Театр начинается с воспоминаний. Одна из моих самых горьких обид детства связана с театром. В конце 1970-х по понедельникам вечерами после программы «Время» по Первому каналу показывали спектакли на дагестанских языках. А так как языков в Дагестане много, то приходилось ждать два-три месяца, чтобы посмотреть именно на своем. И люди ждали. Я тут нарочно смешиваю слова «люди» и «зрители», так как в день представления оба понятия сливались: каждый представитель этноса, на языке которого в этот вечер шел спектакль, льнул к черно-белым экранам, становясь зрителем. Особенно это касалось дальних сел. Телевизоры в селах были только в некоторых домах, и соседи всей семьей заранее рассаживались, как в кинотеатре (правда, не на стульях и креслах, а на полу на подушках и коврах) в этих самых «телевизорных» домах. Сюжеты пьес знали наизусть, и все равно смотрели, живо откликаясь всем сердцем, мимикой и голосом, как будто впервые смотрят — смеясь, плача и удивляясь.

И вот в очередной раз давали спектакль по пьесе основателя Лезгинского театра Идриса Шамхалова «Периханум» со знаменитой народной артисткой ДАССР Дурией Рагимовой. У нас был небольшой черно-белый телевизор «Рассвет». За два часа до начала зрители заняли свои сложенные для сиденья ковры и подушки у стен в «телевизионной» комнате, и обсуждали предстоящие в спектакле события, рассказывая друг другу, кто над кем будет смеяться и над чем слезы лить. Не запомнил в какой момент, но со мной случилось горе — я уснул... О, как я рыдал, проснувшись посреди ночи в своей постели, и ругался на старших за такое предательство — не разбудить с началом спектакля! И никакие «ты так сладко спал» или «скоро снова покажут» не могли меня утешить.

Точно такое же несчастье чуть было не повторилось со мной на прошлой неделе. Меня позвали на премьеру. Приглашенный из Санкт-Петербурга режиссер Дмитрий Павлов поставил на лезгинской сцене в Дербенте гоголевскую «Женитьбу». Дмитрий Павлов не первый год работает с дагестанскими театрами. Постановки идут в столице республики в нескольких театрах. Я видел три его спектакля в Махачкале — «Ричард III» Шекспира, «Тартюф» Мольера и «Чайку» Чехова. Почерк художника, как говорится, стал узнаваем. Яркое световое оформление; необычное музыкальное сопровождение, в котором иногда (причем, вполне гармонично) современная клубная музыка сочетается с классической; минимализм и условность декораций, создающие пространство вне времени или, по-другому, всевременья, и вместе с тем конкретность образов. Кроме того, Дмитрия Павлова можно назвать «актерским режиссером», так как он делает акцент и на актерской игре, каждый раз открывая новое имя или расширяя амплуа опытных исполнителей. Нередко приглашает к работе известных актеров из других театров, как в случае «Ричарда III». В роли Ричарда Глостерского на махачкалинской сцене выступил актер московского Театра Ермоловой Николай Токарев, известный зрителям по кино и сериалам. А в спектакле «Тартюф» режиссер так успешно высветил в главной роли комедийное дарование артиста Дагестанского Русского театра Руслана Мусаева, что теперь, как я слышал, зрители специально ходят на него.

И все это эстетическое счастье могло пройти мимо меня, так как в день спектакля нас подморозило и завалило снегом (а я сейчас снова живу в горах) и дороги стали почти непроходимы. Однако театр для здешних людей — это какой-то потусторонний мир, ожидание чуда, припоминание детства. Поэтому один бесстрашный, но сострадательный водитель вызвался довезти меня до Дербента. «Ради театра можно рискнуть», — сказал он. И довез к моей радости.

Всю дорогу во мне боролись друг с другом два страха: один — не попасть на очередную работу уже понравившегося режиссера, другой — увидев, разочароваться. Приезжий художник ставит на незнакомом ему языке, пусть и известную пьесу — получится ли? Да и хорош ли перевод?

