18+
25.01.2017 Тексты / Рецензии

​Высоцкий: опыт вечного возращения

Текст: Алексей Колобродов

Обложка предоставлена ИД «АСТ»

25 января 1938 года родился Владимир Высоцкий. Литературный критик Алексей Колобродов рассказывает о новой мемуаристической книге о поэте.

«Всё не так, ребята...» Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег, собранных Игорем Кохановским при участии Дмитрия Быкова — М.; АСТ, Редакция Елены Шубиной. 2017. — 511 с.

I

Владимир Высоцкий — самый харизматичный мертвец страны; он принимает подношения не только в юбилейные годы, но в каждый Татьянин день рождения. В день смерти, с точной полугодовой дистанцией, впрочем, тоже — случай для нашего иконостаса беспрецедентный. Можно, и вовсе не на пустом месте, провести аналогию с Владимиром Лениным. В созданной Ильичем стране обе его даты (смертная, впрочем, глуше) — отмечались не только официально.

Поэтому книга, подготовленная ведущим российским издательством, — «„Всё не так, ребята...“ Владимир Высоцкий в воспоминаниях друзей и коллег, собранных Игорем Кохановским при участии Дмитрия Быкова», неплохо вписывалась бы в сложившийся канон и подарочный контекст. Если бы не бросалась в глаза нешуточная претензия на эксклюзивность, глобальность и этапность (уже на обложке: «Уникальный сборник воспоминаний: 40 мемуаров под одной обложкой», в аннотации: «Станет новой вехой в нашем осмыслении творчества и жизни»). Заявка подкреплена именами составителей — Игорь Кохановский, одноклассник и друг юности, на высоцком фоне фигура не первого ряда, но принципиальная. Имя Дмитрия Быкова в выходных данных заставляет серьезно отнестись к любой книге, сделанной с его участием.

Да, маркетинговых стратегий еще никто не отменял, но предисловие от Быкова показывает, что мы имеем дело не с привычным набором рыночных хитростей, а концептуальной подменой. И даже «обманкой».

«В СССР выход сборника „Такой-то в воспоминаниях современников“ был знаком окончательной канонизации. — справедливо заявляет Быков. — Появление книги в серии „Литературные мемуары“ — одной из самых востребованных в застойные времена, поскольку обывателю в литературе интересны именно бытовые частности, а обывателями тогда были почти все, — доказывало, что гений признан еще и эталоном человеческой порядочности, идеологической выдержанности, личной последовательности. <...> То, что теперь выходит фундаментальный сборник мемуаров о Высоцком, — как раз и есть признак такой канонизации, полного забронзовения; но как всегда у Высоцкого, есть нюансы».

Про нюансы — тоже совершенно справедливо, но позвольте, Дмитрий Львович, на фоне вовсе даже не одной книжной полки, а целого шкапа литературы о Высоцком (и тоже, пожалуй, не единственного, и не единственно книжного — наличествуют стеллажи виртуальные — в виде качественных специализированных порталов), данная констатация звучит не столько самонадеянно, сколько дилетантски.

...сам Высоцкий <...> с перестройкой никак не ассоциируется

В общем контексте «высоцкианы» и на сегодняшний день «фундаментальный сборник» выглядит очередной, вполне пестрой, но неоригинальной компиляцией материалов, — в большинстве своем, частично или полностью, известных по другим источникам. Многие из текстов восходят к концу восьмидесятых годов прошлого века, когда страна, благодаря перестройке, превратила любовь к своему поэту в дело публичное, и хлестала эту любовь чайными стаканами во главе с прозревшим Эльдаром Рязановым и поэтами-шестидесятниками — инфантильное эхо того половодья чувств и эмоций звучит в книге иногда слишком назойливо. (Любопытно, что сам Высоцкий, в отличие от многих, именно тогда поднятых на знамена явлений, с перестройкой никак не ассоциируется).

