Вот какая легенда
Ужасная!
Вот какая принцесса
Прекрасная!
А может быть, было все наоборот:
Погода была
Прекрасная,
Принцесса была
Ужасная.

Генрих Сапгир

То и дело рядом с нами оказывается человек, что, заламывая руки, произносит: «Боже мой, отчего в России все уставлено этими ужасными, некрасивыми, глухими заборами?», ну и дальше как-то выходит так, что в нашем Отечестве всё ужасно, а в просвещённых землях к западу от него, все прекрасно. И это зачин для разговора не о преимуществе того места, где нас нет, перед тем, где наш народ к несчастью есть.

Заборы у нас действительно бывают нехороши — особенно из жести и грязного бетона.

Но уж если мериться с иностранцами, то уместно вспомнить карамзинские «Письма русского путешественника» (1793). Вот наш соотечественник стоит посреди английской земли и замечает: «Во все стороны лондонские окрестности приятны, посмотреть на них хорошо только с какого-нибудь возвышения. Здесь все обгорожено: поля, луга, и куда ни взглянешь, везде забор — это неприятно» * — Карамзин Н. М. Письма русского путешественника // Карамзин Н. М. Избранные сочинения а 3 т. Т. 1. — М.: Художественная литература, 1964. С. 586. .

Всякое большое явление для сколько-нибудь осмысленного разговора нужно разложить на типы.

Итак, заборы бывают ограждающие то, что «внутри» от того, что «вне» и наоборот. Заборы бывают частные и государственные. И, наконец, есть прозрачные заборы и глухие.

Но забор есть род сообщения. Недаром это монотонное пространство — идеально для граффити. Но русский забор более родственен китайской стене для развешивания дацзыбао, что означает «газета, написанная большими иероглифами».

Действительно, русский человек привык писать на заборе, объясняя все происходящее. Дацзыбао, по сути, листовка, приклеенная к забору. Русский человек был в этом деле экономен и обходился одним иероглифом. Известно, что сначала в воздухе возникает слово из трех букв, потом появляются гвозди и доски, которые крепятся к нему, и это объясняет щели и дырки в наших заборах.

Но правда в том, что русский забор все же есть что-то особенное, он памятник сам себе. Гоголь через сорок лет после Карамзина пишет: «Самая рыночная площадь имеет несколько печальный вид: дом портного выходит чрезвычайно глупо не всем фасадом, но углом; против него строится лет пятнадцать какое-то каменное строение о двух окнах; далее стоит сам по себе модный дощатый забор, выкрашенный серою краскою под цвет грязи, который, на образец другим строениям, воздвиг городничий во время своей молодости, когда не имел еще обыкновения спать тотчас после обеда и пить на ночь какой-то декокт, заправленный сухим крыжовником» * — Гоголь Н. В. Коляска // Гоголь Н. В. Полное собрание сочинений в 23 т. Т. 3. — М.: Академия наук СССР, 1938. С. 178. .

Забор у нас превратился в явление онтологическое. Александр Ушаков, взявший себе псевдоним Н. Скавронский, писал в шестидесятые годы ХIХ века: «Русский человек по природе своей не любит искусственности, ему тесно, мало места в ограниченно-очерченном саду, ему всего неприятнее забор за кустами зелени; он, напротив, любит лес, рощу, поле, чтобы все перемешивалось, скрещалось и чтобы нигде не видно было конца; он любит дать простор и волю взгляду, и если выедет из города, так подавай ему деревню» * — Скавронский Н. Очерки Москвы. — М.: Московский рабочий, 1993. С. 116. . Ему вторит Глеб Успенский: «Разворотить забор и разметать по сторонам доски, „вломиться“ туда, куда не пускают: ― вот что делала эта несчастная ватага силачей, не знавшая, куда деть свою силу» * — Успенский Г. И. Наблюдения одного лентяя (Очерки провинциальной жизни) / Из цикла «Разоренье» — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1955. С. 267. .

А уж купцы Гиляровского с забором обходились, как с ветряными мельницами: «Ему отворяют ворота ― подъезд его дедовского дома был со двора, а двор был окружен высоким деревянным забором, а он орет:
― Не хочу в ворота, ломай забор! Не поеду!
Хозяйское слово крепко и кулак его тоже. Затворили ворота, сломали забор, и его степенство победоносно въехало во двор, и на другой день никакого раскаяния, купеческая удаль еще дальше разгулялась» * — Гиляровский В. А. Москва и москвичи // Гиляровский В. А. Собрание сочинений в 4 т. Т. 4. — М.: Правда, 1967. С. 345. .

Дело в том, что главные разновидности забора — не сколько даже заборы городские и сельские, сколько заборы государственные и частные. Государственные по большей мере находятся в населенных пунктах (за исключением воинских частей и мест, где содержится какой-нибудь особый секрет). Впрочем, еще Юрий Олеша заметил «Забор манил, и, однако, вероятнейше допускалось, что никакой тайны нет за серыми обычными досками» * — Олеша Ю. К. Зависть // Олеша Ю. К. Избранное. — М.: Правда, 1983. С. 93. .

