...прекрасное есть жизнь; прекрасно то существо, в котором мы видим жизнь такою, какова она должна быть по нашим понятиям

Николай Чернышевский, «Эстетические отношения искусства к действительности».

Когда разговор заходит об идеальном описании идеальной женщины, обычно вспоминают о каком-то конкурсе среди американских журналистов и победившем на нём абзаце. (Надо сказать, что эти американские рейтинги — та же мифология, начнёшь искать первоисточники и заблудишься в бесчисленных пересказах литературных анекдотов вплоть до знаменитого «Продаются детские ботиночки. Почти не ношеные», который символизирует всего Хемингуэя).

Собственно, легенда говорит, что лучшее описание женщины было именно у Хемингуэя: «Брет — в закрытом джемпере, суконной юбке, остриженная под мальчишку, — была необыкновенно хороша. С этого все и началось. Округлостью линий она напоминала корпус гоночной яхты, и шерстяной джемпер не скрывал ни одного изгиба» * — Хемингуэй Э. Фиеста // Собрание сочинений в 6 т. Т. 2. — М.: Нугешиинвест, 1993. C.38.
.

Это естественный результат той самой «теории айсберга», которая отдавала картину на откуп читательскому воображению.

Так и в любом идеальном описании — человек сам выдумает подходящее ему. Никакой универсальной красоты не бывает, и любители свиных хрящиков не остаются внакладе.

В так называемой массовой культуре героиня раньше была призом, она сидела в замке и только смотрела в окно — скачет к ней рыцарь, или просто стадо овец гонят по пыльной дороге.

В истории о рыцарях круглого стола, вернее, в её нынешней безбожной трактовке, любовь Ланцелота бездомна, как кошка под дождём. Это любовь к прекрасной жене своего начальника или же любовь к женщине в замке, которую охраняет дракон.

Жена вождя неприкосновенна, даже если она сама снизойдёт до тореадора — тут и заключён конфликт.

Тристан спит с женщиной на одном ложе, между ними лежит меч, но меч оказывается бессилен перед чувством.

Все эти конструкции теперь переделаны, потому что потребитель массовой культуры — обычный человек. А обычному человеку нужно совместить свои желания с предложенными обстоятельствами.

Современных мужчин много ругали за пассивность. За то, что диван протёрт до дыр, они не помогают по дому, кастрюли не вычищены, а семейный доход прирастает уже из двух источников.

Поэтому героиня стала трансформироваться.

Она спустилась из башни, приручила дракона, стала носить короткие платья и научилась стрелять.

Ну и вовсе не высокой стала цена анатомической девственности.

Это повышает ценность приза, что достаётся главному герою. В конце концов, они оба, поцарапанные, но не искалеченные, обнимаются.

Тут повисает вопрос анекдотической старушки после просмотра порно: «Прекрасный фильм, только не поняла: потом они поженятся?»

Самое трудное начинается как раз после свадьбы, и читатель это знает. Поэтому обладание вовсе не свадьба, а вот эта победа, когда исцарапанные герои смотрят, обнявшись, на горящее и взрывающееся логово дракона или сидят, закутанные в одеяла, на подножках карет с иностранной надписью «ambulance».

Но тут есть ровно два пути, причём это не спор феминизма с традиционализмом в смысле семейных ценностей. Это спор семейных ценностей и ценностей внесемейных — что больше потрафит потребителю.

Лавбургер наследует кредо сентиментализма, выраженное Руссо: «Разум может ошибаться, чувства — никогда»

И тут интересно то, что любовные романы-лавбургеры, написанные женщинами (не всегда) для женщин и про женщин, от лица женщин клонят к абсолютной ценности патриархальной семьи, а вот криминально-приключенческие романы наоборот, феминистичны. Любовный роман — это роман сопереживания, роман длительности. Примерно про это писал Барт: «В инциденте меня удерживает отнюдь не его причина, а структура...» * — Барт Р. Фрагменты любовной речи // Комментарии, 1995, № 6. С. 125.
. Сюжет построен на проволочках, история отсроченной свадьбы предназначена именно к переживанию, а не извлечению детали. Ольга Вайнштейн как-то давно писала: «Техника бесконечных отсрочек, amour interruptus, повторяется как в поэтике любовного сюжета, так и в характере чтения розовых романов. Привычка „глотать“ романы и непрерывно покупать новые, надеясь на удовлетворение и зная, что оно невозможно, сходна с поведением героини, всё время поддерживающей желание героя искусным сопротивлением» * — Вайнштейн О. Розовый роман как машина желаний. «Новое литературное обозрение» № 22, 1996. С. 326.
.

