От кино до Манхэттена
Текст Игорь Бондарь-Терещенко
Иллюстрации предоставлены издательствами
Воглер К. Путешествие писателя. Мифологические структуры в литературе и кино. — М.: Альпина нон-фикшн, 2015. — 476 с.
Игорь Бондарь-Терещенко рассказывает о новинках non/fiction, посвященных метафизическим и реальным путешествиям, а также о стилистических препятствиях на пути «странствующих» авторов.
Книга «Путешествие писателя» Кристофера Воглера, преподавателя и сценариста в «Disney company», по структуре напоминает миф. В первой главе — «Карте путешествий» — как в экспозиции представлены архетипические персонажи: союзник, оборотень и плут. В последующей «Стадии путешествия» — разные сказочные «преодоления» и «испытания», с обязательным «приближением к сокрытой пещере» и непременным «возвращением с эликсиром». Ну, а в заключении — гарантированный катарсис и напутствия вроде «доверься тропе».
Мысль Воглера, минуя «сказочную» науку Проппа, вплотную подходит к иным заморским психологиям. Но на самом же деле, говоря о подсознательных первобытных страхах и восторгах (наши предки выражали их в сказках и легендах, а мы до сих пор воплощаем в литературе и кино), автор в сотый раз пересказывает Джозефа Кэмпбелла и Карла Густава Юнга. Однако понятия, которыми он оперирует, выдержали столкновение с проблемами новой реальности и укрепили его теорию, апробированную не только на анимационных лентах, но и в крупнобюджетном игровом кино для взрослой аудитории..
Сами путешествия просты. И не особо отличаются от историй о злоключениях Ивана-дурака, мчащегося к финалу с Марьей-царевной то ли верхом на волке, то ли на ковре-самолете. Однако именно понимание архетипической сущности героя позволяет автору предугадать путь персонажа будущего в разных культурах мира, о которых нынче говорят литераторы и кинематографисты.
В целом же, книжка Воглера полезная, хоть и не замахивается на правду обо всех сценарных направлениях, бытующих в современном мире.
Что же до самого автора, то из сценариста он превратился в исполнительного директора по развитию студии «Fox 2000». Участвовал в исследованиях и разработках, связанных с такими кинокартинами, как «Мужество в бою», «Вулкан», «Анна и король», «Бойцовский клуб», «Тонкая красная линия». И всегла сравнивал свою работу над фильмом с подготовкой к путешествию. «Работа над монтажом, — отмечает Воглер, — казалась мне чем-то похожей на строительство деревянной лодки — красивого судна в виде дракона, на каких плавали викинги. Основа сюжета — это киль, узловые события — ребра, отдельные сцены и линии диалогов — обшивка и оснастка, завершающие конструкцию корабля ваших идей, которому предстоит дальнее плавание по океану зрительского интереса».
Уилкинсон Т. Люди и кирпичи. — М.: Альпина нон-фикшн, 2015. — 328 с.
Книга Тома Уилкинсона «Люди и кирпичи» — о десяти архитектурных сооруженях, изменивших мир — так же, как и сочинение Воглера, похожа на захватывающее путешествие, но на сей раз в историю зодчества. Сопроводительных карт, компасов и прочих астролябий нам понадобится не меньше, чем в голливудских коридорах успеха. Ведь все артефакты этой архитектурной саги удалены друг от друга во времени и пространстве. Из Древнего Вавилона мы попадаем во Флоренцию эпохи Возрождения, после плавно переносимся в Пекин рубежа XVIII–XIX веков, а там недалеко и до Лондона 1930-х годов, не говоря уже о современном Рио-де-Жанейро.
Отчего, спросите, такой разброс? Джингереберская мечеть в Тимбукту, автомобильный завод в детройтском Хайленд-парке, палаццо Ручеллаи во Флоренция. Все просто, автор книги — редактор исторического отдела в журнале «Architectural Review» — жил в Шанхае, после Берлине, а сейчас обосновался в восточной части Лондона...
Дело в том, что хаос, лежащий в основе личной коллекции Тома Уилкинсона, на самом деле, вполне объясним с постмодернисткой точки зрения. «То, что обнаруживается в историческом начале вещей, — предваряет его книгу эпиграф из Мишеля Фуко, — это не идентичность, еще сохранившаяся от их происхождения, это распря других вещей, это несоответствие».
