Тьма моя зеркальце, скажи...
Текст: Женя Янкина
Фотография: by Manyu Varma on Unsplash
О пришельцах и мигрантах в современной западной литературе рассказывает обозреватель Rara Avis Женя Янкина.
Тебе хочется узнать его поближе, потому что он такой удивительный и ни на что не похожий? Плохая идея. Тебе даже дотрагиваться до него не следует. Ты это все-таки сделал? Подошел и дотронулся? Идиот, это была твоя последняя ошибка. Чувствуешь, как он вцепился в тебя? Не пытайся сопротивляться, его уже не оторвать. Ударишь — станет еще хуже. Его кровь разъедает все вокруг. Он обездвижит тебя, погрузит в тяжкий сон без сновидений, спрячется в тебе, будет ждать и расти, питаясь твоими жизненными соками, а когда придет время, вырвется из твоего тела в новом чудовищном облике, но ты этого уже не увидишь, ты будешь мертв.
Тебе хочется узнать его поближе, потому что он такой удивительный и ни на что не похожий? Будь осторожен, не напугай его, не навреди. Да, он бесконечно мудр, но в чем-то он совсем как маленький ребенок. Кажется, он вообще не знает, что такое зло. Он умеет совершать невероятные, волшебные вещи, его сердце сияет как приветливый маяк на дальнем берегу, его прикосновение оживляет и исцеляет, но он не справится без твоей помощи и защиты. И самое главное — не забывай, что здесь, в твоем мире он все-таки гость и лучше всего ему будет дома.
Поднимите руку, кто, прочитав эти два абзаца, вспомнил любимую фантастику 80-х, гигеровского монстра с выдвижной пастью и морщинистого И-Ти с глазами Эйнштейна. А теперь поднимите руку те, кто представил себе человека. Обыкновенного человека. Ну, то есть не совсем обыкновенного, просто... очень хочется назвать все это по имени или даже по именам, по множеству имен, но тогда получится, что разговор — о ненависти или о глупости, но это ведь не ненависть и не глупость... по крайней мере, так отчаянно хочется думать...ну, вы понимаете... ну, а как это еще сказать... В общем, другого человека.
Эта статья не о кино, а о книгах. Инопланетяне не фигурируют ни в одной из них, но они там все равно есть. «Другой» человек, «пришелец», alien, обречен существовать в научно-фантастическом пространстве между И-Ти и Чужим. В историях, которые мы сочиняем про него — и даже в историях, которые он сам сочиняет про себя — он неизменный ответчик за наши ночные страхи и воспоминания о несуществующем рае. Как бы убедительно мы ни рассказывали о своем пламенном желании открыть разум невероятным чудесам иного мира, заглядывая за волшебный барьер, все мы по сути шепчем одно и то же: Тьма моя зеркальце, скажи, да всю правду доложи — что я такое?
К счастью, научно-фантастические миры просторны, и между И-Ти и Чужим найдется место для множества форм жизни и множества форм речи — и разговора. Давайте послушаем. Ирландия на севере, Нигерия на юге, Индия на востоке, Мексика на западе, истории несутся отовсюду.
С острова
О'Крихинь Т. Островитянин. / Пер. с ирл. Ю. Андрейчука, А. Новикова-Ланского. — М.: Додо Пресс; Фантом Пресс. 2018. — 512 с.
Эту книгу написал почти И-Ти. Во всяком случае, таков был замысел.
