18+
18.11.2015 Тексты / Рецензии

​Поминки по Джойсу

Текст: Игорь Бондарь-Терещенко

Обложка предоставлена издательством «Эксмо»

Обозреватель Rara Avis Игорь Бондарь-Терещенко о джойсовском мифе и магическом реализме Испании.

Вила-Матас Э. Дублинеска. / Пер. с исп. Л. Д. Любомирской. — М.: Эксмо, 2015. — 352 с.

По сути, это история стареющего интеллектуала, каких полно в литературе и кино. Недаром на протяжении всего повествования подобные персонажи постоянно всплывают и цитируются. Например, утро героя начинается с обязательного поиска в Гугле своего собственного имени, как в фильме «Особо опасен». Впрочем, автор тут же замечает: «Ему хотелось бы вернуться к жизни и начать ставить перед собой серьезные цели». Но тут же осекается: его герою по имени Риба «почти шестьдесят, и он не имеет ни малейшего представления, какие такие серьезные цели он мог бы перед собой сейчас поставить».

Тем не менее, в книге непрестанно возникает Дублин. И без упоминания Джойса, описавшего один день Леопольда Блума в этом городе, куда спешит и персонаж «Дублинески», не обойтись. Нужно сказать, что подобная цитация издавна прижилась в мировой культуре. Например, вышел альбом «Диланески» Брайана Ферри, повествующий о его любви к песням Боба Дилана, а чуть позже — «Гильямески» Терри Гиллиама, правда, уже о себе любимом и своих собственных фильмах. Мифология, так сказать, в действии — все эти вызывания духов прошлого в актуальных работах наших современников.

Впрочем, было бы несправедливо говорить, будто Риба рвется исключительно в Дублин. Ирландская столица — лишь остановка на пути в Америку. Для Рибы даже в голосе Тома Уэйтса, звучащего по радио, «заключена поэзия пригородной электрички, соединяющей улицы его детства с Нью-Йорком». Но путь до вокзала для тоскующего затворника, как правило, оказывается более сложным, чем до Нью-Йорка, и он остается в любимом кресле со своими книгами, снами и мечтами, покуда «Улисс» окончательно не ворвется в его реальность.

«Дублинеска» — находка для филологов и поклонников Джойса, но с «испанским» привкусом

Ведь куда бы ни смотрел герой — в газету, телевизор, окно в кондитерской — ему всегда окажется, что увиденное знакомо. С литературой, кстати, происходит то же самое, Риба давно заучил слова Мориса Бланшо: «Что, если „писать книгу“ означает стать понятным для всех и неразрешимой загадкой для себя самого?». И он даже вступает в полемику со своим создателем: Рибе не нравится, когда с ним в реальности происходит что-то, что уместнее выглядело бы в романе, он не хочет, чтобы его «сочиняли».

С другой стороны, «Дублинеска» — находка для филологов и поклонников Джойса, но с «испанским» привкусом: все происходящее в романе видится сквозь призму Барселоны, в которой томится главный герой. А ведь раньше у него была оживленная светская жизнь «в реальности», а теперь, существуя «в мифе» (и своих снах, неизбежно возвращающих его в прошлое), он словно завял.

Но в своей «мифической» жизни он — не бывший издатель и нынешний компьютерный аутист, а «отличный парень, один из тех славных ребят, которыми кишели голливудские фильмы пятидесятых, и на которых равнялся когда-то его отец».

Собираясь в дорогу триста с лишним страниц, герой «Дублинески» цитирует мировую литературу — от Боккаччо до Йейтса — и заодно называет пять необходимых элементов романа будущего: «интертекстуальность, неразрывную связь с высокой поэзией, осознанное созерцание лежащего в развалинах нравственного пейзажа, некоторый примат стиля над сюжетом и общую манеру письма, подобную спешащим часам». У Рибы интересная привычка описывать обыденное, как необычное, он и собственную жизнь читает, как художественный текст, и «толкует ее отстраненно и нелицеприятно, как это свойственно опытным читателям, каким он и был столько лет».