Тем не менее, сочетает автор свое архитектурное путешествие с тяжеловесным названием «Люди и кирпичи» весьма изящно. Что и говорить, размер у его книги более чем приемлемый, не чета голливудским страстям предыдущего рассказчика. И слог вполне буколический, впору заслушаться. «На усыпанном цветами альпийском склоне стоит разборный домик с двускатной крышей. Шелестит листва, галдят крестьянские ребятишки, а из дома доносятся звуки фортепиано. Мелодия, ясно слышная в неподвижном прозрачном воздухе, то спотыкается и прерывается, то льется свободно. Вдруг в дом врезается какой-то взъерошенный клубок, раздается звон разбитого стекла. Фортепиано умолкает, и обитатель дома — Густав Малер — вскрикивает от неожиданности».
Так, начав, с пресловутого ХХ века, а не с описания ранних времен в архитектуре, Уилкинсон, как утверждает сам, воспользовался тайным приемом. То есть срезал путь, отклонившись от линии времени и выбрав, может быть, менее изящный, но зато более удобный способ раскрыть тему. Башни-близнецы или Вавилонская башня? Снесенный храм Христа Спасителя или конкурсный Дворец Советов? В какую же из гаваней духа пристать путнику, утомленному утренним нарзаном культуры? И чем, скажите, отличается пафос американской статуи Свободы от соответствующего образа дедушки Ленина с воздетой к небу рукой «в позе провинциального актера», как выразился в книге отзывов кто-то из посетителей выставки упомянутых конкурсных проектов?
Как бы там ни было, финал странствий инфантильного британца предсказуем, и не особо порадовал бы веселого голливудского сценариста. Стряхнув модернисткую поволоку первых глав книги, Уилкинсон переходит на сухой канцелярит, сообщая, что «в наше время маятник взаимоотношений правительства и трущоб качнулся от поддержки самостоятельного строительства к джентрификации — захвату трущоб хитростью». И мы неожиданно возвращаемся к тому же раю в шалаше, построенному не Джеком, а совсем иными, далеко не сказочными героями. Ведь выбор между архитектурой и революцией, о котором говорил Ле Корбюзье, больше не актуален, как утверждает автор книги, поскольку мы испытываем острую потребность в том и другом.
Соркин М. Двадцать минут на Манхэттене. — М: Ад Маргинем Пресс, 2015. — 320 с.
Цель же архитектора и писателя Майкла Соркина и его лаконичного травелога «Двадцать минут на Манхэттене», более скромна, нежели экспроприация недвижимости и захват власти над читателем. Автор всего лишь приглашает нас на прогулку, которую совершает каждое утро сам, идя из квартиры в Гринвич-Виллидж через Вашингтон-сквер в свою мастерскую в Трайбеке. Это частная история и приключение на двух десятках квадратных метров, трех сотнях футов и даже пяти-шести ярдах — лестничной площадки, крыльца у подъезда, тротуара перед домом и так далее: от Вашингтон-сквера до Хадсон-стрит, минуя Ла-Гуардия-Плейс, Сохо и упомянутую Трайбеку.
Впрочем, удовольствия от этой двадцатиминутной прогулки — на миллион баксов. Читателя, пустившегося в путешествие по городу вместе с Соркиным, фанатом Нью-Йорка и любителем поговорить на социальные темы, ожидают история архитектуры, инженерное дело и даже литература. На табличке многоквартирного дома, где обитает автор, значится «Аннабель Ли», что «совпадает с именем героини одного из самых известных и лиричных стихотворений Эдгара Алана По», подсказывает переводчик книги, поскольку сам автор уже далеко впереди.
То он карабкается по лестнице, проклиная квартирную систему местных домов, то поминает разом всю историю кинематографа, дабы забыть о подьеме с тридцатью пятью фунтами свежепостиранного белья, то неожиданно останавливается и в упор глядит на читателя. «Чтобы воссоздать атмосферу подобных мест, — уточняет Майкл Соркин, — вспомните попытку Рипли (в „Талантливом мистере Рипли“ Патриции Хайсмит) снести завернутое в ковер тело Фредди Майлза вниз по парадной лестнице квартирного дома в римском стиле. Несколько лет спустя в киноверсии ее воплотят соответственно Мэтт Дэймон и Филипп Сеймур Хоффман».
Далее пешеходная одиссея пожилого мэтра обрастает историческими сведениями о городской застройке и бытовыми — о квартплате, субсидиях и парнях «не с нашего района». «Ужасно банально описывать город как собрание историй», — оправдывается Майкл Соркин, но мы то знаем, что изложение историй, глубокая заинтересованность каждого рассказчика и вариации одного и того же сюжета придают путешествию и смысл, и характер, и надежду на его удачное завершение.