Пока XIX век проделывал с европейской цивилизацией удивительные вещи, на острове Большой Бласкет — два с половиной километра по крайне капризной воде от деревни Дун Хын, что на западной оконечности полуострова Дангян, — этого по большому счету никто не замечал. До цивилизации еще надо было добраться, не потонув, да и некогда было добираться — рыба сама себя не наловит, торф сам себя не порежет, поле само себя не вспашет, а если не наловить, не нарезать и не вспахать вовремя, помрешь с голоду. В начале ХХ столетия, в разгар Ирландского возрождения приезжих историков, лингвистов и просто представителей любознательной интеллигенции ждало на Большом Бласкете, в самой западной точке Ирландии и всей Европы, настоящее чудо — уникальное поселение-заповедник, сохранившее в нетронутом виде традиции, фольклор и язык. А самым отважным туристам, желавшим овладеть чудесным островным наречием, следовало идти к Томасу О'Крихиню — замечательному рассказчику и певцу, в свободное от крестьянских и рыбачьих забот время охотно перевоплощавшемуся в педагога. Один из учеников О'Крихиня, поэт, переводчик и кельтолог Роберт Эрнест Уильям Флауэр убедил того записать свои истории о жизни Бласкета. Так разменявший седьмой десяток О'Крихинь стал литератором и на свет появился — тут же став литературно-культурной сенсацией — «Островитянин». А когда ирландская волна, подобно всем волнам этнографического обожания, схлынула, летопись Томаса О'Крихиня заняла достойное место в ряду европейской классики — и документальной, и художественной.
Это уникальный текст, литературное дерево гинкго. «Островитянин» — не сырая записанная речь, не книга-уловка из категории «вы местного колориту хотите — его есть у меня!» и не попытка наивного прозаика взять штурмом литературную традицию. В 20-х годах, в мире, уже во всю варящемся в чудесах и ужасах XX века, Томас О'Крихинь написал сагу. Настоящую, древнюю.
Это хроника крайне нехитрой жизни отчаянно бедных, работающих на износ людей. В ней нет богов, колдунов и чудовищ, волшебных видений и героических битв. Точнее, есть. Ведьма живет в соседнем дворе, пусть и не ворожит, а только ругается. Если вы думаете, что охота на тюленя с минимумом оружия не может быть приравнена к поединку с монстром, подумайте еще раз. Неожиданная встреча рыбацкой лодки c пароходом и последующая крайне удачная операция по реализации улова ни в чем не уступает классическому сюжету о встрече смертных с эльфами. А между мифическими героями и женщинами, что вышли на берег и метали камни в лодку сборщиков налогов, пока та не убралась восвояси, кажется, вовсе не отыскать различий. Как и между сокровищами из иного мира и мукой, в голодные времена выброшенной с затонувшего корабля на берег. О'Крихинь не предпринимает никаких особых мер по превращению своей реальности в сказку, он ее такой видит. В «литературу» он ее тоже не пытается превратить. Пространство «Островитянина» не знает ни композиционных изгибов, ни аналитических углублений, в нем как будто не наступала эпоха Возрождения. И ты, сходя с лодки на эту пристань, словно покидаешь большой мир и превращаешься в односельчанина Томаса, который долго где-то путешествовал, а теперь наконец вернулся и должен услышать обо всех самых важных событиях этого крохотного куска скупой земли — кто на ком женился, кто и где сколько наловил рыбы, кто умер, кто опозорился спьяну, кто порвал в море сеть, как прошел праздник, что за песни пели, как повздорили соседские бабы, какие красивые девушки встретились на дороге и как оно иногда бывает, что выходишь утром из дому с твердым намерением нарезать побольше торфа, а не нарежешь вообще ничего, потому что нарвешься на поэта Шона О'Дунхле и будь любезен до вечера выслушивать, что он насочинял, а отказаться нельзя — ославит в рифму на весь Бласкет. Читая «Островитянина», чувствуешь прикосновение Средневековья к коже — и не призрачное, как при знакомстве с эпосом из томиков «Библиотеки всемирной литературы», а живое, теплое, шероховатое. А вылавливая — подлинное рыбацко-читательское чудо! — в этом нескончаемом гимне малому нарративу отблески событий внешнего мира и всполохи глубоко личных радостей и горестей О'Крихиня (а их там немало), начинаешь как-то совсем по-особому воспринимать время.
Большой Бласкет растворился в большом мире. Остров не выдержал испытания ХХ веком, в начале 50-х люди покинули его, а песни, стихи, ручные чайки, кроличья охота, ловля морских свиней, лодыжки, вывихнутые при лихой игре в хёрлинг, цыплята, падающие сквозь прореху в крыше прямо на стол и самый чистый ирландский язык — все это теперь достояние человечества, уже навсегда разучившегося рассказывать по-настоящему старые истории.