Причем государственные конструкции раньше были тоже двух типов — одни загнуты навершием внутрь (чтобы из защищенного места ничего не выносили, и навершием вовне — чтобы никто не лез в это место. Сейчас ученые люди придумали заборы универсальные, с рогатками в обе стороны и местом для колючей проволоки посередине. А в прошлом веке приходилось обходиться естественными иголками. Как сообщал нам Василий Петрович Боткин в «Письмах из Испании»: «...Такой забор лучше всякого другого: тонкие, длинные пучки игл кактусов очень хрупки, при чуть-чуть неосторожном к ним прикосновении входят в кожу, отламываются там и производят жестокое воспаление» * — Боткин В. П. Письма из Испании. — Л.: Наука, 1976. С. 123. .

Есть два типа самых распространенных заборов — из ужасного материала, что называется «профнастил», не от слова «профессиональный», а от слова «профиль». Таким же порицаемым был только государственный забор из бетонных плит cо странным рустом, называвшимся «Забором Лахмана». Тысячи километров этих бетонных заборов окружали моего соотечественника — в пионерском лагере, армии, на какой-нибудь автобазе или заводе, а то и на кладбище.

Судьба архитектора Лахмана очень примечательна: он придумал бетонную плиту ПО-2 (плитка ограды) в начале семидесятых и в 1974 году получил бронзовую медаль Выставки достижений народного хозяйства и 50 рублей премии. Сам он, эмигрировавший в 1981 году, вполне состоялся за границей как архитектор. Он говорил, что ПО-2 оказался единственным его проектом, реализованным в СССР, и недоумевал, отчего эта конструкция получила такое распространение. Единственное известное гонение на эти заборы известно со стороны мера Москвы Собянина, повелевшего, чтобы городские ограждение должны быть прозрачными.

Пример личного выбора в заборостроении можно наблюдать на дачах наших сограждан. И тут уж всякий горазд — в меру своих сил, возможностей финансового толка и художественного вкуса. Появилось даже выражение, описывающее категорию отношений: «дружить через забор».

Говорят, что дачные преграды — это реакция на принудительный коллективизм. Он — линия, отгораживающая личное от общественного. За тень от чужого забора, упавшую на грядки, соседи ссорятся на всю жизнь. И все потому, что русского человека постоянно норовят лишить частного, и никто за него не вступится, ни община, исчезнувшая давным-давно, ни барин, ни полицмейстер. А русскому человеку хочется частной жизни, у него присутствует вовсе не порочное желание пройдись по дорожке без штанов, даже если штаны у него есть. Соседская собака может быть очень милой, но ей сложно объяснить, что на твоих грядках ты привык копаться сам, а посаженной репе собачье внимание только вредит. Более предусмотрительные соседи понимают, что сами собаки могут убежать и потеряться. К тому же человек знает, что если у него что-то увидели, то этот предмет уже под угрозой.

Когда рассуждают о лихих людях, то часто сталкиваются с известной ложью статистики. Вот стоит развалюха без забора, так из нее нести нечего. А вот дом, куда по лету не приехали городские владельцы, так его и обнесли. Или стоит богатый дом с декоративным забором, а там круглый год живут, не стащишь ничего. А тут огромный забор, а в доме склад, и туда лезут постоянно. Воруют там, где удобно подогнать «газель», где проще вынести, где нет сторожа, где есть наводка. Воруют в голодный год, когда чужой дачный запас становится ценнее. В нулевые крупу и банки с огурцами не брали, брезговали, а сейчас снова наступают тощие годы — это видно по списку продаж. Одно дело деревни в глубинке, другое — в Подмосковье, а под Костромой просто нет денег на любой забор, кроме слег, не позволяющих убрести скотине.

У нас пройдут по садовым участкам трое странных восточных людей, остановится один, двое метнутся, и ну вынимать насос из колодца. Я за ними с лопатой бегал (насос не мой, кстати), и стоит, прости Господи, полторы тысячи. У одного моего соседа брать было нечего, так ему лихие люди от обиды просверлили коловоротом в обеденном столе три или четыре дырки размером в блюдце. У всех разная оптика: едет девушка на кредитном автомобиле и думает: «Фу, какая мерзость, вот я была в Англии, там такого нет», а старуха, у которой увели насос, другого мнения. Люди живут в пространстве, куда не проберешься, да и телевизор по тропинке через болото тащить три километра — у них свой взгляд. А те, у кого рядом дорога и их каждый год грабят, имеют иную точку зрения. Не искушай, не искушай, малых сих.
Поэтому, как какой эстет будет кидаться камнями в небогатого человека, что поставил у себя гофр на палках, а не художественную ковку, позволяющую спокойно глядеть на английский газон — я того лопатой, лопатой его, глупого кривляку.