Не знаю, как остальных, но меня сильно раздражает это модное направление современного театра, когда берется хрестоматийный текст и «осовременивается». Разыгрывается старый сюжет с якобы новыми смыслами. Причем, делается это как-то очень грубо и поверхностно. То Онегин появится в джинсах, как в той знаменитой в свое время эстрадной миниатюре в исполнении Ольги Аросевой, то Чацкий весь спектакль катает по сцене чемодан на колесах с багажной биркой из аэропорта, толсто намекая на то, что дело происходит в наши дни, то Глумов с прической панка. И так далее, и так далее. Единственный на моей памяти «переделанный» спектакль, который адекватно получился и не выглядит нелепо — это «На дне» Грымова в театре «Модерн». Его постановка — как море с двумя течениями, которые не смешиваются: классический текст, не искаженный ни в одном слове, но полностью перевернутый, опрокинутый в современный мир, внешний план — от костюмов и декораций до манеры общения.

Но вот сегодня я посмотрел нечто, еще более примеряющее тебя с идеей о том, что все-таки есть возможности представить знакомые сюжеты по-новому. Говорят, что «не вливают молодого вина в ветхие мехи», однако бывают, оказывается, и исключения.

«Золотая маска» продолжает показ зарубежных спектаклей в программе фестиваля. Австралийский режиссер Саймон Стоун поставил для театра швейцарского города Базеля пьесу по Чехову «Три сестры», действие которой происходит... в Германии, в Берлине. Это абсолютно переделанная пьеса. То есть, она переписана полностью от первого слова до последнего (драматург Констанце Каргл, перевод с английского: Мартин Томас Песл). От Чехова тут остался только... разве что дух, миф, мотив, идея, название, каркас, те самые мехи.

Я шёл на спектакль расслабленный, полагая, что, так как чеховский текст мы все более или менее помним, то и не будет острой необходимости читать субтитры, а сосредоточусь-ка на игре актёров. Но не тут-то было. Вот когда жалеешь, что не владеешь языками! Два с половиной часа напряженного внимания. Нужно было не только успеть прочесть субтитры с экрана, но и поглядывать на сцену — что и как там происходит. И ладно бы разворачивалось единственное действие — нет же: одновременно несколько.

Сценография выстроена в виде вращающегося двухэтажного дома. Это дача под Берлином. Стены здания стеклянные — поэтому мы видим сразу все комнаты, обращенные в данный момент к залу. И даже душевую, где, разумеется, постоянно кто-то моется: то одна разденется и встанет под душ, то другой. Всё живописно, по-взрослому. Если обнажение женского тела на российской сцене — дело, в общем-то, уже привычное, то мужского — редкость редкая. Я видел всего два раза, и то в последние год-два: один раз в театре Виктюка в недавней премьере по Сологубу, другой — в Театре.doc в какой-то современной пьесе. Кстати, того самого актера, который раздевается в спектакле Театра.doc, я встретил в антракте в фойе. «Опыт перенимает», — поерничал я про себя. Хотел поздороваться, но не решился в такой ситуации, пристыдил сам себя за ехидные мысли. Не подумайте, конечно, что основной акцент в постановке на этих сценках. Они достаточно целомудренны и не сделаны только ради эпатажа и шума, как и в случае с нашими спектаклями, надо сказать. Просто я остановил свое внимание на них как на диковинке для меня лично.

...через всю пьесу проходит <...> как мне показалось, идея необходимости обновления современного общества

Сцены в туалете (он тоже прозрачный, да, с настоящим унитазом) или в спальне — также выполнены не вычурно, не нарочито: вы можете даже пропустить что-то и не заметить. Потому что, как я сказал выше, в это же время в холле, например, или в гостиной будет происходить более активное действие. Не всегда сразу определишь, из какого помещения доносятся реплики. Единственное различие: когда разговаривают внутри дома, за стеклянными стенами, то голоса усиливаются микрофоном, а разговор перед домом, во дворе или в саду, идет «вживую».

Действие пьесы происходит, как было сказано, на даче где-то под Берлином, где время от времени собирается вся семейка с друзьями и соседями на посиделки. Скорее даже на тусовки в духе XXI века: выпивка, секс, наркотики, разговоры о капитализме, беженцах и Трампе. Три сестры — Ольга, Ирина, Маша — уже несколько лет держат тут урну с прахом своего отца и никак не могут определиться, когда и кто развеет его, по завещанию родителя. Несмотря на русские имена, все герои — немцы. А пьют, кстати, почему-то водку. В пьесе обозначены почти все болячки и язвы современного европейского общества.

Так, брат «трех сестер» (его, если я не ошибаюсь, зовут Боб — точно не Андрей, как у Чехова, но наверняка не помню) — неудачник, лузер. Он наркоман, игрок («в интернете проиграл свое состояние»), ему изменяет жена («первый сын от тебя, а второй — не уверена»).
То и дело возникает тема гомосексуализма. Правда, в несколько комичном ракурсе, вроде подобных шуток: один из персонажей жалуется, что его «вчера эти парни так отделали, что теперь он сидеть не сможет ближайшие 48 часов».

Разговоры о социальном устройстве, пороках капитализма, войне (по-моему, даже назывался Ближний восток), беженцах, волонтерах и так далее — вот вокруг чего, образно говоря, крутится этот дом.

Но через всю пьесу проходит, как мне показалось, идея необходимости обновления современного общества. «225 км Марса — разве этого не хватит, чтобы построить новое человечество? Честное, справедливое!»

Что касается актерской игры, то, на мой взгляд, все ровно хороши. Барбара Хорват, Франциска Хакль, Лилиан Амюа, Николо Мастроберардино, Михаэль Вэхтер. Но актрису Катрин Штёрмер московская публика приняла особенно приветливо. Она играла Наташу, золовку «трех сестер», хамку и плебейку с мерзким визжащим голосом — играла шумно и весело узнаваемый сейчас мемный образ «яжемать».

Если бы не отвлекался на чтение субтитров, получил бы куда больше удовольствия. Вот что надо сказать.

Я всё думал, прозвучит ли знаменитое «в Москву! в Москву!» или оно будет заменено на «в Нью-Йорк! в Нью-Йорк!» (потому что герои пьесы действительно всё собирались ехать туда) — но нет. Никакого конкретного города не названо. Но ощущение, что куда-нибудь, хоть на Марс, убежать из этой жизни надо, актеры создают на сцене и заражают им зрителей.