Из норы
Клемент Д. Молитвы об украденных. / Пер. англ. М. Тюнькиной. — М.: Синдбад, 2018. — 256 с.
А вот история совсем не древняя, сегодняшняя. В джунглях стоит гора, в горе прорыта нора, в норе сидит Ледиди. Именно так, не леди Ди, а Ледиди — «кожа кирпичная, грива черная, глаза черные, зубы белоснежные», афроиндеанка с примесью испанской крови, живая страница истории южноамериканского континента.... страница, которую, впрочем, кто угодно может «скомкать, вырвать и выбросить в мусорную корзину». Мама говорит, что они живут в стране женщин, но мама много какой ерунды говорит. Будь это страна женщин, полицейские не заявляли бы: «Если бы у меня родилась дочь, я бы на нее плюнул». И девочкам здесь не приходилось бы родиться мальчиками, в девочек превращаться годам к одиннадцати, а потом прятаться в норах, которые родители старательно роют в саду. Девочек, которые не прячутся, забирает черная машина. А пока ее не слышно, следует опасаться цветов, что несут смерть, яда, льющегося с неба, шоссе с ласковым названием Солнечное, которое разъединяет людей вместо того, чтобы соединять — и собственных родственников. А неродственников — тем более. И особенно Бога.
«С раннего детства мама учила меня молиться то за то, то за другое. Мы постоянно молились. Я молилась за облака и за ночную рубашку. Я молилась за занавески и за пчел.
— Никогда не проси у Бога любви или здоровья, — наставляла мама. — И денег не проси. Если Бог узнает, чего ты по-настоящему хочешь, ни за что не даст. Вот те крест.
Когда ушел отец, мама сказала:
— Встань на колени и помолись за посуду».
Про девочек возраста Ледиди обычно пишут романы взросления. Героиня Дженнифер Клемент вырастет, покинет гору, сделается служанкой в доме мертвецов, влюбится в утопленника, станет свидетелем убийства очень важного человека, обретет новую сестру и кое-кого еще.
Не подумайте, что перед вами загадочная книга, все тут проще некуда. На черных машинах ездит и набирает секс-рабынь наркомафия, яд с неба на людей льют правительственные вертолеты, когда не получается вылить его на плантации опиумного мака, а по шоссе мужчины уезжают на подработки и пропадают навсегда. А убивают в Мексике так часто, что поневоле запутаешься, кто живой, а кто мертвый, да и кто ты сам. Никакого пряного магического реализма, одна политика с экономикой. Ледиди вроде бы все понимает и ничему не изумляется, ее жуткий рассказ спокоен и даже чуть скуповат, но много ли толку от этого понимания и от этого спокойствия девочке, живущей в собственной стране как Алиса в Зазеркалье?
О том, какое огромное культурно-мистическое значение имеет Мексика для американцев, наверное, говорить излишне — если вы вдруг забыли, посмотрите новости и пару серий «Южного парка». Можно сказать, что «Молитвы об украденных» — расколдовывательный роман. Родившаяся в США, но выросшая и сейчас живущая в Мексике Дженнифер Клемент очень, очень аккуратно, почти с хирургической осторожностью отделяет фантастическое, сюрреалистическое, кошмарное от человеческого, пытается понять, как же все-таки быть ребенку внутри страшной бессмысленной сказки, сотканной вокруг него взрослыми. Молиться за занавески, пчел и посуду, рыть нору, пытаться просунуть в принцессин башмачок ногу, навеки испорченную нищенскими резиновыми шлепками — или, раз уж спрыгнуть со страницы не получается (увы, никто не говорил, что из сказки, пусть даже рукотворной, всегда можно сбежать), сочинить на ней кое-что получше?
Из реки
Рой А. Бог мелочей. / Пер. с англ. Л. Мотылева. — М.: АСТ, 2018. — 384 с. (От лауреата Букеровской премии)
Впрочем, бой со сказкой непредсказуем. В лесу, кишащем игуанами, ядовитыми пауками и бандитами, человек может победить, а в чудесном старинном доме — проиграть. Потому что старинность уже обратилась ветхостью, а совсем рядом течет мутная река.
