18+
03.12.2018 Тексты / Интервью

​Сара Швардт: «Она была особенной»

Текст: Вера Бройде

Фотография: предоставлена ИД Albus Corvus

О «личной» Астрид после 40 лет переписки.

«Страшно подумать, на что тогда, в 1971 году, решилась Сара Юнгкранц», — призналась сорок лет спустя другая Сара — Сара Швардт, чьё имя значится на титульном листе такой печальной и забавной, такой красивой и желанной, такой волшебной и реальной, живой, интимной, лучезарной книги. Она составлена из писем, которые друг другу на протяжении десятков лет писали Сара Юнгкранц с Астрид Линдгрен и о которых, кроме них, никто не знал, никто не ведал. Теперь, когда они уж не хранятся под матрасом Сары, и прочитать их может каждый, для кого имеет ценность слово, когда-то сказанное лучшим в мире детским автором, о том, что значит эта книга лично для неё, в Москву, на ярмарку Non/fiction, приехала поведать Сара Швардт — та самая, которая в тринадцать лет решилась на отчаянный и дерзкий, ужасный и по-своему великий, почти что исторический поступок.

— В тот день, когда вы написали Астрид Линдгрен первое письмо, вам было, как сказала маленькая Сара, «немножко слишком одиноко». А как вам кажется теперь, что делать детям, если им не просто одиноко, а так же, как и вам, «немножко слишком одиноко»? Возможно, это лучшее, что следовало сделать — придумать и отправить то письмо, какое вы послали Астрид Линдгрен?

— Сегодня дети могут написать письмо кому угодно: тому, кто знаменит, ровеснику, живущему за тридевять земель, — любому человеку, чей адрес так легко найти в Сети. Проблема в том, что этим человеком рискует оказаться кто-то очень нехороший. Преступник. Педофил. Какой-нибудь мерзавец. Нет, я, наверное, не стала бы сегодня советовать такое. Когда тебе «немножко слишком одиноко», то лучше обратиться к человеку, которого ты знаешь, которому ты доверяешь, который тебя любит. Но если его нет, то, может быть, вполне сгодится и хороший психоаналитик. Мне просто несказанно, волшебно повезло, что Астрид Линдгрен оказалась «этим человеком». Однако я уверена, что дети, которые сегодня нуждаются в любви, в заботе и поддержке, могли бы отыскать такую Астрид: то есть свою, родную, Астрид, живущую, возможно, где-то рядом, поблизости от них. Вы понимаете, сейчас я говорю о «личной» Астрид, необходимой очень многим — не только детям, но и взрослым. А что касается меня, то я, особенно тогда, хотела получить письмо: мне было нужно слово, написанное на бумаге, специально для меня.

— Иные люди как будто раскрываются и глубже, и полнее в переписке, чем общении или делах — в так называемой реальной жизни. Но есть и те, которые, напротив, не могут в письмах показать своё лицо: чтоб их узнать по-настоящему, необходимо рядом с ними жить и вместе чем-то заниматься, беседовать или молчать. К какой из этих групп принадлежите вы? И как вам кажется, к какой принадлежала Астрид Линдгрен?

— Когда мы переписывались с Астрид, я, без сомнения, принадлежала к первой группе. Ну, а теперь, наверно, ко второй. Литература, письма, как источник знаний и переживаний, и предложения, составленные так, чтобы заставить человека, который их прочёл, надолго призадуматься, — всё это важно для меня, однако я с годами стала больше говорить с людьми, встречаясь с ними лично. Я, наконец-то, научилась понимать и ощущать ту радость, которую испытывают люди от «живого» слова. Но, знаете, мне очень трудно дать оценку Астрид Линдгрен с этой точки зрения. Ну, разумеется, она писала тонны слов: не только в книгах, но и в письмах, — ведь Астрид получала их мешками со всех концов земли, от взрослых и детей — особенно детей: едва освоивших грамматику или таких, как я тогда, подростков, юношей и девушек. И Астрид отвечала каждому! Невероятно, но она и вправду никогда и никого не оставляла без ответа. Вот только значило ли это, что ей, как человеку, а не как писателю, так больше нравилось общаться с миром и с людьми? Я в этом не уверена. Не знаю.

