Горбунова А. Пока догорает азбука: Стихотворения. — М.: Новое литературное обозрение, 2016. — 144 с.

В эволюции поэта, если ему удаётся зайти достаточно далеко, наступает этап, когда рука набита, голос твёрд, манера самобытна и пора бы уже что-то сказать. К сожалению, многие авторы как раз на этом этапе считают задачу выполненной. Для них основная цель творческого процесса — выработка особого способа производства поэтических текстов, наладка конвейера. Самобытная манера для них — не способ высказывания, а конкурентное преимущество.

Алла Горбунова к четвертой книге стихотворений «Пока догорает азбука», к очередной сотне изделий, уверенно освоила способ производства — или, как говорят изобретатели, защитила полезную модель. Хотя «изделие» — не самое подходящее слово, куда точнее выразился в предисловии к книге Василий Бородин: «подвижный, рвущийся за собственные границы объём». Объём энергичный, но вполне предсказуемый по своему развитию. Он имеет чёткую структуру, которую Горбунова воспроизводит от текста к тексту. Организация поэтического пространства происходит за счёт перечисления образов, эпитетов, эпизодов и просто слов:

дождь, понедельник,
экзема, школьная драка,
струйка крови из носа,
мать.
<...>
Мириады январских цветов раскрылись —
на первый взгляд белых, но после
тысячекратно ярких:
устрично-розовых, цвета кирпичной пыли,
базарного огня, бедра испуганной нимфы,
цвета весёлой вдовы и влюблённой жабы,
гиацинты, гелиотропы, гвоздики,
голубиные шейки.
<...>
по закону дракoна / закону солона / закону кулона
<...>
узнать тмин и анис розу и барбарис

В стихотворениях Горбуновой как правило нет регулярной метрики; нет в них и экономной точности, характерной для нерегулярного стиха. Поэтому перечисление становится способом одновременно лексической и ритмической организации текста. Иногда оно приобретает нарочитый характер: «есть голуби сизые есть белоснежные», «есть ещё птицы и звери и подземные реки» — автор будто демонстрирует некую неоспоримую реальность и её плоды, на которые набрёл почти что случайно. Но чаще всего перечисление усложняется до многоуровневой ассоциативной структуры, что можно проследить, например, в стихотворении «[свет облучения]»:

ты видишь расслоение облака, разрезание Солнца:
и мир сквозь нас стремится к гибели своей,
призывая нас стать теми отверженными, обóженными,
обожжёнными,
расщепляющими серии сезонов, закатов, менструаций,
фрикций...
крик птицы, как лазерный скальпель, проникает так глубоко,
как тело времени
разрезает бритва жребия; каждая вещь подсвечена
из разлома в небе, что сделал ты, прорывая защиту
чугунных ободов, стягивающих горизонт корсетом

Каркас текста — глаголы и отглагольные формы, связанные с разрушением. Они наваливаются на читателя, заставляя дышать тяжело и обречённо. Небольшое ответвление — перечисление бессмысленных эпизодов человеческой жизни: «серии сезонов, закатов, менструаций, фрикций». Книжные страшилки («гибель», «отверженные», «жребий») и обращение на «ты» задают общий патетический тон, а выделенная курсивом строка упрощает интерпретацию стихотворения и имитирует философское размышление. Вроде бы всё сочетается, но цельного, связного текста нет. К примеру, «разрезание Солнца» (то есть кто-то или что-то его разрезал(о)), и «разлом в небе», как естественное, идущее изнутри разрушение (вроде трещины в фундаменте) — явное образное противоречие. Отдельного упоминания достойна связка «крик птицы, как лазерный скальпель, проникает так глубоко, как тело времени разрезает бритва жребия». Поскольку лазерный скальпель проникает в ткани не больше чем на 2-3 миллиметра, то судьбе удастся разве что побрить тело времени. Кроме того, вынос «тела времени» в укороченную строку смещает акценты, и рычащее аллитерациями пророчество превращается в... сравнение скальпеля с бритвой.

Имитация неудержимой подвижности поэтического материала за счёт нагромождения глаголов-синонимов (или отглагольных форм) — приём, употребляемый Горбуновой неоднократно:

работает в клинике медсестрой
ставит мне каждое утро капельницы
горячий укол глюконата кальция
ампулы вскрыты распороты розы бутылок
оборваны нити мицелия утренних звёзд

Легко также заметить, насколько автор доверяет ассоциативному мышлению при построении текста: раз медсестра, то капельницы и уколы, раз уколы, то ампулы, а ампулы напоминают бутылочки, а из бутылок делают «розочки» и так далее. Там, где не выручают ассоциации, на помощь приходят одноразовые созвучия: «капельницы/кальций/мицелий», «розы/звёзды». Благодаря подобным связкам неглубокая речь поэта течёт свободно, точно ручеёк, ловко огибая препятствия, из преодоления которых и рождается поэзия.

