Вынесет всё — и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.

Николай Некрасов, «Железная дорога» (1864)

Общественный интерес к этой истории немного мешает спокойному рассказу. Дело в том, что наш Государь сразу после цитаты из Соломона «Всё проходит, и это пройдет», произнёс и другую цитату: «Наша страна не раз проходила через серьезные испытания: и печенеги её терзали, и половцы — со всем справилась Россия. Победим и эту заразу коронавирусную. Вместе мы всё преодолеем». Этот пассаж мы слышали от него и раньше, например, во время совещания по вопросам развития отечественной кинематографии: «Вы знаете, в истории российской юриспруденции есть такой классический пример, когда судили старую женщину, она чайник, по-моему, украла, медный чайник, и защищал её то ли Плевако, то ли Александров, может быть, Кони — выдающиеся адвокаты, юристы. Когда прокурор узнал о том, что будет защищать её выдающийся адвокат, он заранее изложил все аргументы защиты, сказал, что и незначительный ущерб, и бабушка старенькая, уже надо бы пожалеть, но важен принцип защиты частной собственности. Кони ответное слово взял — по-моему, это был Александров, но, может быть, Кони. <...> „Да, и бабушка старенькая, и ущерб незначительный, но важен принцип защиты частной собственности“, — сказал обвинитель. Александров в ответ вообще несколько фраз только сказал: „Велика была и многострадальна наша Россия: и печенеги её терзали, и половцы, — и там что-то ещё. — А вот теперь бабушка украла чайник, и Россия непременно должна погибнуть“. Бабушку не оправдали, но практически отпустили в зале суда из-под стражи». Говорил он это и 31 июля 2010 года, во время селекторного совещания по проблеме пожаров, бушевавших тогда: «У нас в стране было много проблем во все времена. И печенеги Россию терзали, и половцы, и псы-рыцари, и Великую Отечественную мы прошли. Россия всё выстояла, всё пережила. И сейчас, конечно, тоже испытание <...> И конечно, мы его преодолеем. Но только в том случае, если будем работать слаженно, консолидировано, эффективно, с полной ответственностью за порученное страной дело».

Эта цитата, вернее — история, вызвала нескончаемый поток остроумия, все сразу же начали поминать спичрайтеров Государя, забывая, что человек, учившийся на любом юридическом факультете нашего Отечества, не мог её не слышать, причём много раз. Говорили, что это отвлекающая от главных вопросов деталь, наподобие легенды о ненужных кадрах, которые вводил в свои фильмы режиссёр Гайдай, — и много прочих глупостей. Но судьба самого, как говорят «мема», куда интереснее, чем может показаться.

Государь цитирован не по самой речи Плевако, а по литературному анекдоту писателя Вересаева.

Как и что там было на самом деле, мы не знаем, потому что вокруг Плевако было множество разных историй — тот самый случай, когда три года мы работаем на зачётку, а потом зачётка работает на нас. И он стал бесконечным источником судебного остроумия, подобно тому как вся восточная мудрость принадлежит Конфуцию, политическая — Черчиллю, а житейская — актрисе Раневской.

Так вот, очерк о Плевако году написал в 1907 журналист Влас Дорошевич * — Дорошевич, Влас Михайлович (1865-1922) — русский журналист. Напечатал по следам Чехова знаменитую книгу о Сахалине и сахалинской каторге. Редактировал газету «Русское слово» с 1902 вплоть до её закрытия большевиками в 1917. После революции сохранял политический нейтралитет, и вернулся в Петроград, и умер там от туберкулёза. Дорошевич был своего рода Дмитрий Львович Быков того времени, чрезвычайно популярный и писавший очень много. . Там, в частности, он рассказал про суд над некоей старушкой. (Откуда он её взял — непонятно, и я с осторожностью отношусь к приведённым им деталям).

Вот что написал Дорошевич (при жизни Плевако, замечу — вторая часть очерка напечатана в 1908-м, уже после смерти адвоката):

«Проходя по коридору, Плевако увидел какую-то старушку, бедно, чисто одетую, которая горько плакала. Материнская любовь и материнское горе всегда особенно трогали Плевако.

Плевако осведомился:

— У вас сын судится?

— Нет, я сама.

— Вы? Что же такое могли вы сделать, противное законам?

История оказалась вздорной. Для всех, кроме старушки.

— Все померли... Средств никаких... Украла... Кража пустячная.

Но — дворянка. Окружной суд. Плевако обратился к её „кандидату":

— Не передадите ли мне защиты?

— Федор Никифорович!..

Известие, что „в суде выступает сам Плевако", через две минуты вызвало волнение в городе.

Судьи сделали перерыв, чтобы дать городским дамам время одеться и прибежать в суд.

Зал переполнился.

Товарищ прокурора, „набивающий руку" на выездных сессиях, заострил язык.

С таким противником! Перед такой аудиторией!

Судебное следствие длилось минуту.