Лавбургер наследует кредо сентиментализма, выраженное Руссо: «Разум может ошибаться, чувства — никогда». Поэтому так часты в лавбургерах формульные фразы типа «её тело превратилось в желе» и «её тянула неодолимая сила». Тело «умнее» разума героини, а её обречённость на счастье — очевидна. Чувство монолитно, неразделимо, как в сентиментальном романе, и развитие его линейно. Между героями может возникнуть ссора, которая приводит к разрыву, паузе в отношениях на несколько лет, но чувство не исчезает — оно только крепнет. Одна из самых распространённых моделей повествования — встреча двух бывших супругов с последующим примирением.

Когда-то считалось, что героиня современного лавбургера социально соответствует герою — например, в одной давней статье есть такой пассаж: «Женский роман старается произвести... знаковую революцию: если, допустим, героиня служила у героя секретаршей, то она может сочетаться с ним браком (нет, существенней: отдаться ему) не раньше, чем уволится со службы и займет какое-нибудь выдающееся положение, например, вдруг весьма популярной певицы... Героиня тщательно оберегает свою независимость и самоценность. Её собственные поступки принадлежат исключительно ей как личности» * — Киясов Д. Розовый наркотик. Век ХХ и мир. № 1/1995, С.122-123. .

Это, разумеется, не имеет никакого отношения к реальному пространству лавбургера. Там на первом месте, совсем иные ценности. Что касается пересказываемого автором сюжета, то имеется в виду роман Эммы Дарси (Emma Darcy) «Pattern of Deceit» * — Дарси Э. Женщина в сером костюме: Роман. — М.: Радуга, 1993. — в русском переводе вышедший как «Женщина в сером костюме». В этом произведении героиня отказывается от карьеры, чтобы нести обязанности жены влиятельного бизнесмена и матери наследника. В другом романе в финальной сцене происходит следующий диалог: «Кроме того, я хотела бы слить наши издательства в одно. Мне вовсе не хочется соперничать с тобой, ни в чём... <..> Его тон не допускал возражений...» * — Ли Р. Двойная игра: Роман. — М.: Радуга, 1993. С.252. Ну и в итоге герой высказывает желание, чтобы его жена первый год брака принадлежала только ему (в смысле — не занималась бизнесом).

Другая героиня заявляет: «Мне осталось быть актрисой ещё только одну неделю. — Она была абсолютно серьёзна, когда смотрела ему в глаза. — Больше всего, на свете я хочу стать твоей женой, Кайл. После этого я распрощаюсь со своими актёрскими амбициями. Это мой последний фильм. Отныне и навсегда я отдаю предпочтение реальности — реальности нашей любви» * — Кэр М. Поединок страсти: Роман. — М.: Радуга, 1994, С. 249. .

Идеал именно в создании гармоничной семьи традиционалистского толка. Так же гармоничны собственно сексуальные отношения — они могут привести к нежелательным (по началу) последствиям, но героине они всегда нравятся. Удовольствие становится символом правильности.

А вот с расхитительницами (неловкое слово) гробниц всё иначе.

У них мышечное веселье, путешествия и пулевая стрельба. И уже не поймёшь, кто круче, — начальница полицейской группы или её приятель-менталист, женщина-детектив или её дураковатый помощник-писатель.

Идеальной героиней был бы, конечно, такой персонаж (здесь нет феминитива), в котором один читатель видел героиню лавбургера, а другой — женщину, обученную стрельбе по-македонски. То есть это доведённый до совершенства принцип Хемингуэя, когда в героиню можно вчитать-всмотреть любые качества.

Но кажется, никому пока не удалось.