Фотография предоставлена ИД Albus Сorvus


— Наверно, вы не раз пытались представить Астрид девочкой — в том возрасте, к примеру, когда вы ей писали письма. В одном из них она заметила, что вы с ней «родственные души». Она была, как водится, права? Вы с ней во многом или кое-в-чём похожи?

— И да, и нет. То общее, что было в нас, сегодня я бы назвала бунтарским духом. Но я, в отличие от Астрид, не знала, что с ним делать. А вот она умела направлять его в приемлемое русло. Вы знаете, что Астрид была первой девушкой в их городе, осмелившейся сделать себе стрижку, почти как у мужчины? Она пришла к цирюльнику с намерением обрезать свои косы — такие же, какие и у всех, и, несмотря на кучу уточнений, обескураженные взгляды, на уговоры и протесты, добилась своего! Довольно долго в Виммербю все это обсуждали, неодобрительно качали головой, хихикали или ворчали, когда она всего лишь проходила мимо. Другие девушки на улице порой просили Астрид снять на минуту её шляпку, чтоб убедиться в том, что это правда и волосы действительно короткие. А мама Астрид, к слову, была довольно строгой. Она следила, чтобы дети не шалили и чётко выполняли то, что им велели: к примеру, возвращались вечером домой всегда в определённый час, а после девяти вообще не выходили за порог. Но Астрид вместо этого нередко убегала танцевать с друзьями, хотя потом ей, безусловно, доставалось. Вот в этом мы с ней, думаю, как раз-таки и были немножечко похожи, но только я вела себя гораздо хуже. Сейчас таких, как я тогда, обычно называют трудными подростками. Я часто убегала из дому, курила и даже попадала в отделение полиции за то, что утащила в магазине банку пива. Со мной, конечно, было нелегко: так думали не только дома, но и в школе, откуда меня, кстати, выгнали. Но прежде чем перевести в другую школу, на время поместили в психиатрическую клинику, где я лечилась от агрессии и разных страхов и... не знаю даже, от чего ещё они меня лечили... Ужасный был период, но, к счастью, длился он не так уж долго.

— Но в чём нуждалась Сара Юнгкранц больше, когда она была подростком: в ответах на свои вопросы или участии в её судьбе и проявлении тревоги за неё?

— То обстоятельство, что Астрид Линдгрен проявила настоящее и совершенно непонятное, необъяснимое, на первый взгляд, внимание ко мне, так потрясло и вдохновило, что я на миг даже забыла, что написала человеку, который знаменит, как президент, как Папа Римский, как звезда! И то, что Астрид мне ответила, конечно, было для меня подарком, но не главным. А главное, как мне казалось в тот момент и как мне кажется теперь, — её живейший интерес к той одинокой и несчастной, ужасно глупой и нелепой девочке, которой я была в тринадцать лет. И дело тут не только том, что Астрид написала мне письмо, но в том, как именно она его составила. Мне стало стыдно за свои дурацкие и наглые каракули и в то же время так тепло, как прежде ещё не было. Её письмо мне сообщало, что я не одинока и что я значима. Я тоже значима! Во всяком случае, для Астрид Линдгрен. Кроме того, она позднее мне писала о себе и о болезни брата, о том, про что ни с кем, насколько мне известно, она не говорила. Прискорбно, что я не могла тогда понять, как это важно для неё и как мне следует себя вести: куда внимательнее к ней, чем я, увы, была способна. Ведь я, как правило, писала только о себе: наверно, потому что, как и все подростки, была зациклена на собственной персоне и на своей невероятно важной жизни, в которой Астрид принимала самое активное участие. Она мне доверяла. Я доверяла ей себя. Вот это — это обоюдное доверие — наверное, и было тем, чего мне не хватало прежде.

— А вам известно, чего недоставало Астрид Линдгрен, когда вы с ней дружили?

— Я не могу сказать вам точно, это сложно. Я знаю только, что она, в отличие от Сары Юнгкранц, всегда была увлечена другими. Когда к ней приходили журналисты, беседы очень часто превращались в интервью, которые она сама у них брала. Она любила задавать вопросы, умела слушать, понимать. Ей было интересно то, что происходит в жизни, в голове и на душе у человека, которого она порой даже не знала, особенно в том случае, когда речь заходила о ребёнке. Ей были интересны его мнение, его манера говорить, его переживания и чувства. Я знаю это по себе.

