Большой мир от малого мы отличаем без труда. В первом изобретен дизель‑мотор, написаны «Мертвые души», построена Волховская гидростанция, на 3D-принтере печатаются дома и автомобили, а в пробирке растет синтетическое мясо. Во втором — изобретен кричащий пузырь «Уйди‑уйди», написаны песенки «Кирпичики» и «Патимейкер», создан мемасик с сердитой женщиной и котом и нужно собрать всех покемонов. Гораздо труднее отличить... как бы их назвать... твердый мир от текучего. Ильф и Петров о них не писали, но они есть. В текучем мире у восьминогой мухи внезапно отваливается пара конечностей, исчезает из космоса стихия эфира, возникают динозавры и микроорганизмы, обретают способность к мышлению женщины и чернокожие, умирает Бог, Плутон перестает быть планетой. В текучем мире мы живем. Ради твердого мира мы готовы сжигать книги и людей, совершать научные открытия, создавать новые философские течения и мастерить шапочки из фольги. Твердый мир существует только в наших головах, но без него нельзя. В маневрировании между ним и миром текучим и проходит жизнь мыслящего человека.

В этот обзор мы включили три весьма полезных книги-пособия по пониманию текучего мира. В «Ящике Пандоры» Пол Оффит, доктор медицинских наук и публицист, рассказывает поучительные истории о просчетах современной науки. Марк Курлански, писатель, журналист и мастер гастрономического научпопа, знакомит с биографией «самого спорного продукта» — молока. А фольклористы и антропологи Александра Архипова и Анна Кирзюк впервые в отечественной науке берутся за инвентаризацию мифических ужасов, на каждом шагу сопровождавших советского человека.

Плохая хорошая идея

«Ящик Пандоры» — сборник несложных биографических очерков, объединенных, однако, довольно смелой темой. Не исключено, что эту книгу со зловещей разбитой пробиркой на обложке часто покупают по ошибке атипрививочники, адепты альтернативной истории и прочие пламенные борцы с научным сообществом. Однако автор «семи историй о том, как наука может приносить нам вред» — сам известный ученый-медик, профессор педиатрии и один из создателей вакцины против ротавируса RotaTeq. И взялся он за благородное, хоть и невеселое дело — популярно поговорить о том, что научный прогресс немыслим без трагических ошибок и чудовищных побочных эффектов.

Подборка «изобретений, изменивших мир к худшему» довольно условная — Оффит не пытается выявить Самую ужасную научную ошибку всех времен и признается, что опросив изрядное количество специалистов — врачей, антропологов, социологов, психологов и философов-скептиков, решил остановиться на изобретениях, «которые больше всего удивили» и влияние которых ощущается в обществе до сих пор. Получилась небольшая, но весьма показательная выставка «поворотов не туда». И герои Оффита не похожи на злых ученых, без которых — привет от Мэри Шелли — не обходился почти ни один классический фильм ужасов.

Это немецкий химик Фриц Габер, в начале ХХ века научившийся добывать из воздуха необходимый для обогащения почвы азот — благодаря его изобретению сегодня на Земле живут «на три миллиарда больше человек, чем когда-либо было возможно». Благодаря ему же гибнут реки, озера, проливы и океаны. И благодаря ему же у человечества появились отравляющие газы — хлор, иприт, циклон.

Это авторитетный врач Рассел Портеной, в середине 80-х объявивший, что американским медикам пора побороть «опиофобию» и перестать лишать больных обезболивающих препаратов. Война с болью обернулась для США оксиконтиновым кошмаром — изначально считавшийся безопасным анестетик оказался страшнее героина.

Это Мэдисон Грант, человек, спасший от вымирания бизонов, основавший Общество охраны дикой природы, стоявший у истоков создания системы американских национальных парков... и автор «Заката великой расы», одного из самых популярных научных трактатов в истории, сыгравшего знаковую роль в институализации в США евгеники. И ставшего настольной книгой Адольфа Гитлера.