Встретившийся мне еще в дверях Лезгинского театра Дмитрий Павлов сразу успокоил меня: оказывается, это его не первая и не вторая работа подобного рода. Режиссер уже имел опыт сотрудничества с финской труппой на сцене Kaupunginteatteri в Хельсинки, а приехав в многоязычный Дагестан, что называется, с головой окунулся в лингвистическое многообразие — Ногайский драматический, Кумыкский музыкально-драматический, Лакский музыкально-драматический. И вот теперь очередь за Лезгинским музыкально-драматическим театром имени Сулеймана Стальского. Пьеса «Женитьба» Гоголя в переводе поэта и публициста Азиза Мирзабекова.

Павлов не из тех режиссеров, которые ради «своего видения» переделывают классиков. Поэтому сюжет остался неизменным. В доме у купеческой дочери Агафьи Тихоновны Купердяевой (актриса Амалия Керимова) и ее тетушки Арины Пантелеймоновны (Мияса Мурадханова) собираются на негласные смотрины потенциальные женихи: статный и солидный коллежский ассесор с грозным видом и смешной фамилией Яичница (Саидин Думаев); порхающий высокомерный мотылек-модник, влюбленный во всё французское, отставной пехотный офицер Анучкин (Руслан Пирвердиев); очень трогательный, трагикомический, в какой-то момент в интерпретации режиссера становящийся чуть ли не центральной фигурой бывший моряк Жевакин (Валерий Сулейманов); и, конечно же, главный герой пьесы нерешительный, хлюпкий, почти «маленький человек Акакий Акакиевич», надворный советник Подколесин (Эмзебег Эмиралиев), которым, как желает, жонглирует его большой и недалекий друг Кочкарев (Казбек Думаев).

Также смешно и нелепо, как и в оригинальном тексте, звучит знаменитый монолог-мечтание Агафьи Тихоновны «Если бы губы Никонора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича, да взять сколько-нибудь развязности, какая у Балтазар Балтазарыча, да, пожалуй, прибавить к этому еще дородности Ивана Павловича — я бы тогда тотчас же решилась». Однако над нелепостью Агафьи-Керимовой хочется не зло смеяться, а мило улыбаться: актриса создает образ не туповатой старой девы, а глупенькой, доверчивой и мечтательной барышни, желающей сидеть на всех стульях одновременно.

Кстати, о стульях. Стул — еще один персонаж, активно участвующий в развитии сюжета, но на невидимом, мистическом уровне. В начале спектакля, прикрытый накидкой, он появляется на спине Подколесина в качестве горба, этакого уродливого образования, намекающего, что наш герой несет на себе ненужный груз. Потом стульев не просто много, они множатся в зеркалах. Ближе к финалу появляется огромный стул как символ... Чего именно? Это уже каждый для себя решит.

Несколько слов отдельным абзацем хочется сказать о роли свахи Фёклы Ивановны. В исполнении народной артистки Республики Дагестан Фаризат Зейналовой это — побитая жизнью, но не впашая в уныние немолодая женщина, которая, как говорили в девяностые-нулевые, «крутится помаленьку». Судя по тому, как легко она уступила роль свахи Кочкареву, сводничество — не единственный источник доходов для нее. Её несложно представить только что вернувшейся из Турции челночной бизнесменкой. Она одета в спортивный костюм с белыми полосками а-ля адидас, поверх него безрукавка-дутыш с капюшоном, на ногах кроссовки, волосы собраны в пучок, на шее висит сумочка для денег. Сама живая, быстрая. Единственное, что мне показалось не оправданным — в финальной сцене на побег жениха сваха Зейналовой реагирует слишком вяло. Хотя, казалось бы, уж она-то должна посмеяться вдосталь, позлорадствовать, что, в принципе, текст и подразумевает: «Еще если бы в двери выбежал — иное дело, а уж коли жених да шмыгнул в окно — уж тут просто мое почтение». Тем не менее, хочу выразить свой восторг речью актрисы — ах, как она говорит! Я сразу вспомнил наших любимых «великих старух» Малого театра с их истинно народной речью — чистой, четкой, яркой. Каждое произнесенное такими актрисами слово — как будто цветок на стебельке, корни которого уходят глубоко-глубоко в незапамятные времена, в воспоминания, с которых, как мы выяснили, и начинается театр.