Разумеется, вездесущие перечисления бросаются в глаза, поэтому Алла Горбунова играет с ними, чтобы как можно дольше удерживать внимание читателя. Например, использует связку «перечисление + адресация», когда вслед за монотонным рядом образов на читателя внезапно, как рыцарь из бассейна, выпрыгивает поэтический субъект и делает интимные выпады:

есть ещё дети с глазами колодцев в земле
и старухи покрывшиеся древесной корой
нищие которым птицы приносят хлеб
но отчего я не вижу тебя
<...>
многолюдные моллы
гостиницы аэропорты
флуоресцентные розы
corruptio звёзд
у меня есть сто белых бильярдных шаров

Ещё один частый приём — ротация слагаемых в перечислениях. У автора хватает чутья довести эти перестановки до абсурда, чтобы создать впечатление эволюции образов и мотивов:

отец — форма сына, в теле отца живёт сын
как сын принимает форму отца своего
так любовь принимает форму закона
...
вызревает отец в сердцевине сына
так в любви вызревает семя закона
так сын убивает отца и на матери женится
и ослепляет себя — потому что любовь
...
так сын расчленяет отца и насилует мать
так к людям что в бедности страждут обращается маркс
так революция принимает форму закона

Часто встречаются конструкции, рождённые в экстазе словоподчинения: «форпост самозабвенной нежности», «белая корзинка поэзии Бога», «на острие резонанса мгновенных ритмов», «пленная вода спит лягушачьей икрой». Слова в них теряют привычный смысл (что весьма полезно для поэзии), но, к сожалению, не обретают новый. Возникает одновременно рациональное и интуитивное недоверие: умом понимаешь, что у мгновенного ритма нет частоты и в резонанс он вступить не способен, а сердцем чуешь, что пленница не может спать безмятежным сном, как икринки, ожидающие рождения. О форпосте стоит сказать особо, а точнее — о контексте, в котором он появляется:

И тянутся к лесу, как нижние тропы
к последнему многоэтажному дому
на отшибе у леса
в провинциальном закате.
Форпост самозабвенной нежности,
верящей, что и осиновый кол зацветёт,
напитавшись соками сердца.
Молодые осинки взойдут над нами.
Ржавая ряска покроет пруды
нестерпимой весной.
И оттает замёрзший всклень
мой дворец в колодце.

Видно, как текст произрастал из «форпоста самозабвенной нежности» в обоих направлениях: к нему тянутся тропы длинного описания в начале, от него же автор переходит к возрождению чувственности в концовке. При этом стержневой образ подобран без оглядки на смысл. Последний многоэтажный дом на отшибе у леса — словно увитый плющом небоскрёб после смерти последнего человека; дворец, замёрзший в колодце — сверхинтровертный образ. Ни то, ни другое не годится на роль форпоста — передового отряда, выставляемого для предупреждения атаки сил противника. Нарочито военное, казённое звучание (от немецкого «Vorposten») — подсказка, которую автор не слышит. Все слова для него — теги, наполнитель для объёма. «Перламутр, пенопласт, митохондрии, мидихлорианы, котлован, промзона, нелегал, визионер, проститутка, гастарбайтер, Гуссерль, Бернау, Anal, Role play, Fisting, Rimjob, Toys, Bondage, Shibari, Spanking, Deepthroat, Squirt, Electrosex, Psy humiliation» — всё сгодится. Определение Гаспарова, согласно которому образ — это «всякий чувственно вообразимый предмет или лицо, то есть потенциально каждое существительное», здесь применить невозможно. Уместнее было бы предположить, что автор при помощи ключевых слов очерчивает максимально широкий круг интересов, добиваясь совпадения с интересами аудитории. Похожая тактика популярна на сайтах знакомств: «Люблю Гуссерля и „Звёздные войны“ — ого, ты тоже — что делаешь сегодня вечером?». Окончательно добивают воображение дистиллированные эпитеты — «прекрасный», «отвратительный», «нестерпимая красота», «все прекрасно-жестоки» и так далее. Видимо, читателю не всегда полезно самому судить о том, что прекрасно.

Переход от анализа текстов, составляющих книгу «Пока догорает азбука», к их интерпретации даётся с большим трудом. Автор мастерски избегает художественного высказывания в стихотворениях, сводит их к экспозиции — обозначению художественных координат и круга действующих лиц, расстановке декораций:

(лес. ветер)

ветер ломает
чудище-лес

по сколам тентаклей
стекает ртуть

в ноябре будут призраки
плясать у осин

листьев заточки хрустят
сапоги прорезая

мшистые пни —
казаны чадящей трухи

дятлов ксилофон
щёлкает на ольхе

Можно определить круг повторяющихся тем: гибель цивилизации, появление/исчезновение чуда, мотив создателя, забытые города и так далее. Раскрываются темы стандартно по содержанию, хотя и мелькают порой нетривиальные метафоры, обещающие что-то интересное. Упоминается «музыка безжизненных сфер», но самой музыки не слышно, а «перинатальное лето» и «влагалища суффиксов» не родят ничего особенного: «немного слёз немного слизи». Приращения смысла к телу поэзии не происходит. Горбунова перебирает модные поэтические тенденции, не отдавая ни одной из них предпочтения: примеряет фольклорную вышиванку мифа («дикая мать», «русский пляс», «бешеный дервиш», «дерево ведьм»), царапает христианскую эстетику («нейронные звёзды Иисус маори нейтронные бомбы», «протуберанцы любви», «Бог-отец... это эпид который анти-эдип»), заигрывает с массовой культурой («готэм-сити», «орки», «эльфийский Запад»). Полезная модель Горбуновой работает на любом сырье.

Страшно сказать, но в книге «Пока догорает азбука» нет плохих текстов. А жаль: в неудачных стихах часто видна попытка высказывания, нереализованный потенциал. Идейные категории к поэзии Аллы Горбуновой не применимы: автор стремится не высказаться, а говорить. Её стихи утоляют жажду интеллектуального гедонизма, потребность в эстетическом упражнении, которое позволяет читателю считать себя человеком откровенным, современным, но и не чуждым высокой культуре. Они не содержат никакой художественной правды, с ними невозможно ни поспорить, ни согласиться. Идеальный продукт эпохи «0+».