В его раздумьях плащ-дождевик, или макинтош из шестой главы «Улисса», рифмуется со знаменитым компьютером «Макинтош», родной отец рождается в тот момент, когда издательница Джойса встречает на парижском вокзале первые экземпляры знаменитого романа, а имя собственной жены совпадает с именем проститутки из эссе другого классика... Даже уплетая бутерброд с сыром, он вспоминает фразу Вуди Аллена о том, как тот «терпеть не мог действительности», но это было единственное место, где можно было получить хороший бифштекс. В условиях подобного логоцентризма действительность «Дублинески» настолько трансформируется, что герой в разговоре забывает о собеседнике, и тот ждет пару-тройку страниц, пока Риба вместе с персонажами Джойса не нагуляется по улицам Дублина, то и дело задумываясь о том, «примут ли участие в этом последнем конце света синее блестящее платье с серебряной брошкой, белые перчатки и шляпка, которую его мать надевала, слегка сдвинув набок, когда в пятидесятых годах субботним вечером шла танцевать с мужем в клуб „Фламинго“».

Дублин возникает в романе для того, чтобы умереть

Но это в фантазиях, а в жизни наш романтик-интроверт все-таки чувствует глухую тоску, вызванную «призраками надвигающегося умственного распада». Он убежден, что в последнее время жизнь его идет юзом, болезнь и старость подступают. Поначалу грешит на длительное алкогольное воздержание, навязчивую опеку родителей, опостылевшую жену. После обвиняет во всем собственную слабость — так и не смог разрешить бытовые проблемы, слишком много прятался в книгах и музыке, занимался разгадкой снов..

Так происходит до тех пор, пока реальность «Улисса» плотно не входит в жизнь Рибы.

Правда, для окружающих это граничит с прогрессирующим безумием героя.
« — По кому будет служба? — настаивает Селия.

Он дорого бы дал, чтобы она перестала видеть в нем слабоумного, но дает вместо этого ответ, который окончательно все портит.

— По Падди Дигнаму, — говорит он.
— Куда... попади?
— Никуда. Месса будет по красноносому Падди Дигнаму».

Впрочем, кроме «героических» маршрутов, ничего примечательного в жизни Рибы и нет. На протяжении всего повествования он лишь собирается в Дублин (в своей заурядности этот персонаж равен разве что Блуму). Но и Дублин возникает в романе для того, чтобы умереть. «А вы сюда зачем?» — спрашивает официант. «На похороны», — отвечает ему Риба. На самом деле, бывший издатель даже не подозревает, что справляет поминки по себе, застывшему в восхищении от первой страницы «Улисса». Той, где жирный Бык Маллиган, взойдя на орудийную площадку, кричит в сумрак винтовой лестницы, словно вытаскивая его из «магического» небытия: «- Выходи, Клинк! Выходи, иезуит несчастный!».

Другие материалы автора

Игорь Бондарь-Терещенко

Сто бед в шести рассказах

Игорь Бондарь-Терещенко

Уэльбек. Арабская весна в Париже

Еще рецензии

Против фотографии

В сборнике Розалинд Краусс, выпущенном издательством «Ad Marginem» в содружестве с Музеем современного искусства «Гараж», речь идет о фотографии и ее сравнительно недавнем вхождении в критическое поле как объекта знания и анализа.

14.09.2015 Тексты / Рецензии

Эй, есть кто живой? Оливье и граната

Можно сказать, что Лимонов переходит на сериалы — это уже третья книга его очерков-некрологов, не говоря о многочисленных воспоминаниях и прочих мемуарах. Но, также стоит заметить, что писатели всегда любили дописывать и апдейтить свои воспоминания, сам же Лимонов из документирования собственной жизни очень давно сделал особый жанр собственного имени.

12.10.2015 Тексты / Рецензии

​Новый роман Кутзее. Мы спасены?

Александр Чанцев о «Детстве Иисуса» Кутзее и смыслообретении «в злом и прекрасном мире».

03.11.2015 Тексты / Рецензии

​Мария Галина и бег саламандры

Писатель Ирина Богатырева о магической реальности «Автохтонов», туристических мифах и двойной жизни персонажей.

10.11.2015 Тексты / Рецензии