Неожиданная параллель с другим быковским героем. Тут следует отметить, что для «высоцковедения» коллективная мемуаристика является как бы пройденным этапом. Уже и масскульт уходит в специализации — собирает под книжными обложками его женщин (не одни донгуанские списки — партнерши по сцене, экрану, нелегкому бизнесу его жизни), выявляет «Сто друзей и недругов» — на том же компиляторском, но вполне допустимом уровне. Один из лучших знатоков Высоцкого, Марк Цыбульский, скрупулезно исследует параллельные биографические сюжеты («Высоцкий и Ахматова», «Высоцкий и Бродский» и прочее). А если уж говорить о «канонизации и забронзовении» в чисто книжном варианте, разумнее предполагать признаком сего не очередной сборник, где известные персонажи «врут, как очевидцы» (Быков мотив этот вскользь фиксирует), но полновесный том в серии ЖЗЛ. А таковой, авторства филолога и литературного критика Владимира Новикова, впервые увидел свет полтора десятка лет назад, семь раз переиздавался; несмотря на определенную интонационную фальшь (рафинированный филолог пытается говорить якобы простецким языком Высоцкого) остается актуальной и серьезной работой. Про собрания сочинений и подробное многостраничное комментирование отдельных стихов и песен и говорить не приходится.

«Книга эта придумана и составлена другом, одноклассником и в каком-то смысле „учителем“ Высоцкого — он показал ему первые гитарные аккорды. Игорь Кохановский, чьи песни тоже поет несколько поколений, — „Бабье лето“, „Это наш с тобой секрет“, „Суженый-ряженый“, — свои серьезные стихи и поэмы сумел напечатать лишь недавно, до этого его знали как журналиста и песенника. Он проделал титаническую многолетнюю работу, опрашивая друзей Высоцкого, актеров, режиссеров, поэтов, звукооператоров, старателей, журналистов; он собирал любые мелочи, связанные с его именем, — не для того, чтобы примазаться к славе, а чтобы приблизиться к пониманию феномена Высоцкого-человека. Для того, чтобы вы прочли эту книгу».

Тут даже не знаешь, чему сходу оппонировать. «...Не для того, чтобы примазаться к славе», — сказано, с учетом качества книги, слишком категорично и голословно. Тут имело бы смысл вспомнить свидетельства близкой подруги Высоцкого, актрисы Татьяны Иваненко, и задушевного его приятеля Давида Карапетяна, говоривших о «сальерианстве» Кохановского. Материя тонкая, где не имеет смысла ни доверять, ни проверять, однако и увы, кое-что и в самом сборнике выдает соответствующие мотивы.

Принципиален для Кохановского и сам подбор мемуаристов, когда статусность вспоминающего явно предпочтительнее близости к Высоцкому

Вот Игорь Васильевич как бы между делом менторствует: «Для Володи название города Анадырь был внове, иначе бы он знал, что ударение в этом слове приходится не на последний слог, а на второй». Придется добавить за Кохановского, что в поздней балладе «Летела жизнь» Высоцкий с ударениями определился, что разрешилось замечательно-брутальной аллитерацией: «В Анадыре что надо мы намыли/ Нам там ломы ломали на горбу...»

Принципиален для Кохановского и сам подбор мемуаристов, когда статусность вспоминающего явно предпочтительнее близости к Высоцкому, но в куда больше степени — финальный раздел, названный «Кумир» — как бы высшее достижение Высоцкого-творца; составитель намекает, что выше «культовости» этот Моцарт не поднялся...

Между тем Кохановский демонстрирует проблемы со вкусом, что, явно вопреки замыслу, работает на «моцартианство» — на фоне цитируемых текстов Высоцкого посвященная ему поэмка Кохановского «На расстоянии» звучит, конечно, неосознанной пародией. (Вот, оцените строфу:

Да, в бунтарях и я ходил,
вещал на радио «Свобода»,
где от души наотмашь бил
тогдашних типа слуг народа.

курсив Кохановского). Лыком в ту же строку дурного вкуса — стихи Евтушенко в книге — стихотворение 2010 года надо сравнивать не с Высоцким, но с известным «Киоском звукозаписи» 1980-го, которое тоже отнюдь не шедевр Евгения Александровича.

