Вибрисса сказала: «Не надо! Разве ты сможешь кому-то помочь? Ты не виновен, а мир так устроен. Ты всё равно ничего не изменишь. Лучше грызи этот красненький корм». Вы бы смогли подружиться с такой? Неделикатной. Занудной. Прямой. И неуступчивой! И непредвзятой! И хладнокровной, как рыбы зимой. То же нам, совесть — свалилась на морду! Разве телёнок из ряда 500 с этим его непонятливым взглядом круглых-прекруглых ореховых глаз, биркой на ухе и белым пятном, очень похожим на яркий фонарь, кем-то включённый в ненастную ночь, — разве не в силах он вытеснить совесть? Впрочем, Вибрисса, вообще-то, не совесть. Совестью пахнет от морды телёнка... Может быть, он, этот рыжий телёнок, что задаёт каждый день по вопросу, смотрит на крыса, почти не моргая, смотрит восторженно, не отрываясь, ждёт его так, словно тот ему папа — папа, который приходит домой с очень серьёзной и сложной работы, вечно усталый и вечно голодный, но ведь приходит же, вот ведь что важно, — может быть, он ему...как это, ну? Как оно тут, в нашем мире, зовётся? Кажется, друг? Или раб? Или как?

Мы не вибриссы, не бурые крысы. Люди ли мы? Или, может, мы овцы? Или мы свиньи? А может, коровы? Вот они, кстати: жуют и жуют — столько жуют, сколько корма дают. Что там творится у них в головах? Что нам известно о тайне в глазах? Вправе ли мы и свои закрывать? Вправе ли спать и спокойно дышать? Вправе ли мы ничего не решать? Вправе ли просто как будто не знать? Вправе ли есть? Не воевать? Просто сидеть? Не отвечать?... Сколько вопросов! Ну, разве так можно?! Словно животные, право, столпились: хрюкают, блеют, мычат и визжат. Вы им в ответ: «Прекратите сейчас же! Это ужасно! Ужасно и сложно... Грубо, нечестно, противно и больно! Да и к тому же... вообще... невозможно». Впрочем... кому это вы говорите? V из Вендетты? А может быть, Бейбу? Может, Шарлотте? А может, себе? Призраков, правда, здесь сыщется много: можете верить, а можете, нет. Бруно и Корка отчаянно верят: верят в анархию и в безразличие, верят в конвейер, в жестокость и в страх, верят в огромный, как мир, Комбинат, верят в реальность и в силу любви, в цену жестянок и запах стыда, в хрупкость турбины, пожары в сердцах, верят в мечты и, наверное, в нас.