— Признаете ли себя виновной... кофейника... меньше 300 рублей...

— Признаю, ваше превосходительство!

— В виду сознания... отказываюсь от допроса свидетелей...

— В свою очередь не вижу надобности!

Товарищ прокурора поднялся:

-...не простая кража... Когда крадёт тёмный, неграмотный человек... Но тут дворянка!.. по рождению принадлежащая... заветы воспитания... образования... Какой пример для простых, для тёмных людей?

Поднялся Плевако:

— Господа присяжные заседатели! Каюсь. Я несколько легкомысленно посмотрел на дело и взял на себя защиту моей клиентки. Думал, присяжные пожалеют. Дело пустячное! Но, выслушав речь господина товарища прокурора, я увидал, что ошибся. Он так убедил меня в тяжести преступления моей клиентки, что я не нахожу ни одного слова в её оправдание. И позволю себе только несколько развить мысль почтенного представителя обвинения. В восемьсот шестьдесят втором году, господа присяжные заседатели, Русь страдала от страшных внутренних беспорядков. Но предки наши послали за варягами. Пришли варяги, помогли, плохо ли, хорошо ли, но ввели порядок. И Русь спасена. Воскресла Русь. Потом на Русь пришли татары, разграбили, сожгли её, полонили всю. Погибала Русь. Но не погибла! Съедаемая удельными раздорами, забыла их, сплотилась воедино, встряхнулась могучая Русь и сбросила с себя ненавистное «поганое» иго. Поднялась и воскресла святая Русь. Спаслася! В одна тысяча шестьсот двенадцатом году, под надменным игом поляков, кровью сочилась и умирала израненная Русь. Все пророчило её гибель. Москва была взята, и уж в Варшаве, как коршун ждет добычи, ждал Мономахова венца чуждый Руси, иноплеменный царь. Но, пока поляки пировали победу в Москве, — в Нижнем Новгороде кликнул могучий русский клич Козьма Минин, простой званием, великий сердцем человек. И как слетаются орлы, слетелась Русь на его орлиный клёкот, и встала как один человек, и разбила позорные цепи, и с позором прогнала надменного врага. Воскресла святая Русь. И была спасена. А через двести лет победитель всей Европы, казалось, на голову ей ступил дерзкою ногой. Москва была сожжена! Сама Москва! Из Кремля победитель диктовал условия мира! Но и тут не погибла Русь. Поднялась, и огнём, и морозом своим, оружием и граблями гнала победителя — гнала, пока не утопила его славы в Березине. Воскресла Русь! Но вот в тысяча восемьсот таком-то году престарелая дворянка такая-то, от голода забыв все законы божеские и человеческие, украла серебряный кофейник, подорвала всякое уважение к священному праву собственности, подала пагубный пример всей России. И от этого удара, мне кажется, никогда не оправиться, не подняться, не воскресить бедной Руси.

„Практиковавшийся" товарищ прокурора, говорят, в ту ночь покушался отравиться...» * — Дорошевич В. М. Ф. Н. Плевако // Руссконе слово. 1907. 31 октября, 1 ноября (ч. 1-9). Вторая часть (ч. 10-12) напечатана 1908. 28 декабря.

Спустя более тридцати лет прекрасный русский писатель Викентий Вересаев * — Вересаев Викентий Викентьевич (настоящая фамилия Смидович) (1867-1945) — русский писатель, врач, литературовед и переводчик. Автор прозы, воспоминаний, а также книг «Пушкин в жизни», «Гоголь в жизни» и «Спутники Пушкина». напечатал в десятой книжке «Нового мира», среди прочего, рассказы о Плевако.

Среди них была и эта: «Однажды Плевако участвовал в защите старушки, вина которой состояла в краже жестяного чайника стоимостью 50 копеек. Прокурор, зная, кто будет выступать адвокатом, решил заранее парализовать влияние речи защитника, и сам высказал всё, что можно было сказать в пользу подсудимой: бедная старушка, нужда горькая, кража незначительная, подсудимая вызывает не негодование, а только жалость. Но собственность священна, и, если позволить людям посягать на неё, страна погибнет. Выслушав прокурора, поднялся Плевако и сказал: Много бед и испытаний пришлось перетерпеть России за её более чем тысячелетнее существование. Печенеги терзали её, половцы, татары, поляки. Двенадцать языков обрушились на нее, взяли Москву. Всё вытерпела, всё преодолела Россия, только крепла и росла от испытаний. Но теперь, теперь... старушка украла чайник ценою в пятьдесят копеек. Этого Россия уж, конечно, не выдержит, от этого она погибнет безвозвратно» * — Вересаев В. «Жил в Москве знаменитейший адвокат Плевако...» // Вересаев В. Собрание сочинений в 2-х. т. Т. 2. — М.: 1976. С. 221. .