В «титаническую многолетнюю работу» по опрашиванию — это да, в сборнике немало интервью, притворившихся мемуарами, а вот сбору «любых мелочей» поверить затруднительно. То ли по небрежности, то ли из боязни непременного разоблачения, никак не выделены главы, подготовленные непосредственно Игорем Кохановским. Но краткие издательские оговорки (авторские права, хочешь не хочешь, уважать надо) указывают на серьезную работу других людей: биографов Высоцкого — Валерия Перевозчикова и Марка Цыбульского, текстолога Всеволода Ковтуна и прочих. Мой собственный, вполне любительский уровень высоцких штудий, подсказывает, что многие материалы добыты путем перелистывания старых подшивок и просмотра специализированных сайтов, что титаническими трудами тоже не назовешь. Можно предположить: составители попросили некоторых мемуаристов актуализировать их давние свидетельства, поэтому под отдельными текстами появляются вполне свежие даты: дескать, дождались «отстоя пены» — далеко не всегда убедительного. Двусмысленно звучит и «связанное с Высоцким»: так, Зоя Богуславская увлеченно рассказывает о Юрии Любимове, Андрей Битов — о своих снах, Евгений Евтушенко — естественно, о себе. Слов нет, с Высоцким всё это связано, если понимать «связь» как повод...

Иногда закрадывается подозрения — а прочли ли сами составители тексты, книгу наполнившие? Снова захваченный своей концепцией Быков: «...никого не спасал, не вытаскивал из депрессий, не жертвовал денег на благотворительность (она тогда тоже была, и многие, например, подкармливали безработных диссидентов) — словом, почти без биографии человек». Между тем, в книге дважды приводится красивая история о том, как Высоцкий, незадолго до смерти (и, как известно по другим источникам, сам на тот момент пребывавший в несметных долгах) приносит Василию Аксенову тысячу рублей. «Чтобы ты мог жить так, как живешь», — после «Метрополя», когда легальные пути заработка в СССР у Аксенова перекрыты. Об этом рассказывает и сам Василий Павлович, и Ольга Трифонова, вдова Юрия Трифонова. У нее же любопытная ремарка: «зная пристрастие Аксенова к „шикарной жизни“».

Случаются и забавные, подчас даже симпатичные нестыковки. Станислав Говорухин не без пафоса вписывает Высоцкого в подельники эпохи: «Не так давно отшумел фестиваль молодежи и студентов. Будто распахнули окно в большой мир — и оттуда ворвался свежий воздух. Студент-первокурсник Высоцкий проводит дни и ночи на улицах Москвы, дышит этим воздухом».

Книга, при всех своих недостатках — вполне товарна, и рынок ее проглотит, не поперхнувшись

Но тот же Кохановский ранее рассказывает: «Было лето 1957 года. Москва готовилась принимать Всемирный фестиваль демократической молодежи. Володя только что закончил первый курс Школы-студии МХАТа (а я, стало быть, второй своего МИСИ), а мы решили — большие оригиналы, — что вся эта московская суета нам ни к чему, зато на юге будет не так многолюдно. <...> Наши друзья (мы им сообщили, куда писать) прислали нам письмо, где говорили, какие мы дураки, не видим того, что происходит в Москве».

И вспоминает песню, которую друзья сочинили в ответку, и которая забавно коррелирует с говорухинским пафосом про «воздух этих дней и ночей»:

Фестиваль прошел, все вы хилые —
вы шаталися до утра...
Приезжайте к нам, наши милые
подмосковные фраера...



Но вообще относительно психологии и метафизики творчества, «из какого сора», равно как и того, что Быков называет «бытовыми частностями», книга поразительно стерильна. Разве что в порядке исключения, контрабандой, проскальзывают свидетельства (как в случае упомянутой Ольги Трифоновой) о той рукотворной кромешности, которую устраивал себе Высоцкий в последние годы. Моделировал ад существования, с внешней стороны — не без проблесков гламура на тогдашний манер, по сути — с мощно запущенным движком внутреннего сгорания, и не в одном медицинском смысле...

Надо сказать — многие проблемы можно было бы решить, снабдив книгу более-менее подробным комментарием, и «фундаментальный сборник» обрел бы декларируемый фундамент. С указателем имен и — если уж вам так принципиальны статусы — званий (да и не грех вообще-то прокомментировать, скажем, интонационную чересполосицу: некоторые «очевидцы» впадают в обаятельную, но быстро надоедающую хлестаковщину); с разъяснением путаницы в датах и разночтений в фактах. Даты и место первых публикаций — по умолчанию.

II

Книга, при всех своих недостатках — вполне товарна, и рынок ее проглотит, не поперхнувшись. Дмитрий Быков мне не только друг, но и, во многом, пример высокого, без всякой иронии, отношения к литературе, и Кохановского есть за что ностальгически ценить — «Бабье лето» и «Больше не встречу» подчас определяли бесшабашно-тревожную атмосферу нашей молодости...

