— Почему у вас такой странный «сетевой» псевдоним?

— В подростковом возрасте я увлекался нью-йоркскими граффитистами с яркими именами — Taki 183, Phase 2, Futura 2000. У совмещения псевдонима и номера была своя причина: с одной стороны, художник сообщал, откуда он, с какой улицы, с другой — он прятался за вымышленным именем, чтобы полицейским было, над чем поломать голову. Но в конце семидесятых — начале восьмидесятых метро связало художников всего Нью-Йорка, и каждый знал: ага, это граффити нарисовал Таки со 183-й улицы. Phase и Futura воспользовались схожим принципом. Один, правда, направил себя в будущее, добавив «2000», а другой решил, что станет второй главой в истории граффити.

Когда я в 1996 году начал выступать, как независимый художник, мне тоже захотелось назваться поярче. Фамилию я решил не менять, ведь Юрчок я с рождения. И буквосочетание, и звучание меня всегда вполне устраивали. Конечно, я понимал, что для Швейцарии такая фамилия экзотична и смахивает на псевдоним. Число «1001» — аллюзия на «Тысяча и одну ночь», и есть надежда на то, что вдохновение не иссякнет никогда. И еще тут задействуется мое имя: по паспорту я Роланд Юрчок, и есть отсылка к drum computer фирмы «Роланд». Когда-то она выпускала легендарные барабанные установки: TR 808 или TB 303. В 90-е битбокс стал важной частью моей жизни, поэтому «Юрчок 1001» — это еще и продолжение роландовского drum computer. Так что числом 1001 связаны поэтическая и ритмическая составляющие моего творчества.

— Для России spoken word — явление новое. Расскажите, пожалуйста, поподробнее, чем это течение отличается, скажем, от перформанса, слэма или поэтического моноспекталя?

— Для меня spoken word — обобщающее понятие для поэзии, произносимой устно и ориентированной на художественное прочтение. Существует африканское (или афроамериканское) ответвление, традиции oral poetry, есть направление, берущее начало от поэзии битников 70-х. Но и в Европе, благодаря Эрнсту Яндлю и Венской группе, увлечение устной поэзией было довольно сильное, оно также отсылает к Курту Швиттерсу и дадаистам.

В моем случае spoken word — это тексты, написанные в определенном темпе (4/4), и читать их можно гораздо свободнее, чем рэп. С музыкальным сопровождением или без. Однако я чувствую себя частью традиции, если мы говорим о концептуальных, конкретных и серийных текстах.

Поэтам надо писать значимые для них тексты. А остальное уж как получится

С появлением slam poetry в немецкоязычном пространстве середины 90-х и под влиянием рэпа количество устных форм поэзии резко выросло. Да и slam poetry — это ведь всего лишь поэзия, произносимая во время слэма, т. е. конкурса. Помимо длины, временной протяженности, она ничем не ограничена и может принимать любую форму.

— Имеет ли spoken word какое-то отношение к менестрелям или вагантам?

— Это пусть каждый автор для себя решает сам. На мою творческую социализацию менестрели никак не повлияли. Но с точки зрения истории литературы наверняка можно провести интересное исследование. Или хотя бы дискуссию о том, должна ли литература быть письменным источником. И в какой мере повествовательная традиция восходит к устным формам, какие из них сохранились в записанных текстах.

— Когда речь шла о каком-то публичном поэтическом выступлении, многие русские поэты говорили мне о том, что главное — как звучит слово, как ты выглядишь, можешь ли заразить своей энергетикой зал. По сути, они признавали, что ставка на воздействие и звучание делается в ущерб смыслу. Что вы об этом думаете?

— Для меня главное — какое воздействие оказывает сочетание текста и голоса.

— Мы в России давно спорим о том, должен ли настоящий поэт собирать стадионы (как вы знаете, в нашей истории были такие прецеденты), или все же поэзия — искусство элитарное. Как вы считаете?

— Поэтам надо писать значимые для них тексты. А остальное уж как получится.

— Ваше звукоподражательное стихотворение (то, где вы имитируете электронную музыку) в какую-то секунду заставило меня действительно поверить в то, что передо мной не поэт, а ди-джей... Для чего вам нужен этот эксперимент?

— Мне хотелось показать, что одного только языка достаточно для создания электронного звучания. Ядром текста стали слова Gib mir dini, т. е. «дай мне своих». Это языковая игра. В определенный момент я перехожу всего на два слога и 16 раз твержу «dini» («своих»). После восьмого раза то и дело добавляя «ног». Так же построено и техно: в нужный момент вставка скрашивает монотонность звучания. Так материальность и смысл языка сливаются воедино. А в этом ведь и заключается задача поэта, верно? Ассоциативный ряд «клуб-танцпол» рождает множество интерпретаций. Опускаешь подлежащее, и на его место врывается фантазия. Для меня это как раз настроение танцпола. В письменной форме получается освежающая версия скучноватых стихов. Для перформанса еще важно, что в этом стихотворении я могу спокойно делать паузу и общаться с публикой, вовлекать ее. От такого взаимодействия с залом у текста появляется дополнительная смысловая составляющая. Вот эта перформативность меня как поэта очень завораживает.

Один знакомый сказал мне, что видит в этом стихотворении критику капитализма: постоянное требование «Дай мне (еще)» безостановочно осаждает слух.

Gib mer din – Jurczok 1001 from Jurczok 1001.

— Магритт экспериментировал с образом и его визуализацией. Например, писал лодку и подписывал, что это трубка... Возможно ли проделать что-то подобное со словом и его звучанием?

— Хороший вопрос. Слово уже содержит звучание, и звучание — это, конечно, не подпись. Мне кажется, связь между написанной картиной и воображаемой благодаря подписи более расплывчата. Чтобы разрушить тесную связь между звуком и буквой, наверняка можно высвечивать текст и «неправильно» его озвучивать. But not my pipe of tea. So far.

— А вообще как плотно для вас связано звучание слова и его значение?

— Есть, конечно, знаменитый тезис Соссюра, что у звучания и значения произвольная связь. Но как поэт я все-таки склонен видеть «более глубокую» взаимосвязь между звучанием и значением.

— Когда поэт должен жертвовать смыслом слов? И должен ли?

— Не уверен, что правильно понял вопрос. Если вы о моем музыкальном опусе «Gib mer din», то я бы не сказал, что жертвую смыслом. Скорее, я обогащаю смысловое поле, предъявляя и озвучивая материальную сторону языка. Если же вы подразумеваете дадаистов, то нельзя забывать исторический контекст: обессмысливание слов пропагандой предшествовало колдованию дадаистов над языком.