Комаров К. Невесёлая личность: Книга стихов. — Екатеринбург; М.: Кабинетный ученый, 2016. — 106 с.

По мнению многих литературных специалистов, средний уровень русской поэзии сегодня необычайно высок. Но вот когда дело касается конкретных имен, как правило, возникает заминка, специалисты как-то через силу называют несколько фамилий, чаще всего очень пожилых — из той эпохи, когда «поэзия собирала стадионы» — поэтов, реже, относительно молодых...

На разных круглых столах и на встречах с читателями я говорю то же самое, называю имена конкретных поэтов так же вымученно. Не потому, что я не имею своего мнения или не слежу за современной поэзией. Нет, я тоже убежден, что средний уровень сегодня необычайно высок. И ключевым словом в этой конструкции является «средний».

Как ни крути, что ни говори, а люди всё образованнее, начитаннее (пусть даже читают «Фейсбук», где стихов, кстати, немало), грамотнее. Стихосложение еще не стало обязательным в школьной программе, но в жизни оно, я замечаю, вновь, как и во времена Древней Греции да и царской России, становится рядом с математикой.

Из сотен тысяч рифмующих или верлибрствующих россиян десятки тысяч стремятся к тому, чтобы их произведения узнали другие. Из этих десятков тысяч авторов тысячи пишут вполне себе хорошие, а нередко и по-настоящему талантливые стихи. Это и определяет пресловутый «средний уровень».

Поэты лукавят, когда говорят, что пишут стихи для себя

Не буду трогать поэтов старших поколений, чья известность, а то и слава пришлись на 60-е, 70-е, 80-е, начало 90-х годов. Глупо спорить, хорошие или плохие Евтушенко, Рейн, Кушнер, Гандлевский, Кибиров, Олеся Николаева. Они — есть. Но вот нынешние двадцатилетние — сорокалетние заслуживают обсуждения. И обсуждения происходят, но чаще всего с литературоведческой, филологической стороны. А вот с социологической — почти нет.

Поэты лукавят, когда говорят, что пишут стихи для себя. Кто-то, конечно, пишет, не спорю, но он хранит их в своих тетрадках, стесняется, прячет... Большинство же стремится к тому, чтобы их произведения услышали, прочитали миллионы. И говорили бы их стихами...

Среди нынешних молодых и условно молодых есть несколько... нет, не модных, а медийных имен. Ничего плохого. Медийные, популярные должны быть всегда. Сила таланта и медийность, как правило, не совпадают. Что ж, так было зачастую и раньше, будет наверняка и потом (если поэзия окончательно не превратится в учебный предмет «стихосложение»).

Кого можно назвать поэтическими вершинами из нынешних двадцатилетних — тридцатилетних, даже сорокалетних? Кого можно сравнить с Пушкиным, Лермонтовым, Есениным, Маяковским, Рубцовым, с молодыми Евтушенко, Вознесенским, Ахмадулиной, Передреевым?.. Говорят, что сравнивать некорректно — типа, другое время, другие судьбы, другое общество. Нет, сравнивать надо. Сравнивать и пытаться переплюнуть. Извините...

В первой половине нулевых я был уверен, что вот-вот появятся новые большие поэты. (Эти надежды отразились в моей статье 2004 года «Свечение на болоте».) Издатели вновь стали выпускать сборники стихов, в Москве (по крайней мере) почти каждый вечер происходили поэтические вечера, слэмы, «Полюса», на которые собирались сотни слушателей. В основном совсем юные. Реакция на стихотворения была бурная; это напоминало мне рок-концерты 80-х годов до того, как рок «стал собирать стадионы».

Сдержанный поэтический шум первой половины нулевых постепенно превратился в шелест

Казалось, в такой атмосфере не могут не появиться большие поэты.

Но атмосфера вскоре разрядилась, а большие не появились. Сдержанный поэтический шум первой половины нулевых постепенно превратился в шелест. Об этом я писал, например, в заметке «Тихие эстрадники» в 2014-м... Ни новых Лермонтовых, Есениных, Маяковских, Евтушенко, Передреевых, ни «неведомых избранников», к сожалению, не возникло.