Это португальский невропатолог Антониу Эгаш Мониш, в 30-х годах разработавший, как ему казалось, простой и эффективный способ хирургического лечения тревожности, галлюцинаций, паранойи, мании и депрессии — воплощенная мечта уже изрядно напуганного ХХ веком человечества. Способ назывался лоботомией.

Это Рэйчел Карсон, мать современного природозащитного движения, чья книга «Безмолвная весна» — очерк о вреде пестицидов, читавшийся как сказки братьев Гримм — побудила власти США запретить ДДТ. И погубить десятки миллионов человек по всему миру — чудовищный (правда, как показали дальнейшие исследования, не такой уж чудовищный) химикат был самым эффективным способом борьбы с малярийными комарами.

Ничего плохого не хотели ни Вильгельм Норман, гидрогенизировавший растительное масло и подаривший пищевой индустрии печально известные трансжиры, ни дважды нобелевский лауреат Лайнус Полинг, объявивший 3000 мг витамина С в день лекарством от всех болезней.

В завершение каждого очерка Пол Оффит неизменно объясняет «как мы до этого докатились». Увы, причины самые обычные и, по большому счету, неискоренимые — неаккуратное обращение с данными, неспособность ученого понять, что вот здесь надо остановиться, неумение общества стряхнуть с себя морок чужого авторитета... и просто дух времени, от которого не защитит никакой университетский диплом. Пожалуй, особенно поучительна последняя глава, в которой рассказывается о плохих хороших идеях, пышным цветом цветущих в научной и околонаучной среде прямо сейчас — от действительно бредовых до тех, которые вы, возможно, считали вполне разумными. Мифическая Пандора открыла роковой ящик один раз. В реальности же он до сих пор невидимо стоит в любой научной лаборатории, гостеприимно распахнутый. Все, что мы можем сделать — с вниманием и осторожностью относиться к тому, что любопытное человечество из него извлекает, благо наука, допускающая много чего, этого — не запрещает.

Белое. Вкусное. Не твое. (Но все-таки твое)

Спору нет, от множества молочных бед и волнений современный обыватель благополучно избавлен. Вам уже не нужно мучиться философским вопросом, относится молоко к «горячей», то есть пробуждающей сексуальное влечение пище, или к «холодной». Не надо переживать из-за сложностей с поиском кормилицы — общеизвестно, что лучше всего брюнетка без вредных привычек и ни в коем случае не из варваров. Можно, конечно, обойтись козьим молоком, но ведь ребенок может вырасти своенравным и похотливым, деяния Зевса тому примером! Поздним летом вам не грозит смерть от «молочной болезни», потому что коровы паслись на поле, где рос посконник. Уже никто не продаст вам чудо оптимизации XIX века — «помойное молоко» от коров, живущих по колено в грязи при пивоварнях и питающихся отходами пивного производства (для густоты добавляли мел, для объема разбавляли водой, для маскировки снова сыпали мел, если больная туберкулезом корова уже не держалась на ногах, ее подвешивали на помочах и продолжали доить. Называлось это, разумеется, «чистое деревенское молоко»). И очень хочется надеяться, что вам не придет в голову применять от рака груди «молочную воду» («Возьмите 6 л свежего молока, четыре горсти журавельника, 400 мокриц и возгоняйте в холодном перегонном кубе на слабом огне; затем возьмите 30 г четочника [тропическое растение с ядовитыми семенами] и 15 г белых леденцов...»). Впрочем, последнее вовсе не означает, что люди перестали пытаться лечить онкологические заболевания самыми неподходящими средствами. Да и с молоком у человечества до сих пор, как в статусе фейсбука, «все сложно».

Сколько его надо пить — побольше или поменьше? Если оно пастеризованное, в нем остается хоть что-то полезное? И если не пастеризовать, то что с ним делать? А коровье точно самое подходящее? Мы не загубим экологию молочным производством? Молочные продукты с рыбными блюдами — моветон или нормально? А с чем еще оно не сочетается? А может, лучше его взрослым людям вообще не пить, оно ведь для этого природой не предназначено?

