Зима тревоги нашей и гагар
Текст: Вера Бройде
Обложка: Кастрючин В. Жила за морем гагара.
О любви и гагарах в книге Валерия Кастрючина пишет обозреватель Rara Avis Вера Бройде.
- Кастрючин В. Жила за морем гагара / Худож. Т. Шелест. — Астана: Фолиант, 2019. — 64 с.
Кастрючин В. Жила за морем гагара.
История любви равняется истории пути. История разлуки равняется науке. Какой, вы спросите, науке? Ну, например, науке плыть по морю, которое волнуется, как всякий человек, прощающийся с детством и тёплым жёлтым летом, и хмурится, мрачнеет, вскипает, а потом, разбрызгивая пену, выплёвывает птиц, стремящихся куда-то, где можно будет зиму пережить. Наверное, вы скажете, что это лишь метафоры, рождённые не жизнью, а сказочной фантазией, тогда как у природы совсем другие цели, другие перспективы, «последствия любви» и жизненные циклы. Всё так... Но может статься, что связь между реальностью и нашим детским способом её отождествлять на самом деле крепче, чем принято считать? И море не кончается, как лето и любовь. И мир наполнен тайнами, что снятся день и ночь. И мы в нём не одни. И вовсе мы не главные... И в повести про птиц, похожих на людей, куда важнее то, что где-то там лежит: за тонкой-тонкой линией, за тёмно-синим морем, ужасно далеко, — важнее «этот» смысл, не первый, не исходный, не жизнью отражённый, а именно метафорой как будто сотворённый. И он тут не за тем, зачем в домах скульптуры и вазы без цветов. Нет-нет, он здесь «по делу»: как воздух или кран. Он что-то в этой жизни способен изменить.
Кастрючин В. Жила за морем гагара.
Минута за минутой — не скачут, а плетутся, как будто это женщины в тяжёлых полушубках, с авоськами и сумками бредущие домой. А между тем гагара, застыв от изумления, высматривает что-то на гладкой, точно зеркало, поверхности воды. Ещё четырнадцать секунд тревожной пытки тишиной — и нервы лопнут, словно струны, и у лягушек в камышах, и у стрекоз, жужжащих где-то там, над головой, и у моллюсков под водой, и, право, даже у неё — забавно вытянувшей шею красивой птицы с тёмно-красными глазами, похожими на ягоды рябины. В конце концов — ну, слава богу! — вода расходится кругами, и тот, кого она ждала, выныривает с плеском, зажав во рту букет «цветов» для лучшей в мире птицы... Гагары романтичны, комичны и умны. Немного старомодны, надёжны и верны. В отличие от чаек, любезны и скромны. Не хвалятся, как гуси. Не спорят, как пичуги. Не ленятся, как утки, казарки или крачки. Зимой они молчат: когда летят — ни звука, лишь трепет пуха на ветру. А вот весной и летом порой весь день кричат: то долго и значительно, то хрипло и печально, то радостно и громко, отрывисто, пронзительно, отчаянно, покорно... И держатся с достоинством, скользя по водам озера, — особенно по осени, когда им тоже грустно, как некоторым из нас.
Кастрючин В. Жила за морем гагара.
Кастрючин В. Жила за морем гагара.
Тёмные воды протоков и рек кажутся тут одеялом, в складках которого дремлет уставшая за день гагара. Веки у птицы слипаются, лапки устали, а сердце болит. Ей надо просто немного поспать, но в слове «просто» так много печали, что иногда оно выглядит монстром. Монстром из детства, что каждую ночь прятался там, под обычной кроватью, ждал той секунды, когда ты заснёшь... Что бы он сделал? А кто его знает — лучше, наверное, не проверять, а попросить, чтобы мама оставила в комнате свет: лампу на тумбочке рядом с кроватью или мерцающий нежно фонарь. Ночь с ними вместе внушает покой. Страх не уходит, он тут, но другой — меньше и дальше, как будто чужой. Гуля, конечно, уже не ребёнок — взрослая птица, подруга Куика, мама птенцов, что уже подросли, но не настолько, чтоб их было можно отправить одних. Только вот это как раз и случилось: Гуле пришлось отпустить их с другими после того, как на мужа, летевшего рядом — крыло протяни, бросился словно бы из ниоткуда возникший сапсан. Перья и громкий пронзительный крик — всё, что осталось от них через миг, но и оно вскоре тоже исчезло, будто и не было тут этих птиц. Что же до прочих, то все они «просто» продолжили путь — все, кроме Гули, решившей иначе. Разве могла она двинуться дальше? Эта гагара, влюблённая в друга, «просто» должна была здесь его ждать, влажно качаясь на чёрной волне и засыпая под шелест реки, в свете огромной и бледной луны, а не оранжевой маленькой лампы. Ей «просто» страшно хотелось не верить, что его в мире теперь уже нет. Верить в него: в его волю и силу, ловкость и смелость, удачу и жизнь, — вот, что ей «просто» ужасно хотелось. Так же, как нам. Или нам, как и ей? Это, наверно, загадка загадок: кто у кого не боится учиться? В сказке о птицах, где также есть люди, правда как будто застряла в натянутой ветром рыбацкой сети, ставшей для падавших камнем сапсана с гагарой детской кроватью, надеждой и пленом.
Кастрючин В. Жила за морем гагара.