Прямая речка
Текст: Вера Бройде
Обложка: предоставлена ИД «Самокат»
О хулиганстве и науке, словесных упражнениях и жизненных инструкциях в книге сказочника, поэта и учёного Евгения Клюева рассказывает обозреватель Rara Avis Вера Бройде.
Клюев Е. Если хочешь быть красивым: энциклопедия хотений / ил. П. Калашниковой. — М.: Самокат, 2020. — 96 с.
Не смейтесь. Это важно. Особенно всегда. У крема для лица, у йогурта с малиной, банкноты в сто рублей, газетных новостей и даже рейтинга влиятельных людей имеется свой срок, свой собственный предел. Употребить не позже даты, указанной на дне, купить до четверга, узнать сию секунду, прочесть ещё вчера, — всё это так... по-детски. Нелепо, ненадёжно, непрочно, несерьёзно. А в жизни, между прочим, есть вещи, чья история, чей вес и чьё значение с годами не седеют, не тухнут, не полнеют, не сохнут, не тускнеют, не куксятся, не вянут. Не думайте, однако, что речь о хрустких яблоках из розового пластика, об ирисах из латекса, герберах-полимерах. Вообще-то... это чувства: желания, загаданные в полночь, и детские «хотения», которые при близком рассмотрении не так уж отличаются от взрослых. Бессрочные товары, бесценные секреты, бездонные глубины, безумные дела — о них она... поёт? Волнуется? Злословит? Вообще-то, нет. Построенная так же, как всякая научная, невозмутимо скучная, серьёзная и взрослая работа, «Энциклопедия хотений» резонно бодрым тоном рассказывает «опытные» сказки, в которых правда с вымыслом играют в кошки-мышки, а схемы и рисунки, пометки, пояснения, таблицы, приложения и графики кривых мешают этой парочке друг друга обокрасть.
Однако ж — к делу! И оставьте — оставьте всякие сомненья, свою скептичность и смартфон, оставьте шутки на потом. Возьмите ручку и блокнот. Примите важный вид: нахмурьте лоб и сдвиньте брови, расправьте уши и — готовы? Ведь вы хотите знать, как стать известным и успешным? Учёным и военным? Богатым и пузатым? Солидным и свирепым? Лохматым и нарядным? Плаксивым и женатым? Плешивым и отважным? Сутулым и рогатым? Сердечным и крылатым? Наивным и усатым? И как, к примеру, научиться писать такие толстые романы, такие страшные рассказы, такие белые стихи, чтоб их сметали с книжных полок в магазинах, как банки с маринованной фасолью и сладкие конфеты «Бон Пари»? В конце концов, благодаря заманчивой рекламе — в почтовом ящике, газете и журнале, на упаковке с кукурузными колечками или каком-нибудь телеканале — мы совершенно точно знаем, что в этом деле есть (а как же, как иначе?) известные уловки, несложные инструкции, затейливые формулы, отмычки и лайфхаки. И если, вот допустим, поставить свой рабочий стол на южной стороне покрашенной в сиреневый гостиной, а на обед съедать яйцо, варившееся ровно пять минут, и напрочь отказаться от маслин, то в скором времени добьёшься своего — и превратишься в драматурга, с такой же, как у Чехова, бородкой, с таким же, как у Ибсена, высоким чистым лбом.
Предположение о том, что на «великие мечты», как и на треники из хлопка с микрофиброй, приходит и уходит «изменчивая мода», что «тайные хотения» вполне доступны по приемлемой цене, а главное, что эта вот «покупка» как будто возвеличивает всех: и продавца, и покупателя, обоих, — оно, предположение такое, в «Энциклопедии», составленной лингвистом, поэтом, переводчиком, художником, прозаиком, учёным, публицистом, лежит, ну, точно, кот, на мягком тёплом пузе, и только ждёт момента, удобного момента, чтобы скорее нам его подставить. Подставить пузо. Для щекотки. Вам кажется, что это лишь игра? Но если б вы спросили у кота... А впрочем, он, скорей всего, так искренне, так откровенно и так по-человечески вам вряд ли бы ответил, как составитель книги жизни, простой филолог Клюев. С какой зефирной лёгкостью, изяществом домашнего гепарда и смелостью проснувшегося льва в его «энциклопедии» склоняются слова, которые склонять как будто бы нельзя... А если аккуратно? И с чувством? С расстановкой? Тогда, пожалуй... можно. Во всяком случае, вот тут: в сновидчески абсурдном — и всё-таки правдивом, безумном, разноцветном, сияющем, пылающем и страшно авантюрном, ужасно дивном мире, где на столах военных, накрытых к торжеству, теснятся «макароны по-пластунски» и «маршированные перцы», «копчёные фугаски» и «форт медовый» в маске; где «жизнь прекрасна и без масла», и даже мозг не нужен ей; где «всё равно чего пугаться — а лишь бы посильней»; где «в облачной завесе», «от веса не завися», летают в небе люди, похожие на птиц, а может быть, и птицы, похожие на них; где главное не в том, чтоб «захотеть», а в том, чтоб это было — решительно и честно, наивно и смешно, как в тех боях подушками, которые ведутся перед сном... Или как в том сиюминутном представлении, которое, жонглируя словами, с «улыбкой без кота», устраивает Клюев.
Наверно, он отважный. А может быть, везучий? Кто знает... Только он. Умеющий ловить летящие слова — улавливать причудливое в жизни, которая сама, хихикая над нами, становится нарядной, занятной и отважной, когда мы погружаемся в игру — и замечаем то, что было скрыто «важными делами». Ну, например, причины гадства и богатства. Или прозрачный смысл слов «отколе» и «лобзать». Приборы, не пригодные для студня. Влияние рокфора с камамбером на нрав и достижения людей. Сравнительные формы для «шкафа» и «софы». И наконец — возможность быть всего лишь кем угодно: зелёным и хорошим, пугливым и красивым. А можно и не быть. Да-да, не быть зелёным тоже можно — как и не быть красивым. И быть отважным незазорно. Не быть им — очень мило. Свобода мысли бесподобна! Лишь став французским пленником, приговорённым к смерти Бонапартом, герой Толстого — Пьер Безухов — так ясно это понял, что долго-долго, жутко громко, безумно страшно и отчаянно смеялся. И в смехе над советами, вошедшими сюда, порой как будто слышатся безуховские нотки.