18+
01.03.2018 Тексты / Интервью

​Ларс Соби Кристенсен. «Герман» — книга отцов и детей

Беседовала Алена Бондарева

Фотография Дмитрий Чижов

Классик норвежской литературы, гость non/fiction№19 Ларс Соби Кристенсен рассказал Rara Avis о своем романе для подростков, Кнуте Гамсуне и Вигеланде.

— В «Германе» персонажи перебрасываются фразами так, будто жонглируют в цирке. Как вы добились такого эффекта?

— Мне кажется, образ цирка, как и цирковая атмосфера присутствуют в самом сюжете. Это видно и по тому, как я рассказываю историю. В ней много странных героев. Да и жизнь Германа (в бытийном смысле) сама по себе уже какой-то цирк.

— На встрече с читателями, вы сказали о том, что придумывая персонажа очень важно, нащупать его языковые характеристики. И чтобы описать какие-то его интересные состояния, вы пытаетесь в них войти. А как придумываются сами характеристики?

— Речь человека — его основная отличительная черта, ведь говорит он так, как видит. Другой автор просто описывал бы персонажа, я же придумываю, как он будет разговаривать. И пока делаю это, понимаю, что за герой получается.

— В «Германе» мне особенно запомнился дедушка...

— Мне тоже кажется, что дедушка важный персонаж. Потому что у них с Германом особая близость и откровенность. Они могут разговаривать о каких-то вещах, которые мальчик не может обсудить с папой или мамой. Это очень похоже на мою собственную ситуацию, у меня с бабушками и дедушками тоже были более доверительные отношения, чем с родителями.

Кристенсен Л. / Пер. с норв. О. Дробот. — М.: Самокат, 2017. — 296 с. (Лучшая новая книжка)


— Параллельно с «Германом» вы работали над книгой стихов. Не могли бы чуть подробнее рассказать о своей поэзии? Она в России не очень известна.

— В моем случае это одна и та же история, рассказанная разными способами. История о том, как человек теряет фундамент. Но я не считаю, что потеря — это катастрофа. Мне кажется, теряя одно, человек может найти нечто совсем другое. И в этом есть что-то положительное. Редко бывает так, что ты что-то утратил и тут же нашел то же самое, как правило то, что ты отыскиваешь, оказывается лучше, чем то, что ты потерял. Например, Герман теряет сам себя, но потом он находит нового Германа, который сильнее прежнего.

— Мир для вас как для поэта представляет загадку или он абсолютно прозрачен?

— Мир представляет абсолютную загадку. Чтобы разгадать ее, мы и делаем самое важно в жизни: учимся, любим, дружим, читаем, но и пишем, конечно. В противном случае это было бы скучно.

— В «Германе» довольно интересные метафоры. Как происходил поиск этого сравнения чего-то, что не похоже на что-то?

— Даже не знаю, наверное, этому способствовала музыка, которую я много слушал. А с другой стороны, дети часто невольно играют с языком. Мы с вами уже говорили о том, что у каждого героя своя языковая характеристика. Когда речь идет о двенадцатилетнем мальчике, ясно что у него будет более метафорический язык.


Ольга Дробот

переводчик

Это непростая для перевода книжка. Нужно было заново придумать всю языковую систему: сложные метафоры, поговорки и не совсем поговорки. И еще в романе был момент, над которым я билась и, возможно, не совсем им довольна. Помните, одного из персонажей, шведа Бутылю? Дело в том, что оригинальном тексте (набраном, естественно, латиницей) переплетены норвежский и шведский языки. Шведская часть (речь Бутыли) написана более или менее по-шведски. То есть норвежские слова заменены на шведские, и любой норвежец читает их как речь шведа. Но по-русски, когда текст написан кириллицей, дело не идет. И чтобы решить эту проблему в переводе, мне пришлось сделать речь более просторечной.

— «Полубрат» и «Герман» два романа о семьях, в обоих несчастье — толчок для сюжета. А счастье может стать отправной точкой для вашей прозы?

— Если мы посмотрим на историю литературы, то увидим, что трагедий пишется гораздо больше, чем комедий. Впрочем, «Полубрат» начинается с такого особого мгновения, когда сходятся трагедия — Вера изнасилована, и триумф, потому что это произошло в день освобождения * — Вера была изнасилована в Осло, 8 мая 1945 — прим. авт. . И для меня как для писателя важен момент, в котором есть и то и другое.

— Недавно вы вместе с художником Андерсом Н. Квамменом (автором комикса «Старшая школа») встретились с читателями, где в том числе говорили и о норвежской школе. Судя по его книге и по вашему «Герману» * — роман вышел в Норвегии в 1988 году, и только в 2017 появился русский перевод Ольги Дробот. в норвежской школе мало что изменилось. Все до сих пор так ужасно?

— Как всегда есть две стороны. С одной, школа стала более демократичной, более свободной. Во взаимоотношениях между учителями и учениками большой прогресс. С другой, во всем, что касается дисциплины и собственно образовательного компонента, в школе произошли отрицательные изменения.

— Еще вы говорили о Кнуте Гамсуне, и западная критика вас часто с ним сравнивала. Но есть ли другие поэты, которые также проросли сквозь ваше творчество?

— Был такой поэт, современник Гамсуна, Сигбьёрн Обстфеллер, первый модернист. Он сильно повлиял на меня. А еще раньше — французская поэзия. Из современников я назову нобелевского лауреата Тумаса Транстрёмера. Но мне импонирует не столько сама манера его письма, сколько какая-то вольность взгляда и вольность обращения с языком.

— Хотела спросить еще про Густава Вигеланда. Странное, болезненное переживание взросления, свойственное его творчеству, вам близко?

— Я не уверен, что могу ответить «да» на ваш вопрос. Ни мне, ни моему герою Вигеланд не близок.

— Но пространство в «Германе» как и в работах Вигеланда довольно четко очерчено. Ваш герой все время движется по улицам, а его без того высокий папа постоянно поднимается наверх. Это специально продуманный момент — вертикаль и горизонталь?

— Да, об этой вертикали и горизонтали я все время думаю. Ведь «Герман» — в том числе книга отцов и детей, роман взаимоотношений. И мальчику, чтобы подняться до отца, нужно преодолеть свой страх высоты, и только тогда совершить восхождение, что и делает его взрослым человеком.

Другие материалы автора

Алена Бондарева

​Роуд-муви. Книжный вариант

Алена Бондарева

​Неизвестный Гуннар Экелёф

Алена Бондарева

​Виктор Меламед: «Художнику нужен Большой вопрос»

Алена Бондарева

Мастер