Прощание с романтизмом
Текст: Сергей Морозов
Обложка предоставлена ИД «Corpus»
О «Диком лебеде» Каннингема и сказках наоборот рассуждает литературный критик Сергей Морозов.
Каннингем М. Дикий лебедь и другие сказки./ Пер. с англ. Д. Карельского. — М.: Corpus, 2016. — 192 с.
Сказка — не просто чудо, не только урок добрым молодцам, но еще и набор стереотипов, усваиваемых нами с детских лет. Все девочки должны стать принцессами, Золушками и Дюймовочками, все мальчики — прекрасными принцами, продирающимися сквозь плотный строй драконов и великанов к своей даме. В сказке все очевидно, рационально и логично. Добрые герои положительны абсолютно, святее князя Мышкина, крепче и несгибаемей Павки Корчагина. Да, они прибегают к обману, воровству и даже убийству, но ведь все это, в конечном итоге, служит добру. Зло, даже если оно мудро, привлекательно, наделено могуществом, всегда обречено на поражение. Герой получает стандартную лицензию на его убийство, и сказка завершается привычной формулой «жили они долго и счастливо».
Мы живем представлениями, берущими начало в сказке, строим в соответствии с ними свою жизнь, придумываем себя и окружающих. Надышавшись ядовитыми сказочными парами в детстве, став взрослыми, мы отважно вступаем в битву с ветряными мельницами, полагая, что боремся с великанами.
«Мы бьем в котлы, заставляя танцевать медведей, а хотели бы растрогать звезды. Между прочим, это уже кое-что, когда у тебя есть котлы, под которые можно танцевать. Особенно, если ты не медведь». Эти слова из романа «Начинается ночь» можно было бы взять в качестве эпиграфа к сборнику сказок Майкла Каннингема «Дикий лебедь».
Новая книга представляет собой прощание с романтизмом, с его низведенными до примитивного уровня и растиражированными в современной массовой культуре образами, с целой мировоззренческой эпохой. Пафос разоблачения романтизма, эволюционировавшего от возвышенной мечты до типового ассортимента в супермаркете, дискредитации его идеологии, прочно вошедшей в лексикон житейских истин, звучит в каждой интерпретации известного сказочного сюжета, которую предлагает читателю Каннингем.
Эти истории, заботливо собранные и обработанные романтиками, давно уже превратились в имитацию, с которой жить не только невозможно, но и вредно.
Все было не так.
Но дело не только в том, что «принцесса была ужасная». «Дикий лебедь» — не забава, не безделушка, не простое ерничанье над избитыми образами и сюжетами. Все намного серьезнее. Выявление и обретение подлинного, — вот та тема, которую развивает Каннингем в своей книге.
Она звучала еще в «Доме на краю света». Помните финал? «Теперь я не мог бы умереть несостоявшимся, потому что я был здесь, здесь и нигде больше». Стремление к «здесь и нигде больше», к настоящему, то есть подлинности и современности, нашло исчерпывающее воплощение в другом романе Каннингема «Начинается ночь». Герои той книги, вдруг осознавали насколько крепко прирос к ним фальшивый образ гетеросексуала, заботливой сестры, чудо-ребенка, золотого мальчика, как мешает он увидеть себя и мир в подлинном свете неяркой, но лишенной пустых грез и иллюзий, жизни.
Будь осторожен в своих желаниях. Кто знает, что может скрываться за ними?
Один из главных героев романа Каннингема «Начинается ночь», Миззи, говорит: «Когда я на наркотиках, у меня ясное сознание, я собран, сосредоточен, и, так сказать, схватываю все на лету. А вот когда я бросаю, мне может прийти в голову поехать в Орегон выкапывать трюфели с какими-то дебилами».
Сказки, которые были прочитаны нами в детстве, это те самые наркотики, сообщающие иллюзию собранности и ясного сознания. «Дикий лебедь» Каннингема — попытка терапии и реабилитации здравого смысла, адекватного отношения к себе и к реальности.
Порою терапия эта жестока и безжалостна, иногда элементарна и бесхитростна.
Вы когда-нибудь задумывались о том, каково это — двенадцать беременностей подряд? Как бы вы себя чувствовали, если бы у вас перед глазами постоянно мельтешили двенадцать отпрысков? Романтический сюжет о любви и преступной ненависти лишается своего ореола и превращается во вполне узнаваемую жизненную историю («Дикий лебедь»). «Король, как и следовало ожидать, пошел на поводу у супруги — надо было показать себя человеком сильным и неподвластным сантиментам, образцовым правителем <...>, королем, который готов обречь на казнь собственную дочь принцессу, лишь бы гарантировать безопасность подданных <...>». Знакомая картина. Возвышенный, романтический образ героя-защитника и его реальная изнанка. Крепкий правитель, за личиной которого скрывается классический подкаблучник.