Астрид Линдгрен & Сара Швардт. Ваши письма я храню под матрасом: переписка 1971–2002. — М.: Albus Corvus, 2017. — 199 с.


— А часто ли вы с ней не соглашались в том или другом вопросе? Я спрашиваю вас об этом потому, что не всегда понятно, читая ваши письма, как реагировала Сара не некоторые вещи, оставленные ею без ответа. По-видимому, вы придерживались с Астрид разных взглядов о том, каким был доктором и человеком Бертиль Сёдерлинг * — Бертиль Сёдерлинг (1905 — 1989) занимал должность главного врача психиатрического отделения для детей и подростков в Буросе, где жила Сара Швардт (Юнгкранц). Кроме того, он регулярно выступал с лекциями на шведском радио, что сделало его крайне популярным в стране и даже подарило прозвище «радиодоктор». , но это, очевидно, лишь один пример из многих.

— Конечно, мы во многом не сходились. Но это было связано, скорее, с разницей в годах, чем темпераментах и мировосприятии. Когда, к примеру, Астрид мне писала, что нет нужды спешить с потерей девственности, что я должна заботиться о собственном здоровье, что алкоголь мне вреден, а наркотики опасны, я думала, что эту часть мне, в общем, можно пропустить, как самую неинтересную в её, вообще-то, крайне интересных письмах. Один лишь раз, когда она мне написала очень длинное письмо про своего знакомого, ещё не старого мужчину, курившего всю жизнь как паровоз и умершего из-за рака лёгких, я приняла её слова всерьёз и тут же бросила курить. А что касается фигуры Сёдерлинга, то вы, конечно, правы: она и вправду вызывает споры. Когда в одном из ранних писем я рассказала Астрид про свою с ним встречу в той больнице, я не раскрыла ей всего. Не то чтоб я хотела что-то скрыть, а просто и сама ещё не понимала многого. Вначале он казался мне хорошим, таким внимательным и добрым, но постепенно отношение к нему менялось. Когда его не стало, я наконец-то осознала, что он мне неприятен, что я всю жизнь его боялась. Но Астрид я об этом не сказала.

Фотография ИД Albus Corvus


— В «самом последнем письме к Астрид» пятидесятитрёхлетняя Сара корит себя, Сару тринадцати-четырнадцати-пятнадцати лет, за то, что та когда-то сделала, сказала, написала. Вам стыдно за неё и в то же время жаль. Но можете ли вы к ней относиться так же, как относилась к Саре Астрид Линдгрен? Или она не знала эту Сару так, как знали вы, и потому была добрее к ней?

— О, нет, я не смогла бы относиться к этой Саре так же, как она. И думаю, никто бы так не смог. Ведь Астрид уникальна. Она была особенной... Я никогда, ни разу в жизни не встречала человека, который бы с таким вниманием, как Астрид, мог относиться к остальным... Однажды я попала в ситуацию, похожую на ту, в которой находилась Астрид, когда я ей впервые написала. Я тоже познакомилась с одной несчастной девочкой и попыталась ей помочь, как мне когда-то Астрид. Я думала, что напишу письмо, чтобы утешить, чтобы поддержать, направить эту девочку, вдохнуть в неё надежду, дать замечательный совет. И что же — как вы думаете? Письмо я написала. Затем его перечитала. И поняла, что никуда оно, конечно, не годится. Всё то, что было у меня на сердце, и то, что было в голове, куда-то улетучилось. Я и сама не верила в слова, которые писала. Могла ли в них поверить эта девочка? Нет, не могла. И я не Астрид. Она неповторима.

— Один французский автор как-то написал, что некоторые встречи в жизни переворачивают нас на спину, как черепах, и заставляют поступать по-своему, пользуясь нашей беспомощностью. Хотя вы с Астрид Линдгрен «встречались» только в письмах, возможно, ощущения, похожие на те, которые знакомы черепахам, близки и вам?

