Шпрингер Т. Онно и Онтье. Неразлучные друзья / Пер. с нем. Р. Эйвадис; ил. М. Деренбах. — СПб: Поляндния Принт, 2019. — 24 с.: ил.

Смотреть на снежных чаек, сидя в лодке, которую легко и ласково покачивают волны, ловить на удочку треску, дремать в лучах лимонно-розового солнца, или гадать, на что похоже облако, плывущее над самой головой, хрустеть печеньем с курагой и слушать нежно-синюю, живую, тишину — ведь это... это... Счастье? Ну, да. Конечно же! Оно... Хотя, наверно, кто-то скажет, что «всё это, бесспорно, хорошо: и рыба, и печенье, и море, и покой, — да только не хватает... человека». Вы спросите: «Какого человека?». А вам ответят: «Ну, такого... такого человека, с которым бы вот это счастье можно было разделить». И вы воскликнете: «Ну, вот! Опять! Проклятье! Так нечестно! А если... если без него? Неужто счастье невозможно, неужто „кто-нибудь“ настолько всем необходим?» Брехня! Бывают, между прочим, и такие, которым он — тот самый человек — ни капельки не нужен. Вот Онно, например — старик с колючей бородой, которая, естественно, ужасно бы мешала его дочке не только папу целовать, но даже просто обнимать, прижавшись гладкой щёчкой к иголкам и шипам, — однако у него, по счастью для малышки, вообще-то, не было детей. Он жил вдвоём с женой, которую, конечно же, любил — особенно в те дни, когда, покинув их уютный домик, блаженствовал, как маленький ребёнок, добравшийся до банки с пастилой, наивно спрятанной за гречневой мукой, — иначе говоря, когда встречался с морем и жмурился от солнца, забыв о неурядицах, ничтожных мелочах, о склоках, новостях, излишне громких голосах и прочих обстоятельствах, привычных для людей, живущих лишь на суше. В те дни наш Онно знал ответ на самый сложный и простой, на самый глупый и прямой, на самый важный и таинственный вопрос: «Ты счастлив?» Да. Хотя... навряд ли он бы вам ответил, если честно. Ведь Онно не любил болтать: что, разумеется, не делало его ни злобным, ни коварным, ни подлым, ни кошмарным, ни жадным или гадким, несчастным и бесчувственным болваном, которого так часто выводят толстой кистью заботливые авторы ужасно поучительных историй про перевоспитание и пользу добрых дел. Наверно, Томас Шпрингер не очень-то хотел рассказывать о том, что, в принципе, возможно только в «сказках», поэтому история про Онно покажется вам в той же мере странной, в какой порой бывает странной наша жизнь.

Вот только если в жизни всё движется по плану, без жутких катастроф, то это хорошо, то это «так и надо», и нечего вздыхать, и нечего зевать, и нечего пенять на скуку славных дней, тоску благополучия, засилье радости и счастья. Другое дело — книга, в которой без интриги и «жутких катастроф» у счастья крайне мало шансов на сочувствие: на то, что называется «читательский успех». Поэтому, едва представив нам героя, суровый и забавный Томас Шпрингер поспешно сообщил, что Онно, к сожаленью, заболел. Ничто не предвещало столь яростной развязки, ведь Онно подкосила не мигрень, грудная жаба, язва или лень, а самая зловредная, бездушная, жестокая, но главное — для рыбака особенно постыдная болезнь. Сначала лёгкий приступ тошноты, потом зелёный цвет лица, а после... после... после то, что, вместо Шпрингера, который так и не решился это описать словами, услужливо нарисовал его соавтор — художник Деренбах.

Вот так и получилось, что жизнь как будто бы остановилась: из-за морской болезни бедный Онно был вынужден теперь сидеть всё время дома. С прелестной и такой... такой... такой общительной женой! И без трески, без розовых креветок, без осьминогов и кальмаров! С морковкой и капустой, укропом и салатом, редиской и каким-то баклажаном. Ну, что это за жизнь?! Не жизнь, а что-то вроде. По счастью, Онно был женат на той, которой тоже очень нравилась треска, а видеть, как от светских разговоров страдает её муж, хотелось даже меньше, чем утешать его своей невинной болтовнёй. Поэтому она, в конце концов, и приняла единственно возможное в их трудной ситуации решение: уселась в лодку Онно и вышла в море, прочь от дома, за уловом! А Онно, наконец, вздохнул спокойно: зачем тревожиться за ту, которой море нипочём?! Уж если волноваться, то только за того, кто ещё слишком мал, чтоб радоваться жизни, которая проходит в одиночестве, и кто, наверное, не сможет сам расправиться ни сосвоим волнением, ни с разными напастями, угрозами, несчастьями. А разве тут, на острове, такие обитают? Конечно, нет: не потому ли много лет назад наш мудрый Онно здесь обосновался? Да-да, он выбрал славное местечко: ни магазинов, ни машин, ни суеты спешащих на работу, ни шума города, ремонта магистрали или скрипучих голосов каких-нибудь соседей. Лишь берег моря и прилив, после которого на суше нередко «что-нибудь полезное» лежит. Вот как сейчас — как в этот самый миг, запечатлённый Деренбахом в углу исписанной страницы: комочек тёмно-рыжей шерсти, напоминающий детёныша тюленя, который... Впрочем, нет... Тюлени же не тонут, правда ведь? А этот... этот... Боже мой, да он ведь, кажется, живой! Только промок, продрог до нитки, ослаб и до смерти напуган! Так-так, скорее, нужно что-то сделать.

Надеть на малыша свой старый свитер, изрядно севший после стирки, и дать ему чего-нибудь попить, потом спросить, кто он такой, откуда взялся, и вернуть домой — такие Онно строил планы, держа зверька в могучих лапах со странным выражением лица: на нём как будто бы была написана не севшая от многих стирок радость и та невнятная тревога, название которой ни Томас Шпрингер, ни сам Онно ещё не подобрали. А может, дело было в своенравной, торчащей во все стороны и неподвластной никаким расчёскам бороде, которой наделил героя Деренбах: из-за неё ведь и не видно, как именно меняется лицо и что за чувства пробегают по нему, оставив отпечатки на щеках. Но эта книга не похожа на словарь, в котором у возникшего порыва, великого сомнения, огромного и стыдного волнения, нежданного открытия и робкого желания имеются свои определения. Она похожа на прибой, из-за которого большие волны в клочьях пены, столкнувшись с берегом, теряются и бьются, как хрупкие стеклянные бокалы — на сотни мелких брызг, но если двигаться вдоль берега, стараясь не порезаться об острые осколки, то можно отыскать оставленный тут морем специально для тебя подарок. Хотя, как абсолютно правильно заметил Томас Шпрингер, «нельзя заранее сказать, что именно подарит море в этот раз», он сам старается понять, как именно рождается душевная привязанность, в которой больше смысла, чем думалось вначале.