Ключевые моменты здесь — «осмысление» в издательской аннотации, и предпринятая Быковым в предисловии попытка подобного осмысления (не первая — был у него интересный «Опыт о сдвиге», посвященный актерскому элементу в поэзии Высоцкого). Кроме того, Дмитрий Львович пытается представить рядовой мемуарный сборник важным этапом такого осмысления. Эффект почти комический — представьте себе (со всеми поправками на масштаб), что в 1880 году Достоевский, вместо пушкинской речи, постулирующей Александра Сергеевича в качестве национального гения («пророческое явление русского духа»), сначала обличает свинцовые мерзости режима Николая Палкина, а потом поочередно выталкивает на сцену именитых старичков с лицейскими байками.

Словом, для настоящего осмысления необходим совершенно иной уровень. Время пришло — Достоевский произносит знаменитую речь в первый год после 80-летнего юбилея Пушкина, 80 лет со дня рождения Высоцкого — в следующем году. Но дело, разумеется, вовсе не в датах.

А больше всего Рая — парадокс — у Владимира Высоцкого, который столь многим обязан Маяковскому

В «Тринадцатом апостоле», при всем многообразии «прекраснейших мыслей и планов», идея у Быкова, по сути, единственная — вписать Маяковского в борхесовский сюжет «самоубийства Бога». Однако с не меньшими основаниями туда попадают и Пушкин, и Высоцкий. Все трое творили новые миры и уходили, убедившись в их прочности и безальтернативности. Равно как в отсутствии места для Творца в этой обустроенной для следующих поколений вселенной. Сам по себе способ, которым Творец покидает стройплощадку не так принципиален — «неволя чести», возгонка револьверного психоза или саморазрушение полинаркоманией. Важнее, что оба акта — творения и самоубийства — совпадают в ключевых линиях.

Интересны и странные расхождения. Чемпион по Аду в русской поэзии двадцатого века, надо полагать, всё же Маяковский. От «Адища города» 1913 футуристического года, через «крученыховский ад» в «Лиличке» и «куда уйти мне, этот ад тая» («Флейта-позвоночник», естественно) до «адовой работы» в «Разговоре с товарищем Лениным» 29-го предсмертного года.

А больше всего Рая — парадокс — у Владимира Высоцкого, который столь многим обязан Маяковскому. Сначала — бухгалтерия плана Барбаросса — «На первый-второй рассчитайсь!/ Первый шаг вперед — и в рай!» * — песня «Солдаты группы „Центр“» , сарказм в «Баньке» — «столько лет отдыхал я в раю!». Рай в шалаше, если терема и дворцы то ли заняты, то ли национализированы. Потом, уже на полном серьёзе, в раю оказываются сгоревшие в небе летчики («Архангел нам скажет: в Раю будет туго»), ближе к финалу — «Баллада об уходе в Рай», где, собственно Рай даже первичнее Бога («Один из нас уехал в Рай,/ Он встретит Бога — ведь есть, наверно, Бог»). Наконец, «Про райские яблоки».

Высоцкий вывел на свет персонажей, построивших страну, в которой мы живем сегодня

Пушкин создал современный русский язык, историю, литературу, а, следовательно ту Россию, которую мы знаем. Маяковский вооружил лозунгами Революцию и самый героический период советского строительства. Высоцкий вывел на свет персонажей, построивших страну, в которой мы живем сегодня — тут и облатнение, и силовая вертикаль, и великая война как главное событие национальной истории, и невротизация общества с надрывом по любому поводу, и, по-быковски выражаясь, «сдвиг» — всеобщая межумочность, неопределенность сегодняшнего российского бытия. Заслуги амбивалентные — но такова реальность, и таков народ, до сих пор выражающий себя словами, а подчас интонацией и голосом Владимира Высоцкого. Кстати, Быков мимоходом, но блестяще фиксирует и этот «сдвиг»: «...мы любим свое прошлое или будущее, а настоящее игнорируем. И Высоцкий поет нам про то, какими мы были (во время войны или в детстве) — и какими будем».

Собственно, некоторым выдающимся современникам Высоцкого это было ясно сразу, на момент его ухода.

