Владимир Зельдин: «Старость, это на самом деле — счастье»
Текст: Евгения Коробкова
Фотография: Дмитрия Чижова
Поэт и журналист Евгения Коробкова о Гагарине старости.
Еще каких-нибудь пару лет назад он в шапочке с помпончиком, в смешных перчаточках с разноцветными пальчиками — бежал с олимпийским факелом в руке. Легендарный Зельдин. Он работал с Марией Ладыниной, слышал живьем Маяковского. Порог его гримерки переступала Анна Ахматова, а в свои 99 стал старейшим факелоносцем Олимпиады.
Он еще потом говорил журналистам, как бы извиняясь, мол, я очень переживал, я ведь мог бежать быстрее...
А страна, глядя на него, трогательного, раскрасневшегося, с экранов телевизоров, улыбалась и радовалась. Кажется, выйди Зельдин в космос — никто бы сильно не удивился. Наш Зельдин был один такой.
Для актера дорога к бессмертию — экран. Но Зельдин снимался не так много, как мог бы. Зрители кинокартин, там, где он — молодой, кудрявый с серьгой в ухе и с подведенными глазами — уже сами стали ветхими бабушками и дедушками. Меж тем, среди поклонников Зельдина были совсем молодые люди.
Десять лет назад во время фестиваля искусств, который проводил РГУ нефти и газа имени Губкина, мы, группа студентов из разных городов, впервые увидели его на премьере «Дон Кихота Ламанческого». Многие из нас и в театре-то были впервые. Как он сумел «взять» молодую аудиторию? Отвести глаз от него: щуплого, обаятельного, в неожиданно легко припадающего на колено перед Дульсинеей - Гвердцители, умирающего и воскресшего — было невозможно.
В том спектакле он еще и пел живьем.
Поразительно то, что живого Зельдина, где он — Мюнхгаузен или Дон Кихот Ламанческий могли увидеть только москвичи и гости столицы
Он вообще отлично пел. Мы, конечно, не помним, но старинный хит «Друга я никогда не забуду, если с ним подружился в Москве», — исполнял тоже он. Говорят, когда в Америке показывали «Свинарку и пастуха» — американцы удивлялись: как удается русским актерам так петь.
На самом деле — ничего невероятного. Зельдин рос в музыкальной семье. Отец был дирижером — сначала — в Твери, потом — в Москве. В детстве Володя даже играл в оркестре на трубе. Он закончил Гнесинку, и, хотя не смог поступить в консерваторию, любовь к музыке, пению, танцам — сохранил на всю жизнь.
В фильме «Сказание о земле сибирской» сыграл пианиста. Концерт Листа он выучил специально для роли. Играл ‑ под фонограмму Эмиля Гилельса. Но так, что именно его руки вошли в кадр, а во время записи эпизода ни у кого из съемочной группы не возникло ни малейшего сомнения: это сам Зельдин играет.
«Ну конечно, люди были неискушенные, что такое фонограмма — не знали», — оправдывался Зельдин. Он вообще часто принижал свои способности. Отсутствие честолюбия для актера — не очень хорошее свойство. Но таков он был.
Где это видано, чтобы стареющие актеры сами отдавали свои роли. «Для пожилых почти нет ролей, кроме роли Мамуре и та — женская», — говорила актриса Вера Васильева.
Но Зельдин не ждал, когда племя младое вытеснит со сцены. Ему было чуть больше пятидесяти, когда свою звездную роль в «Учителе танцев» (ту самую роль, которой восхищалась Ахматова) он отдал молодому Федору Чехонкову. Притворился больным в день спектакля, вместо него вышел Чехонков. А Зельдин долго хвастался, как ловко всех надул. И не страдал по ушедшей роли. Ведь взамен пришли новые. Зельдин — играл и в девяносто, и в сто. И собой прославил Театр Российской армии. Не самый передовой, но тот, в котором он, легендарный Зельдин, служил всю жизнь.
Он происходил из того поколения людей, которые на вопрос, что лучше: кино или театр, непременно отвечали — «театр». Зельдин оставался театральным актером. Поразительно то, что живого Зельдина, где он — Мюнхгаузен или Дон Кихот Ламанческий могли увидеть только москвичи и гости столицы. Но о том, что в девяносто он сыграл Дон Кихота, а свой сто первый юбилей отметил на сцене спектаклем «Учитель танцев» — знали все.
«Забавный старичок» не уставал бывать везде
У нас театральному актеру, чтобы о нем узнала все страна, нужно жить долго. Долго, как Зельдин.
В пожилом возрасте Зельдин становился лучше, лучше и лучше, пока не сделался тем самым обаятельным, любопытным старичком со строгим и озорным взглядом из-под век треугольничком. Пожилым стилягой, носившим бабочки, яркие костюмы, полосатые штанишки, умеющим посмеяться над собой: «Я — забавный старичок, такого уже не будет».
«Забавный старичок» не уставал бывать везде. Катался на коньках и водных лыжах, прыгал с парашютом, слыл спортивным болельщиком. Лет до восьмидесяти совершал в одиночку заплывы в море.
Он называл это «чувствовать жизнь на пальцах» и всем собой — доказывал, жизнь хороша.
Легко ли ему давался образ старика-оптимиста? Он не говорил. Старая актерская выучка. «Что-то в нашей актерской жизни должно оставаться тайной. Не все должно быть ясно зрителю про его кумира».
Я помню, что тогда, десять лет назад, после спектакля — несмотря на возраст, усталость, премьеру, зная, что мы приехали издалека, нашел время пообщаться с каждым, расспросить о городе, показать гримерку, подписать книгу «Моя профессия. Дон Кихот». Ту самую, где на последней странице написано неожиданное для нас, студентов-третьекурсников: «Старость — это на самом деле — счастье».
Его могло не быть. «Моя участь — лежать на полях сражений вместе с тысячей ребят, которых скосила Великая отечественная война», — говорил он. Длинную и жизнь его спас режиссер Пырьев, когда несколько месяцев до начала войны утвердил Зельдина на роль грузина Мусаиба в фильме «Свинарка и пастух». Почему? На роль пробовалось столько настоящих грузин. Этот вопрос занимал актера всю жизнь.
Может быть, Пырьев сохранил его для нас. Чтобы Зельдин стал тем, кем стал. Гагариным старости, невероятным оптимистом, вышедшим в позднюю пору и доказавшим оттуда: и за столетним рубежом жизнь прекрасна.