Основа физики стиха, её теоретический фундамент — модель бесконечно сжимающейся Вселенной. Об этом писали литературовед Юрий Минералов («слово способно при определенных условиях развертываться в описательное высказывание <...> словесное высказывание способно к сжатию до пределов лексемы» * — Минералов Ю.И. Теория художественной словесности. Поэтика и индивидуальность. — М., 1997. ), поэт и переводчик Вячеслав Куприянов («в какой-то степени любая поэтическая метафора — это свернутый сюжет, а сюжет — развернутая метафора») и многие другие. Если продолжать аналогию — стихотворение может быть свёрнутым сюжетом всей поэзии, бесконечным размышлением о ней. Ёмкая словесная формула становится для читателя откровением, опытом, который невозможно забыть. Поэтому существуют поэты, для которых «сжатость» высказывания ценнее приятной инерции многословия. Яркий пример подобной творческой философии — стихотворение Ксении Чарыевой * — Ксения Чарыева. На совсем чужом празднике. — М.: АРГО-РИСК; Книжное обозрение, 2016. :

я похож на кончик карандаша
чьи намерения тверды
но моя доподлинная душа
изготовлена из воды

как вода умеет играть и течь
мимо диких прекрасных мест! —
но слова всегда заслоняют речь как рука
заслоняет жест

Метафора «слова заслоняют речь» — образ идеи текста, сконцентрированный до размеров фразы. Но для того, чтобы метафора раскрылась в сюжет, а сюжет запустил цепную реакцию переживаний и размышлений, нужен контекст, и он выстраивается — от строки к строке.

«Я похож на кончик карандаша» — образная отсылка к тезису о «поэте как средстве существования языка» * — См. в «Нобелевской лекции» Бродского: «Кто-кто, а поэт всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он — средством языка к продолжению своего существования». (и здесь лирический субъект даже не сам инструмент, а его часть, «кончик»). Но уже во второй строчке обнаруживаются некие «твердые намерения», которых у инструмента быть не может. Возникает напряжение между образами, провоцирующее внимательное, вдумчивое чтение.

Пружина продолжает сжиматься: «но моя доподлинная душа / изготовлена из воды» — противоречиво и само взаимодействие веществ (твёрдый графит с душой из воды), и то, что «доподлинная» (природная, первозданная) душа оказывается рукотворной — «изготовленной». Созвучие выделенных курсивом слов усиливает смысловой акцент, и первая дилемма («поэт использует язык или язык — поэта») дополняется второй («искусственность vs. естественность поэтической речи» * — «Органическая, живая полнота искусства состоит в примирении двух крайностей — искусственности и естественности. Каждая из этих крайностей сама по себе есть ложь; но, взаимно проникаясь одна другою, они образуют собою истину». В.Г. Белинский — Статьи о народной поэзии. ).

Первая строфа выстроена как описание: «снаружи я выгляжу так, но внутри — иначе». Оно помогает читателю представить себя на месте лирического субъекта. Из первой строфы не так уж очевидно, что имеется в виду именно поэт. Её можно трактовать — в самом широком смысле — как переживание о противоречии формы и содержания, характера и образа, которое каждому из нас хорошо знакомо.

Вода во второй строфе стихотворения Чарыевой — родственница «руды» Маяковского * — «Изводишь единого слова ради / Тысячи тонн словесной руды» — из стихотворения «Поэзия». , вещество поэзии, не составляющее её подлинную суть. Характерен глагол «умеет», будто письмо — это навык, умение подражать природе. Сравнение речи с рекой (не обозначаемое напрямую, но легко считывающееся) — один из самых замусоленных поэтических штампов. Обращение к нему неслучайно, тем более с такой ироничной интонацией («как вода умеет играть и течь», восклицательный знак — не хватает только «ах» в начале). Миф о том, что язык существовал до нас и слово является частью реальности, а не инструментом человека, известен с древнейших времён * — Например, согласно древнеиндийской мифологии, из слов богини Вач (покровительницы речи) были созданы все материи Вселенной. . Попытки «играть» в естественность ведут «мимо диких прекрасных мест», т. е. мимо тех сфер бытия, о которых действительно стоит писать.

С другой стороны, о «твердых намерениях карандаша» тоже говорилось с явной иронией. Получается, ни установка на собственный замысел, ни «умение» отдаться течению слова не приближают поэта к поэзии. Контекст для ключевой метафоры создан, и накопленная энергия противоречий раскрывает свёрнутый сюжет стихотворения: «но слова всегда заслоняют речь как рука / заслоняет жест».

По ритму ожидается другая разбивка: «но слова всегда заслоняют речь / как рука заслоняет жест». Смещение межстрочной паузы выделяет фразу «речь как рука» в самостоятельное сравнение, которое, во-первых, вновь обращается к проблеме «инструмента», во-вторых, словно загораживает метафору «рука заслоняет жест», мешает сосредоточиться на ней. Выходит, даже в этом стихотворении «слова заслоняют речь», отвлекают от поэтического высказывания. И поэтому приговор «всегда» звучит особенно убедительно.

Стихотворение Чарыевой наводит на размышления о невозможности поэзии — или даже невозможности любого самовыражения (для поэта «как быть» и «как писать» — один и тот же вопрос). Попытка выразить поэзию словами похожа на построение модели Вселенной, которое приводит лишь к условному, приблизительному описанию физического мира. Но ни поэтам, ни учёным другой метод познания недоступен. Значит, всё равно стоит попытаться — уж лучше воображаемая Вселенная, чем вовсе никакой.