Шарль Бодлер. «Проклятый» поэт
Текст: Галина Якушева
Фотография: из архива автора
Об универсальном зле и о том, почему Шарль Бодлер «проклятый» поэт, Rara Avis рассказывает доктор филологических наук, заслуженный профессор Государственного института русского языка им. А.С. Пушкина Галина Якушева.
Жил во зле добро любя
А.М. Горький
Двести лет назад родился Шарль Бодлер (1821–1867) — один из тех, кого современник, соотечественник и во многом единомышленник, тоже поэт, Поль Верлен называл «проклятыми». Именно проклятыми, а не проклЯтыми, потому что таковыми было целое поколение французских поэтов — и Бодлер, и сам Поль Верлен, и перипетиями сложной дружбы связанный с Верленом Артюр Рембо, и стоящий рядом с ними Стефан Малларме и другие, менее яркие, но до сих пор не угаснувшие звезды. Нет, скорее, факелы: горящие опасным, но притягивающим огнем. И оттого — «неправильные», неприкаянные в мире добропорядочных людей. По сути, романтики не только в творчестве, но и в жизни, — если вспомнить, что «конфликтное» сознание, несогласие с окружающим миром есть основа романтического восприятия бытия, сформировавшегося как реакция на просветительские попытки переустройства жизни. Несогласие и даже негодование — и с окружающим миром, и с самим собой — если душа твоя рвется к прекрасному и не достигает его.
Первый бунт и «Клуб гашишистов»
Бодлер — человек, не просто восприимчивый к красоте, но сам создающий ее, тот, кому принадлежит рыцарский афоризм: «Женщина — это приглашение к счастью», всю жизнь был раздираем именно такими мучительными противоречиями: несогласие и с самим собой, и с миром. Он родился в высококультурной дворянской семье, но шесть лет спустя его отец, в свое время сражавшийся на баррикадах революционной Франции, которому в момент рождения сына было 62 года, умер. В дальнейшем воспитанием Шарля занялся отчим, господин Опик, генерал, верно служивший и королю банкиров Луи-Филиппу, и императору Наполеону III — «Наполеону Малому», как метко определил писатель Виктор Гюго в своем памфлете.
Жак Опик занимал высокие дипломатические должности, был военным комендантом Парижа, сенатором Второй империи... Надо ли объяснять, что до самой его смерти в 1857 году Шарль испытывал презрение и ненависть к отчиму — и не столько в знак верности отцу, но из-за того, что Опик стал для молодого Бодлера воплощением охранительной силы чуждого ему общества. Не завершив курса обучения, Бодлер еще при жизни отчима бежал из дома, восемнадцатилетним объявил, что хочет стать писателем — за два года до этого, в 1837 году, он получил премию в ученическом конкурсе за сочинение стихов на латинском языке. В стихотворении «Напутствие», включенном впоследствии в сборник «Цветы зла», Бодлер рассказывает о том, что его мать, «кляня дитя родное», восприняла это решение как горе и позор.
В 1841 году родители отправили Шарля в плавание по Атлантике и Индийскому океану, дабы он «узнал жизнь», поработав в колониях. Но это лишь разожгло интерес юного мечтателя к иным морям и странам и новой для него, необычной красоте.
Возвратившись в Париж, Бодлер вошел в литературные и артистические круги, сблизился с романтиками «неистового» крыла (в том числе — Теофилем Готье), пережил первую любовь и, начиная свой путь под двойным знаком — бунта и отщепенства, посетил «Клуб гашишистов».
Первые стихи Бодлера печатались в 1843–1844 годах в журнале «Артист» («Дон Жуан в аду», «Малабарской девушке»). Там же он публикует и статьи о живописи, и перевод-адаптацию новеллы высокочтимого Бодлером в качестве предшественника и учителя Эдгара По «Убийство на улице Морг» (1846), и свою повесть о молодом поэте «Фанфарло» (1847).
Баррикады, отвращение к политике и «Современный Парнас»
Важнейшим периодом в процессе становления личности Шарля Бодлера стал конец 1840-х — начало 1850-х годов. Революция 1848 года, учреждение Второй французской республики, провозглашение после государственного переворота империи Наполеона III в 1852 году способствовали решительной трансформации взглядов и настроений молодого поэта.
В 1848 году он еще анархист-бунтарь. Вступил в республиканскую организацию социалиста-утописта Луи Огюста Бланки, сотрудничал в газете «Национальная трибуна» и в альманахе «Народная республика», участвовал в основании радикальной газеты «Общественное спасение» и даже сражался на баррикадах. Но после государственного переворота 1851 года Бодлер будет вспоминать о своем бунтарстве как о «наваждении», за коим последует «физическое отвращение к политике» (из письма 1852 года).
Отсюда — исток интереса к новому течению в поэзии, скоро получившее название «Современный Парнас», где собирались поэты, которым одинаково были чужды и полет в заоблачные выси мечтаний (романтизм), и приземленное следование реальности (натурализм). Ведь гора Парнас — место обитания Аполлона и муз, возвышение между небом и землей, апология античного, «языческого» видения мира, ориентация на «цельное» и потому жизнеспособное искусство.