«Гений не отличается от народа, он и есть народ в его тончайшем воплощении. Эта мысль Пастернака в высшей степени относится к Высоцкому. Народ сам выбирает гения, назначает его. В том состоянии, в котором находится народ, ему нужен именно Высоцкий, художник синкретический, впитавший и воплотивший всю сумятицу вкусов и нечто высшее и вместе с тем доступное» — Давид Самойлов, 12.05.1981.

«Владимир Высоцкий — в том, что он сумел выразить удивительно глубокие мысли и идеалы, свойственные русской культуре, русскому характеру; каким-то нынешним претензиям молодежи. И даже обрисовал будущее. В своих произведениях, в своих песнях он выразил какой-то непобедимый образ, рассказав о характере человека, о своем характере». — Андрей Тарковский, 31.10.1981.

Кстати, и Андрей Тарковский, и Давид Самойлов упоминаются в книге десятки раз, но почему-то их мнение о Высоцком составителя не заинтересовало. Принципиальные вещи, правда, с обратным знаком, говорили о нем и такие крупные люди, как Галина Вишневская и Виктор Астафьев, разобраться в оценках и стихиях, подчас противоположных, пытался Владимир Бондаренко. Но — «я такого не хочу даже вставить в книжку» — эмоция понятная, результат страдает.

Выше я говорил, насколько Высоцкий оказался чужд перестроечным временам, посмертно наградившим его статусом провозвестника и общенационального кумира. Неизменно фальшиво (как в сериале «Таинственная страсть», где Высоцкий приблатненным шустрым малолеткой Безруковым заискивает перед генералами шестидесятничества, напрашиваясь на снисходительные похвалы) выглядит и прописка Владимира Семеновича в шестидесятых. Достаточно сказать, что все ценности и миражи шестидесятничества Высоцкий последовательно отринул и высмеял, а о некоторых принципиальных для «детей оттепели» сюжетах демонстративно промолчал — скажем, он, создатель панорамы эпохи, ни разу не спел о гражданской войне.

Высоцкий — не уйти от посмертной судьбы харизматика — обречен на регулярное участие в некрофильских кастингах

Дмитрий Быков настаивает на адекватности Высоцкого семидесятым — «...выморочная, больная, замкнутая ситуация семидесятых превратила его в борца и светоч». Быков вообще испытывает болезненное пристрастие к тому десятилетию. Но ряд, в который он здесь помещает Владимира Семеновича, тезису убедительно оппонирует: Олег Даль, Юрий Трифонов, Василий Аксенов, Андрей Тарковский — ну какая тут, извините, группа и даже среда — настолько каждый случай отделен и драматически индивидуален. Быков, в прочих текстах, предлагал Высоцкому и другую команду: Юрий Кузнецов, Олег Чухонцев, Илья Авербах, Валентин Распутин — при ближайшем рассмотрении еще более иллюзорную. Всё не так...

Высоцкий — не уйти от посмертной судьбы харизматика — обречен на регулярное участие в некрофильских кастингах. Как бы он воспринял распад Союза? Как бы спел о Горбачеве и Ельцине? Его реакция на расстрел Белого Дома? Чечню? Путина и Ходорковского? Болотную и Майдан? Эти народные гадания умиляли и раздражали, но в последние годы не отпускает ощущение, что настоящая соприродность Высоцкого и календаря случилась именно сейчас. Ритм русского времени совпал с его трудом и бунтом, простодушным гамлетизмом и лукавым конформизмом, гламурной оболочкой и дырявым бытом, наконец, прорвавшимся во все эфиры голосом «средних», по Зощенко, людей и вопиющей, агрессивной особостью-отдельностью пути.

В предвыборной компании 2012 года Владимир Путин утверждает главой своего штаба Станислава Говорухина, который символически замещает мертвого Высоцкого. Эдакая песня «о новом времени» — новая, нежданная эпоха выстрелила уже через полгода. «Я, конечно, вернусь...» — и такое возвращение, конечно, значительнее очередного продукта коллективной мемуаристики. Впрочем, книга «Всё не так...» получилась удачным коррелятом именно такой поэтической метафизики: одних мемуаристов Высоцкий пережил, других заставил переживать.

Другие материалы автора

Алексей Колобродов

​Дорожно-литературный рэп

Алексей Колобродов

​«Авиатор»: под крылом из фанеры

Алексей Колобродов

​«История» одного «Гения»

Алексей Колобродов

​Итак, итог