Такого рода разоблачений в книге Каннингема достаточно. Но они в большинстве своем беззлобны, лишены осуждения. Только печаль и ирония. Такова жизнь, такова подлинная людская природа.
Вы желаете получить чудесным способом 200 фунтов («Обезьянья лапка»)? Единственное чудо в жизни, на которое вы можете рассчитывать — это 200 фунтов денежных выплат «семьям рабочих, которых, бывает, убивают машины». Будь осторожен в своих желаниях. Кто знает, что может скрываться за ними?
В «Диком лебеде» сохраняется присущее предыдущим романам Каннингема противоречие между стремлением к свободе, легкости, несбыточному, высокому и желанием обрести покой и уют, погрузиться в то самое, презираемое романтиками мещанское счастье, открыть притягательность и глубину простых вещей, обычной жизни.
Бобовый стебель традиции, который позволял нам пробираться наверх, в облачный замок, обрезан
Но примирить возвышенное и презренное невозможно. Путь к сияющим высотам закрыт. Об этом сказка «О-боб-рал», представляющая собой переосмысление известной истории о Джеке и бобовом стебле. Несмотря на откровенно бытовой, приниженный характер интерпретации, речь в ней идет о вещах более глубоких, чем обсуждение общественных и семейных нравов (так могло бы показаться, если отвлечься на авторские отступления). История трех похищений — золота, курицы, несущей золотые яйца и волшебной арфы — это история взаимоотношения современности и традиции, нашего времени и противоречивого, замешанного на варварстве и волшебстве романтического XIX века. Успешно заимствовав экономику и экономическую теорию, мы утратили великое искусство того времени. Оно не живет в нашем удобном и толерантном веке. Волшебная арфа тоскует по тем диким временам, когда «она обитала на облаке и играла музыку такую красивую, что ее не слышал никто, кроме великана».
Бобовый стебель традиции, который позволял нам пробираться наверх, в облачный замок, обрезан. Великан упал с высоты и разбился. Память о нем обозначена в современности сиреневыми кустами, высаженными на месте упокоения.
У нас нет другого выбора. Конфликт романтической беззаботности и неприглядного счастья решается в пользу последнего, потому что оно настоящее.
Мотив примирения с действительностью, отказа от звезд и высот, повторяется едва ли не в каждой книге Каннингема. Формулируется он по-разному, то как «здесь и нигде больше» в «Доме на краю света», то как «мы должны жить, как жили» в романе «Начинается ночь». А порою раскрывается в форме эмоционального высказывания, как в книге «Избранные дни»: «Земля, — разве этого мало? Мне не нужно, чтобы звезды спустились хоть чуточку ниже, я знаю, им и так хорошо, где сейчас, я знаю их довольно для тех, кто и сам из звездных миров».
Еще новый сборник Каннингема рассказывает о необычных людях, не сумевших превратить себя в ходовой товар на рынке жизни. Но их неудачная с прагматической точки зрения, и одновременно низменная с высоты романтического полета жизнь, отличается подлинностью. Она лишена дешевых блесток романтики, этого налета, которым обычно прикрывают серость, пошлость, и под которым, как правило, скрывается зверь («Чудовища»). Каннингем демонстрирует читателю завораживающее своеобразие рутины существования, печальный гимн которой звучит в последней сказке сборника «Долго/счастливо». Вместо лживой семейной идиллии, пошлого домашнего камелька он выбирает истину невыносимости совместной жизни («Обезьянья лапка»), вместо бессмысленной романтической гибели — тихое повседневное существование («Стойкий, оловянный»). Только такой конец сказки будет счастливым.
Последнюю книгу Каннингема, наверное, можно назвать итоговой. В ней обозначен тот круг идей, которые волновали его на протяжении четверти века. Она — демонстрация его литературного мастерства. Но поэтому она не может быть интересна сама по себе. Книга, прежде всего, адресована тому, кто следит за творческой эволюцией автора.
Что же последует дальше? Хотелось бы верить, что это будет совершенно новый Каннингем, который жестко попрощавшись с романтическими иллюзиями в «Диком лебеде», наконец-то подробно расскажет нам, что это значит — жить «здесь и нигде больше».