— Хотела бы я знать, какие чувства в этот миг испытывают черепахи. Но я определённо была побеждена и в то же время ощущала, что выиграла, что достала тот единственный билет, который мне сулит победу. Когда все видели во мне одно плохое, она была одной из всех, увидевшей другое. И мне никак не удаётся разгадать, что это было: что вызвало её симпатию ко мне, её любовь и неподдельный интерес. Но что бы ни было, оно в меня саму вселило веру, которой прежде не было. И это изменило мою жизнь. А сорок лет спустя, когда я выпустила книгу, я снова, как тогда, внезапно ощутила её участие в моей судьбе, её поддержку, доброту. Признаться, я не думала, что эта книга вызовет так много откликов и будет принята с таким теплом, причём не только в Швеции, но даже за её пределами, и что я познакомлюсь с Анной — прекрасным другом и моим агентом, начну работать в киногородке, рассказывать об Астрид и о фильмах, снятых по её произведениям, встречаться с журналистами и отвечать на их вопросы, — что снова попаду в тот мир, где мы дружили с Астрид Линдгрен... Признаться, я не думала, что жизнь опять изменится, хотя того, кому за это следует сказать: «Спасибо, Астрид!», уже на свете нет. Мне было нелегко решиться на издание всех наших писем, ставших книгой. Я долго сомневалась. Но теперь, когда она опубликована, я счастлива.

— Скажите, Сара, а та книга Астрид Линдгрен, что нравилась вам в детстве больше всех, и та, что нравится сейчас, — одна и та же, или нет?

— Однажды Астрид написала сборник сказок. Он называется «Солнечная полянка». Когда я прочитала эти сказки в первый раз, то написала Астрид, что расплакалась. Она ответила, что тоже плакала, когда их сочиняла. Конечно, я читала все её истории: про Пеппи, Карлсона и Рони — дочь разбойника, про Калле Блумквиста и про Эмиля, — они мне очень нравятся, но эта книга до сих пор моя любимая. В ней столько горя и тоски, которые, наверно, только Астрид была способна передать так искренне и точно, что кажется, её слова обращены к тебе — вот именно к тебе, а не к другим, и что каким-то образом ей стало вдруг известно то, о чём ты никому не говорила и в чём самой себе не признавалась... Быть может, эта склонность к рефлексии, меланхоличность и печаль, живущая в душе, нас с ней объединяли. Когда мы выпустили нашу книгу, то многие сказали, что Астрид им открылась с новой стороны. Она умела сочинять смешные и весёлые, такие озорные и забавные истории, но сколько в ней таилось грусти, сколько мудрости — об этом многие не знали. А может, если бы не те события, которые произошли, когда она была, по существу, ещё подростком: беременность, рождение ребёнка, суровая реальность, расставание, непонимание семьи, — то мы бы никогда и не прочли мою любимую «Солнечную полянку», «Мио, мой мио» и «Братьев Львиное сердце». Я не уверена, что испытания нас непременно делают сильнее, но иногда они нам добавляют глубины.

Другие материалы автора

Вера Бройде

​Будить или не будить?

Вера Бройде

​Нобуко Итикава: «Люблю приврать немножко»

Вера Бройде

Александр Пиперски: «Вежливость — в выборе местоимений»

Вера Бройде

​Мой лучший друг и я

Читать по теме

Литературные премии: за и против

Прямо сейчас литературные критики Сергей Морозов и Василий Владимирский сходятся в онлайн-споре. Зачем нужны современные русские премии? Действительно ли они помогают отбирать хорошие книги? Онлайн-трансляция завершена.

22.06.2017 Тексты / Самое интересное

​Ульф Старк. Жизнь как чудо

Обозреватель Rara Avis Наталья Медведь рассказывает о том, почему мы будем вновь и вновь перечитывать книги недавно ушедшего Ульфа Старка.

22.06.2017 Тексты / Статьи

​Анна Когстрем. Лучшие репортажи — о чувствах

Шведская журналистка рассказала Rara Avis о том, как уникальный журнал для детей и подростков Kamratposten решает детские проблемы.

15.11.2017 Тексты / Интервью

​Сара, голубка моя...

Литературный критик Ольга Маркарян о личном отношении к частной переписке Астрид Линдгрен.

28.12.2017 Тексты / Авторская колонка