Эдин Е. Дом, в котором могут жить лошади. — М.: Издательство «Э», 2018. — 416 с.

Рассказ и повесть — два благодатных жанра великой русской литературы. Из различных форм так называемой малой прозы состоит в основном наследие Чехова, Куприна, Короленко...

Но то — дела давно минувших дней. В наше же время литературная состоятельность и трудоемкость сотворения рассказа или повести обратно пропорциональна издательскому интересу к этим продуктам. Издательства «запрашивают» от авторов романы, желательно циклами.

Особенно «не везёт» в плане публикации повестям. Издатели железно аргументируют трудность их выпуска: нормальная повесть слишком мала для отдельной книги и слишком велика для сборника рассказов, а компоновать сборник повестей — целое дело, на которое немногие решаются. В книгоиздательской сфере бытует мнение, что сборники хуже всего покупают, и этот страх — «крышка» для надежд авторов повестей. Как и рассказов. С этим мнением неоднократно пытались спорить. Прозаик Андрей Щербак-Жуков опубликовал в «НГ-Экслибрис» петицию «В защиту малой прозы», доказывая, что такие книги, напротив, очень удобно читать «на бегу», в ритме современного города... Не помогло. «Отвык российский читатель видеть повести под книжной обложкой», — безнадежно констатировало предисловие к сборнику повестей «Наследницы Белкина» еще в 2011 году.

На фоне этой безнадеги вышел в свет сборник повестей и рассказов Евгения Эдина, писателя из Красноярска, на всех этапах своей литературной биографии «специализирующегося» исключительно на малой прозе. Эдин стал лауреатом Астафьевской премии в прозе за рассказ «Небесный снайпер» и лонг-листёром «Казаковки» с ним же в 2009 году. В 2014 году вошел в лонг-лист премии «Дебют» с рассказами из сборника «Май фэмили». Печатал повести и рассказы в ведущих «толстяках» («Новый мир», «Октябрь», «Знамя»). И вот достиг нового успеха. Книга повестей и рассказов Эдина «Дом, в котором могут жить лошади» вышла в одном из самых авторитетных издательств России под брендом «Критик Валерия Пустовая рекомендует».

В предисловии к сборнику Валерия Пустовая уподобляет прозу Эдина известной оптической иллюзии (она же метафора): бесконечной лестнице, приводящей в начальную точку пути, о которой невозможно сказать, вела ли она вверх или вниз.

«... герои Эдина встречаются нам в расслабленные минуты релакса и интима, на шоу и танцах, на прогулке и по дороге домой. Теплые, размягченные, размечтавшиеся — не подозревающие, что вот-вот их настигнет и подстегнет ловушка, задуманная автором.

И герой вдруг задумается, собьется с размеренного хода. Вверх или вниз? Куда пришел я вот такой, как сейчас: при пиджаке и разменянном тридцатнике, ...к исполнению желаний или полному фиаско, к стабильности или рутине?» — расшифровывает образ Пустовая. Главным содержанием прозы Эдина она считает амбивалентность вектора: «Тонкая, литературными средствами созданная иллюзия, что человек может проживать разом две жизни: реальную и воображаемую, — как будто идти одновременно вниз и вверх».

В «Доме...» Эдина одиннадцать «жильцов»: две повести и девять рассказов. Большую часть из них можно встретить в «Журнальном зале». Текст, в честь которого назван сборник, печатался в издательском дебюте Эдина — «букете» из трех повестей «Танк из веника», выпущенном Фондом СЭИП четыре года назад. Манера писателя именовать книги по одной из их составляющих осталась неизменной. Наверное, это нехитрый намек на то, какой текст прозаик считает ключевым в новом сборнике. В 2014 году для него был важнее всего «Танк из веника». Сегодня это — «Дом, в котором могут жить лошади».

Итак, пример Эдина как будто реабилитирует «непопулярные» жанры, доказывая, что и повести с рассказами пробьют себе дорогу. Это, казалось бы, можно только приветствовать...

...а я, прочитав книгу Эдина, поняла, почему издатели опасаются формировать сборники.

У Игоря всегда на все одно лицо

Первый же текст в сборнике — рассказ «Ракета и баржа» — о «кризисе тридцати». Супруги бесцельно прогуливаются по набережной, и жена ищет ответа, почему они несчастны: практически не разговаривают, муж замкнут, переживает — из-за работы? Или из-за того, что они «остались в сибирской глухомани», а друг семьи переехал в Кениг (Калининград)? Муж вяло возражает, что нет у них ни несчастья, ни кризиса. Но стоит жене уйти, он изливает душу рыбаку: мол, денег не хватает, уже жена зарабатывает больше него. Рыбак равнодушен к чужим проблемам, как и друг из Кенига в телефонной трубке. Значит, кризис в семье все-таки наличествует? И не только в семье. У причала стоит двухъярусный речной ресторан, в который превращены баржа и водруженная на неё «Ракета». Герой наслышан об этом ресторане как о месте престижного отдыха, но плавучая конструкция мертва — вытащена на берег, облуплена и безлюдна. И хотя дедок-сторож уверяет, что в заведении «гулянки гуляют», герой не верит: «Как можно гулять здесь?» Уходя с набережной, он надеется лишь на то, что скоро осень, а за ней и первый снег: «Он всегда ждал, когда выпадет первый снег. Тогда они с женой приободрялись, как будто по этому снегу можно было по новой начинать вычерчивать что-то хорошее в их совместной жизни».