Английская девочка Софи едет на каникулы в Айеменем. Там ждет почти незнакомая индийская половина ее семьи — папа, бабушка, забавные двоюродные братишка и сестренка Эста и Рахель. И наверняка множество приключений. Окажись Софи в руках благонравного литератора времен, когда солнце над империей не заходило, вышла бы миленькая история о маленькой леди, покоряющей — разумеется, в лучшем смысле этого слова! — экзотические земли. Завладей Софи современный прогрессивный автор, юную британку ждало бы вдохновляющее и поучительное знакомство с сокровищницей другой культуры и зануднейшая лекция по толерантности. Кажется, в покачивающейся между прошлым и будущим Индии 1969 года возможны оба сценария... Но букеровский лауреат Арундати Рой не испытывает иллюзий по поводу прошлого, будущего и милых детишек с говорящими именами. Софи умрет ночью в мутной воде, причем не без участия двоюродных братишки и сестренки (сами они не умрут, лишь будут плутать по лабиринтам горя всю свою оставшуюся никчемную жизнь). А также не без участия одного некстати сказанного грубого слова, одного не в меру ретивого дурака, одной глубоко несчастной (но при этом, к сожалению, еще и глупой, трусливой и мелко-злобной) женщины, и одного небольшого, но отвратительного преступления, остывшего безнаказанным. И не без участия двух влюбленных (им тоже придется плохо), сделавших в лодке посреди этой же реки то, что сирийской христианке из Очень Приличной Семьи и потомку неприкасаемого... по закону, конечно, можно, но кроме закона в этой стране еще много чего есть, много чего преотлично сохранилось с давних времен. Бедная Софи, у нее не было ни единого шанса. Какая уж тут «мудрость», когда тебя затягивает на илистое дно неуловимое и невидимое нечто, состоящее из множества вроде бы и близко друг на друга не похожих, но каким-то колдовским образом намертво сросшихся видов зла. Люди часто называют это нечто историей и изо всех сил делают вид, что не она управляет ими, чтобы они продолжали ее творить, а они творят ее, чтобы ей управлять.
В этой истории о том, как гибнет семья, уничтоженная трагедией, которую сама же невольно и подготовила, не найдешь ни зловещего начала, ни чудовищного конца. И старая добрая мантра «Запад есть Запад, Восток есть Восток» тут никому не помогает, хотя герои Арундати Рой отлично знакомы с творчеством Киплинга. Они и Шекспира прекрасно знают, но какой прок от Шекспира, если ты сам оказался внутри одной из его кровавых пьес?
Как люди выносят все это? «Большой Бог завывает, как горячий ветер, и требует почтения к себе. Тогда Малый Бог (уютный и сдержанный, домашний и частный) плетется восвояси, ошеломленно посмеиваясь над своей глупой отвагой. Проникшись сознанием, он становится податливым и подлинно бесчувственным. Все можно пережить. Так ли уж много это значит? И чем оно меньше значит, тем оно меньше значит. Не столь уж важно. Потому что случалось и Худшее. В стране, где она родилась, вечно зажатой между проклятьем войны и ужасом мира, Худшее случалось постоянно». Иногда кажется, что Арундати Рой болеет за Малого Бога, Бога Мелочей. Но возможно, это просто стокгольмский синдром.
Из блога
Адичи Ч.Н. Американха. / Пер. с англ. Ш. Мартыновой. — М.: Фантом Пресс, 2018. — 640 с.
Если взяться за роман Чимаманды Нгози Адичи сразу после О'Крихиня, Клемент и Рой, удержаться от позыва наговорить героям гадостей в духе: «Нет, вы посмотрите на них — они еще имеют наглость жаловаться!» будет довольно сложно. Это дурацкое, хоть и объяснимое желание надо просто пересилить.