В том же 1852 году Шарль Бодлер опубликовал программный очерк «Эдгар По, его жизнь и творчество», который впоследствии стал предисловием к его переводам рассказов американского писателя, изданным в 1856 году. В этом очерке, а также в «Новых заметках об Эдгаре По» (1857) Бодлер размышлял о принципах творчества в новейшее время, о своем отношении к «литературе декаданса» как адекватному состоянию души современного человека, о природе зла, таящегося в человеческой душе, о воображении и его творческой и познавательной функциях, о красоте как единственной цели поэзии и о «странности как необходимой приправе всякой красоты» — для того, чтобы мы острее ощутили ее особенность, исключительность и силу.
Пустые страницы «Цветов зла»
В 1846 году у Бодлера возник замысел поэтического цикла «Лесбиянки». Шарль против «близорукого благонравия», он считает нетрадиционную любовь лишь одной из вариаций устремленности человека за пределы «дозволенного» к «неведомому» и «бесконечному». Он поэтизирует «грешных»; сравнивая Сафо с Венерой, отдает предпочтение поэтессе, воспевшей красоту и любовь своих подруг. Цикл этот, выходивший в сферу широких проблем соотношения «добра» и «зла», менял название два раза. Закрепился последний вариант — «Цветы Зла». Публикация книги в 1857 году стала событием не потому, что она вызвала судебный процесс, а потому, что ею было ознаменовано начало нового этапа в истории поэзии XIX века.
Симптоматично: на этом судилище обвинителем явился тот же господин, который выступал в такой же роли на памятном процессе о «Госпоже Бовари» знаменитого писателя Гюстава Флобера. Но если Флобер со своими «сообщниками» был оправдан, то Бодлера постиг суровый приговор: он и издатели были признаны виновными в оскорблении общественной морали и приговорены к денежным штрафам, а поэт — еще и к самому тяжелому «искуплению вины» — изъятию из книги шести стихотворений. В течение трех месяцев Бодлер отказывался подчиниться вердикту, затем уступил — и очередной тираж «Цветов Зла» вышел с пустыми страницами.
Однако гонителям Бодлера противостоят выдающиеся мастера слова Франции — Виктор Гюго, Гюстав Флобер, Шарль Сент-Бев, Анатоль Франс, Марсель Пруст и другие. Одним из первых раздается голос Гюго, который находится в это время в изгнании за пределами Франции, на острове Гернси. Сразу после суда он отправил Бодлеру короткое письмо: «Я кричу „браво“ изо всех моих сил, „браво“ Вашему таланту... Вы получили еще один венок. Жму Вашу руку, поэт». Виктору Гюго принадлежат и слова о «новом трепете», воплощенном в поэзии Бодлера, как об иной, доселе незнаемой гамме переживаний, которую поэт уловил в жизни и сумел выразить в стихе.
В 1861 году вышло второе прижизненное издание «Цветов зла» Бодлера, дополненное новыми стихотворениями и новым разделом «Парижские картины», в 1866 году в двух выпусках «Современного Парнаса» увидели свет еще шестнадцать стихотворений, вместе с циклом «Обломки Цветов Зла», вошедшие в посмертное издание 1868 года.
В окончательной редакции этой устрашающе-прекрасной поэтической «клумбы» оказалось шесть циклов, помимо упомянутых «картин», — это «Сплин и идеал», «Вино», «Цветы Зла», «Бунт», «Смерть».
Универсальное зло и плоды страданий Шарля Бодлера
Основная идея Бодлера — концепция универсального зла, которое присутствует не только в стихиях природы или устройстве социума — оно внутри каждого из нас, опровергая наивную просветительскую веру в доброе начало естественного человека. Бодлер пишет о тех художниках, которые, как «Байрон и По осветили мощными лучами того Люцифера, что дремлет на дне каждой человеческой души». Сознавая свою причастность пороку, человек страдает — и потому мечется между добром и злом. Поэт не говорит об этом с позиции обличения, но с позиции глубокого понимания «моего брата и двойника». Муки совести — доказательства того, что человек тянется к добру:
Вы, муки совести во Зле!
(«Неотвратимое», перевод В. Левика).
Mal по-французски — не только зло, но и боль, болезнь, страдание, и этот оттенок значения Бодлер обыгрывает в посвящении своей книги Готье: «...посвящаю эти болезненные цветы». Его «Цветы Зла» — и плоды страданий, и болезненные реакции сознания, отчаяние и тоска — все, что выражается словом «сплин». Ему может противостоять духовный импульс, сопротивляющийся злу, — Идеал, достижение которого требует усилий.
В самом большом по объему и самом значительном по смыслу цикле говорится о любви (в том числе о женщине, возвышенной и благородной, оставшейся другом Бодлера до конца дней, Аполлонии Сабатье), об искусстве и художнике и о том, к чему он в итоге приходит — унынии, отчаянии, пессимизме (стихотворения «Жажда небытия», «Алхимия страдания», «Полночные терзания», «Грустный мадригал»).