Первым в сборнике поставлен депрессивный рассказ. Сделав зарубку — почему именно с него начинается цепочка повествований, — дальше понимаешь, что, скорее всего, это своеобразное «введение в тему». Какую? Одиночества среди людей? Взаимного непонимания? Отмирания связей между близкими? Разрушения окружающей среды — не экологической, а нравственной? Да — на каждое предположение.

В «Доме, где могут жить лошади» друг друга не способны понять все действующие лица — юноша Гера, его девушка Кристина, его мать Инга, его (бывший?) отец Юра Сентябрев — самый загадочный персонаж повести. Сентябрев кажется человеком протеста, живущим вопреки обывательским правилам и скуке бытия — он изображает из себя киноартиста, дублера знаменитых актёров, снимавшегося в «Трёх мушкетерах», знатока и любителя коней. На деле же он телемастер, ходит по домам клиентов и вытаскивает из старых телевизоров платы, из коих выпаивает драгметаллы, на чём в конце концов и погорит, подпав под уголовное дело. Случайно встретившись с Сентябревым, Кристя покорена его плутовским обаянием, мушкетёрским шармом, кажущимся ей подлинной сутью его натуры, и, сдаётся, готова влюбиться в свободного отца сильнее, чем в правильного сына. Но все оказывается пшиком: и старания молодых снять квартиру для совместной жизни, и попытки Сентябрева помириться с давно оставленной семьей, и отношения Геры и Кристи, разрушенные жестокостью сына к отцу, и, главное, прожект Сентябрева построить дом, где могут жить лошади и он со своими любимыми. Почему? Потому что реальность вносит свои коррективы? Или потому, что ничего красивого и возвышенного в этом многоугольнике связей никогда и не существовало? Не было и Сентябрева — болтовню о съемках, о лошадях, о Париже источала пустота, прикрытая маской, — в конце повести Кристя увидит запущенного, неряшливого красавца, он не пожелает с ней разговаривать, пойдет через улицу на красный свет и пропадет.

В «Танцах» две супружеские пары чуть за тридцать (этот возраст прямо роковой для героев Эдина!) встречаются на занятиях хастлом, и Павла непреодолимо тянет к чужой жене Анне. Тяга быстро перерастает в адюльтер, который не приносит любовникам ни счастья, ни даже полного удовлетворения, ведь Павла влечет к женщине страх смерти, проползающий через текст повести дождевым червем (а ему видится — могильный). Сцена в парке после дождя, когда Павел видит сотни дождевых червей, спешно скрывающихся в землю от солнца, прописана с редкой физиологичностью: «Он представил себя лежащим в земле, мертвым, беспомощным и недвижимым, настойчиво и мягко атакуемым со всех сторон вкрадчивыми мучительными прикосновениями... его передернуло». Чтобы читатель не думал, будто это случайный эпизод в повести о любви, автор в последней сцене прогулки Павла по весеннему городу напомнит: «И почему сережки, милые березовые сережки под ногами так похожи на червей?» Тайная любовь кончилась, изменники вернулись к своим половинкам, родили детей, символично бросили хастл — ведь этот парный танец основан на концепции взаимодействия, — духовная смерть налицо, а впереди поджидает физическая и черви...

Подобные если не сюжеты, то коллизии — одиночества, непонятости, брошенности (как в рассказе «Сэмо»), дома, где невозможно жить (как в рассказе «Глина»), хрупкости человеческого бытия, которое может быть уничтожено случайно и в один момент (как собака из рассказа «Репетиция парада», сбитая машиной парней, ехавших за город, чтобы заснять сцену нападения молодежи на пожилого человека) — повторяются до конца книги. И эта летопись «свинцовых мерзостей дикой русской жизни» довольно скоро приедается. Несмотря на прозаическое мастерство Эдина. Пишет он легко и уверенно, к стилистике его придраться практически нельзя, за редкими исключениями вроде «ворчливой походки». Но в целом к его малой прозе, собранной под одной обложкой, хочется отнести слова Анны из «Танцев» в адрес мужа: «У Игоря всегда на все одно лицо». В сборнике Эдина «другого лица» также не встретится. А жаль!..

Ведь ответ на вопрос (вспомним предисловие Пустовой), вверх или вниз ведет лестница, зависит от положения человека — на ней или перед ней. Но у Эдина вроде бы и не лестница, а дорожка, ездящая по кругу.