В нашем богоспасаемом Отечестве есть особая традиция ободрения, вовсе не очевидная на первый взгляд

Дело не в том, что Вересаев превращает серебряный кофейник в жестяной чайник, а триста рублей в скромный полтинник. Он превращает избыточную, многословную историю в литературу, в изящный анекдот, в котором ничего лишнего. У Дорошевича Плевако говорит, тяжело, избыточно, будто медленно рассказывает анекдот, когда слушатели уже догадались о соли истории. Там, кажется, пять колен, причём усиленных патетическими восклицаниями. Но более того, в очерке Дорошевича — Плевако гений и герой, а у Вересаева он адвокат с оттенком беспринципности.

Вересаев в год смерти Плевако был вполне сложившимся сорокалетним писателем. За четыре года до этого он вернулся с русско-японской войны, где служил военным врачом. Возможно, он черпал вдохновение даже не в очерке Дорошевича а в том облаке слухов, которое окружало самого Плевако. При этом мы не знаем, не придумал ли вовсе Дорошевич (или даже юристы и обыватели, что вероятнее) эту историю. Но перед нами удивительный пример того, как некое событие из фольклора входит в литературу, а потом возвращается в фольклорную традицию. Легенда, возможно, родившаяся не в юридических кругах, а среди обывателей, входит в юридический оборот, и нашлись уже очевидцы, что помнят, как её рассказывали преподаватели на юридическом факультете ЛГУ имени Жданова. Правда, они не особо задавались генезисом истории.

Судебные речи знаменитого адвоката издавались и при Советской власти, и примечательно, что рассказ Вересаева вводится в предисловие издания 1957 года как данность. Замещая тем самым предполагаемую речь, и ссылка даётся именно на рассказ Вересаева. Мы не можем поставить никакой точки над i, не просмотрев судебных отчётов того времени. (Раньше речи, вернее, изложение речей сторон печатались в газетах — и это было очень модно). Такой титанический труд мне не по силам, и кто решился бы поднять подшивки газет за те годы, мне неизвестно.

Но в истории этого мема есть и особая черта. Он говорит не только об иронии по отношению к пафосному обвинению. Это образ надежды — мол, всякое с нами было, но мы оттого лишь крепчаем.

Повторяя такое перечисление, героиня фильма «Член правительства» (1939), которую играет актриса Марецкая, произносит: «Вот стою я здесь перед вами, простая русская баба, мужем битая, попами пуганная, врагами стрелянная — живучая!», вслед за этим обещая биться за всё святое «до самого нашего смертного часа!» Да что там, в тот год, когда Плевако было двенадцать лет, Некрасов пишет знаменитые строки, вынесенные в эпиграф. Правда, за ними сразу идут не менее знаменитые:

Жаль только — жить в эту пору прекрасную
Уж не придется — ни мне, ни тебе.

В нашем богоспасаемом Отечестве есть особая традиция ободрения, вовсе не очевидная на первый взгляд. Довольно легко сказать, что нынешние беды — сущие пустяки по сравнению с прошлыми.

Куда тяжелее сказать, что они соизмеримы с минувшими, всё неочевидно, а светлый мир будущего довольно далеко и не для всех.

Бредёт опальный протопоп по снежной пустыне, и когда измотанная жена спрашивает его: «Доколе», он честно отвечает: «До смерти. До самыя до смерти, Марковна». Это, кстати, вовсе не прерогатива русских утешителей и ободрятелей. Неистовому Аввакуму вторит толстый Черчилль, что стоит перед депутатами, будто злобный Винни-Пух, когда мир на краю, а Англия бьётся с Гитлером один на один. Он говорит: «Я не могу предложить ничего, кроме крови, тяжёлого труда, слёз и пота. Нам предстоит суровое испытание. Перед нами много долгих месяцев борьбы и страданий».

В книге «Жизнь и судьба» Василия Гроссмана (1959) происходит диалог: «Вы не знаете, Виктор Павлович, скоро война кончится?

Штрум сказал ей:

— Рассказывают, что знакомые уговорили шофера спросить у Жукова, когда война кончится. Жуков сел в машину и спросил шофера: „Не скажешь ли, когда эта война кончится?“»

Этот же анекдот упоминают в романе Константина Симонова «Солдатами не рождаются» (1963-1964): «Мне про Жукова прошлой зимой рассказывали, когда он еще Западным фронтом командовал. Его водителя другие все подбивали: „Спроси у Жукова, когда конец войны будет“. Жукова не больно-то спросишь, но водитель как-то ехал с ним вдвоем и все же решился... Только открыл рот, а Жуков потянулся, вздохнул и говорит: „Эх, и когда только эта война кончится!..“»

Беда всегда приходит всерьёз и надолго. Само начальство не знает, когда она минет. Никто не знает.

Всю эту интернациональную мудрость вобрал в себя один одесский еврей, ставший наводчиком самоходки. Это сержант Домешек из великой повести Виктора Курочкина «На войне как на войне». Он говорит своему командиру:

— Не унывайте, лейтенант, ещё будет и хуже.

И верно, даже это не повод для уныния.