Особое место занимают стихи об искусстве: «Альбатрос», «Соответствия», «Люблю тот век нагой», «Маяки», «Больная муза», «Продажная муза», «Красота», «Гимн красоте». Как бы ни трагична была судьба поэта («Альбатрос»), художника («Маяки»), творческой личности вообще, они — «маяки», светочи духа, и они должны этот дух выражать ярко и полно, не отождествляя красоту только с добром:
О, Красота, ответь: ты бес иль божество?
Ты к злу или к добру влечешь лишь силой взгляда...
(«Гимн красоте», перевод В. Левика)
Совершенство пластических форм ассоциируется у Бодлера с неподвижностью («Красота») — ей поклоняется «школа язычников». Возражая последней, Бодлер говорит, что у нынешних людей есть своя красота, «что древним неизвестна», «странная» или «необычная», чуждая абстрактному идеалу, но способная выражать скрытые, глубинные движения души.
В понимании Бодлера искусство и скорбь неразделимы, меланхолия — вечная спутница красоты. «Я не могу представить себе <...> такой красоты, в которой совсем отсутствовало бы Несчастье», — пишет поэт в одном из черновых набросков. Из этих представлений и рождаются стихотворения «Веселый мертвец», «Бочка ненависти», «Надтреснутый колокол». В них показаны двойственность природы человека, дуалистичность красоты, которая в реальности может быть не только странна, но и безобразна (особенно в период увядания, когда мы видим умирающую у дороги лошадь с вывернутыми кишками («Падаль») с кусками скелета, похожими на распустившийся цветок с сильным запахом, слышим «странную музыку разложения» как журчание воды.
В поэзии Бодлера прочитывается и мысль о «межчувственных связях», «синестезии»:
Как флейта, сладостен и зелен, как поляна
(«Соответствия», перевод В. Микушевича)
Об этом говорит Бодлер в программном сонете «Соответствия», это становится для него ключом для раскрытия двери во Вселенную наших мыслей и чувств, впечатлений и событий, всего нашего бытия. «Невыразимого не существует», — с сочувствием повторяет Бодлер слова Готье.Особенно впечатляет способность Шарля Бодлера выразить ритмы, звуки и краски города. В его стихотворной урбанистике город являет разный облик: обаяние многовековой столицы, «ажурные переплетения» строительных лесов, «величие и гармония, порожденные огромным скоплением людей и зданий», воздух — как лицо, залитое в слезах«, «как заглушенный плач сквозь хлынувшую кровь, крик сиплый петуха» («Рассвет»), вечер как «сообщник преступления» («Вечерние сумерки»), поэзия — луч света («Солнце»), нелегкие судьбы горожан («Рыжей нищенке», «Слепые», «Старушки», «Прохожей»).
«Искусственный рай»
Так создается свой мир Парижа, а в третьем цикле — «Вино» — тема «искусственного рая», опьянения. Четвертый цикл — «Сплин», пятый — «Бунт», посвященный бунту Христа, который покидает этот мир, отчаявшись и ничего не пытаясь исправить: акт возмущения духа, не переходящего в действие. В стихотворении «Отречение святого Петра» поэт не к Богу, а к Сатане обращает свою молитву, рефреном которой звучит:
Побежденный, но ставший сильнее, чем был,
Сатана, помоги мне в безмерной беде!
Отчим всех невиновных, чью правду карая,
Бог-отец и доныне их гонит из рая,
Сатана, помоги мне в безмерной беде!
(«Отречение святого Петра», перевод В. Левика)
В стихотворении «Авель и Каин» Бодлер, вопреки христианской традиции и мятежной поэме Джорджа Г. Байрона «Каин», отдает свое сочувствие не Авелю, а племени Каина — отверженным и обездоленным, и призывает их «сбросить Бога наземь».
Страдающий, бунтующий, стремящийся к красоте, талантливый и ищущий Бодлер оставил также прозаический цикл «Парижский сплин» («стихотворения в прозе»), и трактат «Искусственный рай» (о своем увлечении наркотиками), и дневник «Мое обнаженное сердце», и два сборника статей о литературе и искусстве. Он был и проницательным критиком, и знатоком живописи: известный график, живописец и скульптор Оноре Домье уверял, что если бы Бодлер не захотел стать великим поэтом, он стал бы великим живописцем.
Умер Шарль Бодлер в нищете и унижении (почти все, написанное им в последние годы жизни, опубликовано посмертно — после суда над «Цветами» его не печатали), тяжело больным и одиноким от паралича.
Но в историю мировой культуры он вошел своим «обнаженным сердцем», своим пером, повлиявшим и на современников — ранних символистов, и на ближайших потомков — модернистов. И разве его мучения, противоречия и поиски не предвосхитили также наше время?
В России среди его переводчиков были Вячеслав Иванов, Иннокентий Анненский, Константин Бальмонт, Валерий Брюсов, Николай Гумилев, Марина Цветаева, Павел Антокольский — и многие другие блестящие поэты и мастера перевода — Вильгельм Левик, Владимир Микушевич, Ариадна Эфрон, Юрий Корнеев... всех не перечесть. И число это будет расти.