По сравнению с Большим Бласкетом, мексиканской глушью и Индией 1969 года мир, в котором растут боевая девчонка Ифемелу и тихий паренек из профессорской семьи Обинзе, кажется почти Аркадией. Да, Нигерия — не самая замечательная и не самая свободная страна на земном шаре. Генератор на случай отключения электричества — такая же необходимая в быту вещь, как чайник и плита. Трудно учиться из-за постоянных забастовок преподавателей. А после учебы наверняка будет трудно жить, если не освоишь тошнотворное искусство «доставать» и «договариваться» — без этого здесь не делается ничего. Но на дворе конец 90-х — гражданская война давно закончилась, а до сражений с террористами еще далеко. Людей гонит из Нигерии не страх смерти, а жажда лучшей жизни, желание быть частью первого мира, а не третьего. Не стоит недооценивать эту жажду никогда и ни в ком. Ифемелу и Обинзе — практически идеальной паре — она не дала пожениться. Оба отправились каждый за своим журавлем в небе. Ифемелу уехала в Штаты, Обинзе — Англию. Учиться, работать... что получится, главное — что там, за океаном.
С разлучившимися влюбленными не случилось ничего страшного, даже наоборот. Ифемелу прославилась на всю Америку своим ядовитым, как змея мамба, блогом «Расемнадцатое, или Разнообразные наблюдения черной неамериканки за черными американцами (прежде известными как негры)». Обинзе познал все сомнительные приключенческие радости нелегальной миграции, вернулся (точнее, был депортирован) домой и неожиданно для себя стал в Нигерии «большим человеком». И оба в один прекрасный день поняли, что совсем не счастливы. То ли оттого, что профукали любовь своей жизни, то ли оттого, что поиски ответа на вопросы «кто я?» и «кто эти люди вокруг меня?» завели молодых людей в откровенный социально-философский тупик.
«Американха» — отличный образец редкой в наши гиперактивные времена нравоописательной прозы. Она приходится родственницей одновременно интернетовским «многобуквам» и романам Джейн Остин. Но спокойной эту книгу не назовешь. Там, где никого не убивают за неправильный цвет кожи, народность, язык или пол, «проклятые вопросы» — как понять «другого»? как говорить с ним? что можно и чего нельзя? — представьте себе, не исчезают и даже почти не блекнут. Ифемелу и Обинзе нащупывают свой путь в царстве тысячи непостижимых нюансов или миллиона коварных недоговорок, в обществе, которое во всю глотку кричит о том, что все здесь равны, все прекрасны, все говорят на одном глобальном языке, а ужасы прошлого не повторятся никогда, потому что таковы законы истории... и лжет. Да, это всего лишь глупые мелочи, но социум «местных» и «понаехавших» держится на них, как плоский мир на черепахе. Ты не понимаешь, чем евреи отличается от прочих белых, твои белые знакомые путают нигерийцев и кенийцев. А черные знакомые ужасаются, когда ты говоришь, что любишь арбузы — что в Африке еда, то в США ужасный культурный стереотип. Слово «черный», кстати, в Америке лучше вообще не произносить. Некоторые особо впечатлительные белые вместо «черный» говорят «красивый». Вот только если «красивая» женщина придет на собеседование с невыпрямленными волосами, ей могут отказать по причине «непрофессионального» вида. И почему-то нехорошее расистское прошлое несмотря на всеобщие героические усилия по его изгнанию отовсюду и не думает никуда исчезать. Все здесь отчасти слепы — не видят того, что видит другой, отчасти калеки — не могут того, что может другой, и частично оборотни, сами не понимающие, в кого превращаются рядом с другими.
Что же замечает расширенный от удивления глаз мигранта? Яркую одежду чужих краев, которую надо снять, чтобы добраться до сути, дьявола-в-деталях, незаметного аборигенам, миражи путешествия или преломленные отражения своих страхов и надежд? Разумеется, и то, и другое, и третье, и четвертое. Пока все спокойно, не льется кровь и с тобой не может случиться ничего хуже депрессии, безработицы или депортации, надо успеть хорошенько понаблюдать и обдумать увиденное — может быть, именно благодаря этому новая кровь прольется нескоро.