Литература для телезрителей
Текст: Сергей Морозов
Обложка предоставлена ИД «Эксмо»
Литературный критик Сергей Морозов о «Десяти историях любви» Андрея Геласимова и новой сериальности в литературе.
Геласимов А. Десять историй о любви. — М.: Эксмо, 2015. — 288 с.
«А любовь-то где? Любовь ведь обещали». Это первое что приходит в голову, когда закрываешь сборник рассказов Андрея Геласимова «Десять историй о любви». Всю книгу ждал, когда «настанет день, настанет час», как пела в свое время Роза Рымбаева, а любовь так и не пришла.
Почему так получилось?
Самое простое объяснение — перед нами вовсе не любовь. Сборник Геласимова это не художественная иллюстрация к типологии любви. Речь в нем, скорее, идет о том, что принято называть любовью (страсти, симпатии, увлечения, привязанности), особо не вдумываясь в значение слова. С этой точки зрения, становится понятно, отчего по разряду любви проходит и неудачная интрижка главного героя в «Филомеле», и грани великокняжеского любовного многоугольника в «Либретто», и жестокий розыгрыш в «Семейном случае».
Общее впечатление от книги: никакой романтики, сплошной глянец жизни. Герои — все, как на подбор, средний класс (даже современная версия гоголевского Хомы, работает в валютном отделе), тематика и проблематика знакомая читателям модных журналов, места действия тоже приличные — Америка, Европа, роскошные гостиницы, приятные особняки, европейские площади. Скольжение по поверхности «историй о любви», вместо погружения в их атмосферу. Даже в тексте «Азиат и Полина», который в большей степени соответствует стандартному рассказу об отношениях, любовь остается на периферии. В центре — становление философии спокойствия и примирения с действительностью («значит так надо») Миянага Хиротаро, знакомого читателю по роману «Степные боги». Это «так надо» образует послевкусие, не описанного в подробностях чувства.
Подобный прием используется едва ли не во всех рассказах сборника: после сцен, событий и диалогов, загромождающих текстовое пространство, выплывает на свет та или иная деталь, благодаря которой предшествующее изложение получает новую интерпретацию. Так, читателю открывается не слишком заметная, а, точнее, глубоко упрятанная автором, «любовь». Телефонный разговор в «Бумажном тигре», медальон, зажатый в руке великого князя Сергея Михайловича («Либретто»), словосочетание «родной осуохай» в «Сардане и Сеске», напоминание о треснувшем на прощание стекле в «Сентябре» — те точки опоры, с помощью которых Геласимов хочет перевернуть землю читательского восприятия.
Сам Геласимов неодобрительно отзывается о прозе экспериментальной. Но ведь и он не Толстой и не Шолохов. Простота его кажущаяся, сконструированная и собранная из литературных деталей
Наверное, кому-то такой прием «непрямого воздействия» покажется остроумным и оригинальным, позволяющим говорить о любви, минуя обязательные пошлости рассветов и закатов, избитых переживаний, нежных встреч и горьких расставаний. Но прием этот не так уж безобиден с точки зрения последствий. Неожиданно всплывающие детали и эмоции, посреди движущегося на всех парах к финалу текста, подобны срыву стоп-крана в поезде.
Так обычно делают либо пьяные, либо хулиганы. Приличные люди позволяют другим все-таки добраться до места назначения. А уж с читателями нужно и вовсе обращаться бережно, чтобы у него не возникало сомнений — перед тобой, действительно, рассказ, связное, цельное, логичное повествование, а не результат экспериментов в духе доктора Моро.
Сам Геласимов неодобрительно отзывается о прозе экспериментальной. Но ведь и он не Толстой и не Шолохов. Простота его кажущаяся, сконструированная и собранная из литературных деталей. Пишет он все равно с изгибом и вывертом. Понимает, что даже простенький рассказ должен иметь в себе что-нибудь эдакое. Форму какую-нибудь необычную. Туманное многозначительное содержание. Интертекстуальность.
Это и разрушает «историю любовную». Потому что она требует простоты и искренности, своего взгляда, прочтения. Таков формат, таковы и читательские ожидания. Нужна глубина и внимание к тончайшим переживаниям и переливам настроений, а не фокусы с неожиданными финалами и игры в духе hidden object.
Попытки Геласимова сделать ремейки на хорошо известные сюжеты («Хома», «Филомела»), оставляют неприятное впечатление. Глупо, пошло, бессмысленно, как и всякая попытка подобного рода. Вместо ощущения актуальности классики — понимание, что набор собственных оригинальных сюжетов исчерпан. Использование готового шаблона «Живого журнала» в рассказе «You are viewing foolshunter's livejournal PARADISE FOUND» сообщает некую необычность формы, но не более того. Сравнивать его с «Я шагаю по Москве», как это делает, по словам журналистов, Сергей Соловьев, снявший по рассказу Геласимова фильм «Кеды», слишком большой комплимент и явное преувеличение.
Если есть музыка для аэропортов и супермаркетов, то отчего бы не быть литературе для телезрителей?
Истории Геласимова создают впечатление некоторой легковесности. Но у Дениса Драгунского легковеснее. В этом качестве последний смотрится лучше Геласимова. То, что Геласимов конструирует, у Драгунского получается непринужденно и естественно. Поэтому кажется, что «Десять рассказов о любви» — сборник для тех, кому не хватило сил, времени или средств на «Вид с Метромоста» Драгунского. Десять рассказов — это, конечно, легче и меньше, чем триста. Но слаще ли, в конечном итоге, хрен редьки?
Не слаще. Хотя бы потому, что сборник Геласимова также как и большинство предыдущих его книг тяготеет не столько к литературе, сколько к кинематографу. И не потому, что основаны на кинематографических приемах, а потому что представляют собой новеллизации еще неснятых фильмов. Его книги пресны, в них не хватает тяжелого литературного вещества, словесной руды, самородков идей и образов. Однако и к кинематографу они близки довольно специфическому. Очевидно их родство с новейшими российскими сериалами. У Геласимова такое же изобилие «поворотов сюжета», неестественности, пустоты персонажей, аморфности композиции, надуманности и натужности происходящего.
Впрочем, стоит ли быть слишком строгим? Если есть музыка для аэропортов и супермаркетов, то отчего бы не быть литературе для телезрителей?