Верно, не предназначено. Точнее, было не предназначено, пока у Homo Sapiens, живших в Европе, на Ближнем Востоке, в Северной Африке и на Индийском субконтиненте по неким причинам не пропал ген, отвечающий за прекращение выработки лактазы — энзима, позволяющего усваивать молочный сахар. Остальное, как говорится, уже история. «...В какой-то момент европейцы все же начали пить молоко, а поскольку им всегда каким-то образом удавалось выдавать свои отклонения за норму, они стали брать молочный скот с собой в путешествия по всему миру», — и это, пожалуй, одно из самых «идеологически нагруженных» предложений в книге Курлански. Здесь нет ни шокирующих откровений о том, что все это время мы потребляли молоко неправильно, ни единственно правильного ответа на проклятый «молочный вопрос». Только подробный отчет о том, сколько технологических, экономических, социальных и философских метаморфоз способен вызвать «неправильный», до промышленной революции — дефицитный, опасно скоропортящийся, но ужасно вкусный продукт. Молоко продолжает непредсказуемо изменять мир и сейчас. О том, что нам с ним делать, отчаянно спорят гурманы, шеф-повара, агрономы, родители, феминистки, химики, эпидемиологи, диетологи, биологи, экономисты и зоозащитники. И «как показывает история, с развитием цивилизации споров о молоке становится только больше»... что, наверное, абсолютно нормально.

Такие трезвые книги особенно полезно читать сегодня, когда заботливая лента новостей каждый день сообщает о десяти блюдах, которые нужно немедленно прекратить есть, чтобы не погибнуть страшной смертью, пяти свежеоткрытых зловещих заговорах пищевой промышленности и двадцати продуктах, которые лечат абсолютно от всего. Да, иногда от «мира бушующего» просто некуда прятаться, кроме как в домик из безглютеновых органических пряников, не содержащих консервантов, ГМО и усилителей вкуса (и черт с ней с ведьмой). Но все же еда куда интереснее —да и питательнее — если не делать из нее культа.

P.S. А еще в «Молоке!» есть масса любопытных рецептов на любой вкус — от загадочного обертуха Катона до творога для тех, кто ненавидит творог, от Ричарда Никсона.

Свастика на голове Пушкина

Развитой мифологии необходимы волшебные создания разных размеров. Кто-то должен громыхать высоко в небесах, топить в море корабли и баловаться с царскими дочерями, а кто-то — шуршать в амбаре, портить молоко у коров и прятать хозяйкину гребенку и веретено. И тех, кто прячет веретено, не стоит недооценивать.

Осмыслением пространства высшей советской мифологии, где обитают могущественные существа Владимир Ильич Ленин, Родина-мать, Новая историческая общность советский народ, пионеры-герои и Наше Все, исследователи занимаются давно, но низшая мифология подробно не изучались никогда. Со второй половины 1920-х до середины 1980-х это было попросту запрещено. Научных коллекций советских городских легенд в период существования СССР — и до этой книги — никто не составлял. Они обитали в дневниках, мемуарах, и разумеется, сводках КГБ. Речь пойдет не о красной руке, черной простыне и зеленых пальцах. Миры детской и взрослой легенды, конечно же, пересекаются, но Александра Архипова и Анна Кирзюк изучают истории не о сверхъестественном, а о реальных предметах, каждый день окружавших обычного жителя страны победившего социализма.

«Опасные советские вещи» — книга легкая для восприятия, но отнюдь не развлекательная. Обзору городских легенд предшествует серьезная научная статья об их истории и воздействии на человека и общество. А легенды очень хорошо помогают от синдрома Самого вкусного советского мороженого.

