Привет из 90-х
Текст: Елена Сафронова
Фотография: предоставлена ИД «Алетейя»
О философии и нонконформизме в романе Андрея Бычкова пишет литературный критик Елена Сафронова.
Бычков А. Олимп иллюзий. — СПб.: Алетейя, 2018. — 164 с.
Принято считать, что ты понял содержание книги, если можешь передать его одной фразой.
В этом утверждении поровну правды и стеба. Собственно, как и в величинах мировой классики, сведенных к одному предложению: «Один мужик ездил по России и мертвые души скупал. А потом оказалось, что он никакой не некромант, а просто жулик» или «Один мужик двух сыновей породил и пошёл с ними на войну. Одного сына убили, а второго он сам пристрелил». Правда, такие игры ума возможны по большей части в отношении сюжетных произведений.
Роман Андрея Бычкова «Олимп иллюзий» не суммируется у меня в одну фразу. Ни в две, ни в десять.
Вряд ли об этом романе можно говорить в привычных категориях вроде «в центре повествования...» Хотя здесь есть какой-то центр. В моем прочтении им является... г-м-м... не судьба, а ...юдоль, наверное, двух приятелей, в одной половине повествования называющих друг друга «дон Мудон» и «дон Хренаро» и находящихся в постоянном движении: «Это едут, едут, закусывают дон Хренаро и дон Мудон, в лососинах белых лосинных и черных сапогах с икры закаченных и засекреченных». В другой же половине текста этих персонажей иные действующие лица, да и они сами, называют Роман и Док (причем Романов два). Роман и Док ищут себя в воплощениях этих неблагородных донов, а один Роман ищет другого.
Похоже, что эти повествовательные линии разделены пропастью — даже не временной, а какой-то инфернальной. Точно мир людей и мир инопланетян. Или мир живых — и мир мертвых.
Последнее толкование выглядит наиболее близким к сути весьма туманно сказанного Бычковым из-за обилия авторских намеков и аллюзий. В первой же главе дон Мудон и дон Хренаро обнаруживают, что пребывают в аду: «И тогда дон Хренаро и дон Мудон захотели, наконец, родиться, как нерожденные, и, как после смерти своей не умирают, ибо то был уже ад, и заволакивало его вершины, в буран поднимался вершинами своими ад и бровями своими поднимался выше бурана сын зари, дух восстания и отец гордыни, и уже разгоралось черное пламя разума и воли, ибо костяк армии еще бился и отбивался на закат рассвета, и в водоворотах светил открывалось, наконец-то, где же, где творится заветное, где резвится по-прежнему произвол невинный, где когда-то Достоевский молодой восставали с Толстым молодым, где отрывали на губных гармошках пердунам, где рвали ходы засохшие старперам, где мешали свет и тьму в носовых бессмысленных кварках пения ножного...». Их озаряет нечто Светозарное и Зеленоглазое, но зловещее; по тексту рассеяно множество упоминаний смерти и загробной жизни, например, то и дело «всплывает» бардо тодол, буддийская «Книга мертвых». Текст имитирует некие священные писания или мистические трактаты. Главы книги называются в том же направлении: «На погребальных кострах», «Слепой должен встать», «Попирание праха», «Вторая попытка» — и «Вечное возвращение», каковых в романе три, да еще и одна из частей книги так же окрещена.
Поскольку роман изложен сплошными символами, их все время приходится расшифровывать и изыскивать не только в авторском тексте, прямой речи персонажей и прочих художественных элементах, но и в конструкционных особенностях. Повторяющееся как мантра название главы «Вечное возвращение» мантрой, по сути, и является, и в целом я восприняла роман как историю прохождения душ по колесу сансары, осложненного тем, что с ними остается память прежних воплощений, и они стремятся с ними воссоединиться, и каждое ищет еще и возлюбленную, единую во многих лицах: «Как ты нашептала мне — моя Эвридика, Диана, Лилит, Беатриче».
Но это тот случай, когда не могу настаивать на своей правоте. О каком единственно верном понимании может идти речь, если уже заголовок книги указывает на обилие в ней иллюзий?..
Аннотация к «Олимпу иллюзий» подтверждает: я проглядела то, что узрели другие. «Если коротко (умилительная оговорка! — Е.С.), то речь в романе о герое и о его поисках другого героя, и об „идеальной возлюбленной“, которая может их символически соединить, о ее ипостасях. С литературно-философской точки зрения — это роман, отсылающий к концепту Делеза о распадении классического образа на ансамбль отношений, в частности спора героев романа (адептов Пруста и Рембо) об оппозиции принципов реальности и воображения». То есть по замыслу автора, или по мнению издательства, перед нами художественный образец философии постструктурализма.
Андрей Бычков либо опоздал со своим романом лет минимум на двадцать, либо намеренно сочинил ретротекст
Насчет изложения я, оказывается, тоже сплоховала, увидев у него типичные не те первоисточники. «Стилистически роман написан „с оглядкой“ на открытия Джойса и на музыкальную манеру английской рок-группы „Emerson, Lake and Palmer“», — утверждает аннотация. Переводить в слог музыкальную манеру — это, наверное, стильно.
«С психоаналитической точки зрения это роман о фрагментации личности. С религиозной — о поисках свободы. С социально-нравственной — о сопротивлении современной реальности», — подводит итоги аннотация. Хотя под расплывчатые формулировки «поиска свободы» или «сопротивления реальности» можно подтянуть что угодно, хоть «Красную шапочку».
Вообще же у меня устойчивое ощущение, что Андрей Бычков либо опоздал со своим романом лет минимум на двадцать, либо намеренно сочинил ретротекст, восходящий к литературе конца 1980-х — начала 1990-х годов. Именно в тот период на ура принимались произведения, вразрез шедшие с надоевшей прозой советского социалистического реализма. Каждое отличие воспринималось эстетическим прорывом. Вместо скучного сюжета бессюжетка без конца и начала? — очаровательно! Вместо идейно-художественного содержания — упоение подбором слов? — так и надо! Текст пестрит отвратительными подробностями бытия и смакует обсценную лексику? — как это ново и свежо! «Олимп иллюзий» тоже густ матом, и я вижу в этом еще один «привет из 90-х». Никогда не была противницей ненормативной лексики в литературе, но здесь, в сочетании с мудрствованиями героев и построением новой философской концепции, она выглядит чрезмерной.
Даже на уровне персонажей роман Бычкова представляется мне связанным с одной конкретной книгой, написанной в указанный период: «Равновесием света дневных и ночных звезд» Валерии Нарбиковой, одним из первых российских романов абсурда. «Император Онтыяон» Бычкова перекликается с имятворчеством Нарбиковой: «Чящяжышын любил Отматфеяна, но это был не дягилевский случай». И не только в созвучии имен дело, но и в таких мелочах, что герои Бычкова пьют кефир, точно Чящяжышын с товарищем, и стоят в «общем ветре»...
Возможно, ностальгическими причинами, узнаванием «романа из юности», в обоих смыслах, включая журнал, обусловлено и издание книги Бычкова? Или тут сыграло роль то, что в 2014 году «Олимп иллюзий» еще в рукописи получил премию «Нонконформизм»? Награда очень подходит произведению; текст действительно нонконформистский и некомфортный для чтения. Может, я снова заблуждаюсь, но толика конформизма в отношениях с читателями писателю бы не помешала. Ведь, как говорил Козьма Прутков, «поощрение столь же необходимо гениальному писателю, сколь необходима канифоль смычку виртуоза». А разве понимание текста читателями без специальной подготовки — не одна из форм поощрения автора?..