Гид по выживанию в мире опасных советских вещей привел бы в восторг любого голливудского сценариста. Добро пожаловать в сумеречную зону. Когда засыпают поющие доярки, просыпается ужас. Не теряй бдительности. Знаки врага повсюду. В языках пламени на спичечном коробке прячется бородка Троцкого. В зажиме для пионерского галстука — буквы «Т», «З» и «Ш» — «Троцкисто-зиновьевская шайка». Обложки юбилейных «пушкинских» школьных тетрадок 1937 года — не то, чем кажутся: «На первом образце, где воспроизведена репродукция с картины художника Васнецова, на сабле Олега кверху вниз расположены первые четыре буквы слова „долой“, пятая буква „И“ расположена на конце плаща направо от сабли. На ногах Олега помещены буквы ВКП — на правой ноге „В“ и „П“, на левой „К“. В общем, получается контрреволюционный лозунг — „Долой ВКП“. На второй обложке, где воспроизведена репродукция картины Крамского — в левом углу рисунка лежат трупы в красноармейских шлемах. Затем если повернуть этот рисунок вверх текстом, а вниз заголовком, то в правом углу можно обнаружить подпись, похожую на факсимиле Каменева. Кроме этих тетрадок посылаю еще два образца обложек, где на одной из обложек у Пушкина на безымянном пальце помещена свастика, а на другом образце, где воспроизведена репродукция с картины Айвазовского, также имеется свастика на голове Пушкина, в том месте, где расположено ухо». Да, хочется вспомнить анекдот про «А вы на шкаф влезьте!» и кое-что из введения в психиатрию. Но адресованное Сталину и Ежову письмо бдительного гражданина Постышева, первого секретаря Куйбышевского обкома, повлекло за собой «тетрадочную панику», массовые аресты сотрудников фабрики, выпустившей вредительскую печатную продукцию, а авторы штриховых рисунков по репродукциям, Петр Малевич и Михаил Смородкин, на год отправились в лагеря.

Будь осторожнее на улицах. Здесь совсем не все для блага человека. Черные правительственные машины не останавливаются, а зазевавшихся пешеходов давят. В поручнях автобусов и вагонов метро — иглы и бритвенные лезвия. В конфете, которую предложит добрый иностранец, — тоже они. Или просто отрава. Даже не думай подходить к автоматам с газированной водой — негры моют в них половые органы. Впрочем, свои, советские сифилитики из них тоже пьют. В дорогом ресторане человечину готовят за большие деньги, а пирожок с человеческим пальцем продадут по бросовой цене на рынке. Опасно большое и малое, свое и чужое, государственное и частное. В шариковой ручке вместо чернил может оказаться детская кровь — происки евреев-вредителей, а на китайском ковре ночью проступит — и на пугает до смерти — светящийся Мао, встающий из гроба. В очертаниях жилого дома обнаруживается свастика — месть немецких военнопленных. В бассейне «Москва» орудует банда топителей — проклятое место, не надо было взрывать храм. Дохлые собаки и опарыши в уличных бочках с квасом, крысы в фабричной колбасе, красная пленка, на которой ты будешь голым, в любом фотоаппарате... до эпохи трепетной ностальгии по временам, когда все было вкусное и натуральное и все жили дружно, еще далеко.

Голливудский режиссер радостно слепил бы все это в большой единый и неделимый scary USSR, а источником ужаса сделал бы либо древнее хтоническое зло, либо страдающее подсознание угнетенных режимом граждан. На самом же деле советские городские легенды рождались и «внизу» и «наверху», и весьма интересным образом перемещались по пространству общественного дискурса. Были среди них и в буквальном смысле убийственные, и терапевтические. И наконец, вселенная городских легенд менялась, отбрасывая одни сюжеты, видоизменяя другие, прирастая третьими. В «Опасных советских вещах» можно отлично проследить, как страшные мифы эпохи Большого террора мягчали вместе с эпохой, постепенно теряли свои губительные свойства, превращались в детские страшилки. Глядя на этот путь от призрака Троцкого, скрывающегося в каждой складке реальности, до трогательно идиотской байки о том, что группа «Чингисхан» на самом деле поет: «Москау, Москау, закидаем бомбами! Будет вам олимпиада, ох-ох-хо-хо», можно испытать нечто вроде ощущения хеппи-энда, смерти дракона. Правда, потом вспоминаешь про Синего кита, распятого мальчика и недавние исследования, доказавшие, что фейковая информация в принципе распространяется лучше и быстрее нефейковой — и понимаешь, что с драконом дела обстоят, как обычно, по Шварцу.