Современная русская поэзия представляется мне нынче неким плато, которое, по моему мнению, возвышается над тем, что было во второй половине 90-х (а там есть вершины — Вера Павлова, Борис Рыжий), но само по себе довольно ровно.

Я могу перечислить десятки имен довольно молодых поэтов * — чем не раз занимался; пример — моя статья «Питомцы стабильности или грядущие бунтари?» 2009 года. , но все это довольно равные и ровные поэты... Лучше остановлюсь на одном из тех, кто находится в пограничном между молодостью и взрослостью возрасте, публикующемся довольно давно и обильно, авторе нескольких книг. Это — Константин Комаров из Екатеринбурга.

С Константином я знаком довольно давно, он в курсе, что многие его стихотворения мне нравятся. Поэтому, надеюсь, не очень обидится на то, что я взял его новый поэтический сборник «Невесёлая личность» для демонстрации какой-то придушенности, забитости в угол (кажется, добровольной забитости) нашей современной поэзии. По крайней мере, поэзии довольно молодых.

«Невесёлая личность» — первая книга, которую я прочел у Комарова. До этого читал подборки в журналах, слышал его стихотворения вживую. И вот довольно большой сборник — около ста стихотворений, — составленный, судя по всему, самим автором. Правда, прочитав сборник, я увидел неточность в аннотации, где есть слова, что «в книгу вошли стихотворения, написанные в 2014 — 2016 гг.» Не только эти. Есть и несколько довольно старых, и они здорово выделяются. Особенно вот это, ставшее несколько лет назад своего рода визитной карточкой (хотя я очень не люблю эти «визитные карточки», «репутации») поэта Комарова:

Наплевать, что слова наплывают
друг на друга в усталом мозгу.
Обо мне ничего не узнают,
если я рассказать не смогу.

Но не в этом ирония злая
задыхания строк на бегу:
о тебе ничего не узнают,
если я рассказать не смогу.

Снова рифмы морскими узлами
я в бессонные строфы вяжу.
Ни о чем — ничего — не узнают,
если я — обо всём — не скажу.

Это старое стихотворение самое светлое в «Невесёлой личности». Есть в нем юношеская смелость, задиристость в духе Павла Когана... По сути, если не с такими стихами, то с такой целью должен приходить каждый поэт. А иначе зачем вообще приходить?

Но не эту вещь стоит определить как знаковую в сборнике; она, скорее, служит неким противовесом остальной сотне произведений. Знаковым я бы назвал вот это, судя по всему, недавнее (первая публикация, по-моему, состоялась в июльском номере журнала «Нева» за прошлый год):

Подняв свое измученное тело,
как из капкана вылезшая мышь,
по Малышева шляясь ошалело,
ты думаешь: все кончено, малыш...

Не поняли тебя, не оценили,
прогнав метафизическим пинком...
В унынье ты заходишь в пиццу мию,
заказываешь крылышки с пивком...

И ешь, и пьешь, и пожинаешь лавры
беспечного похода напролом,
и веришь в то, что не ошибся в главном,
и брошенному богу бьешь челом...

Но, на пустой стакан нахмурив брови,
себя одернешь в нужном падеже:
ты столько лет по Малышева бродишь,
свернул бы на Восточную уже...

Да, герой комаровского сборника «ошалело шляется» по одной и той же улице, сидит, лежит в одной и той же комнате, смотрит в одно и то же окно. (При этом география не важна — те же улица, комната, окно могут быть и в Екатеринбурге, и в Москве, и в Питере...) Он и томится, и жалеет себя, старается понять что-то важное, нечто важное сделать. Наблюдает утекающее время, провожает похожие друг на друга дни... И вышёптывает, выборматывает об этом часто очень сильные, пронзительные (как любили определять когда-то) строки:

Завершившие дело часы
прячут стрелки, как ствол в кобуру.
Дни скулят, как побитые псы,
и хромают в свою конуру,

где их ждет невесомая кость,
педигри и другая фигня.
Сновидений серебряный гвоздь
ночь по шляпку вбивает в меня...

Еще:

Память-прачка в кислотном бульоне
замочила исподнее дней,
и покой, чернотой убелённый,
всё прочней обживается в ней...

Для действия приходится прилагать усилия, на которые у героя и окружающих людей сил совсем мало:

И, восставая из постели,
под неба пылью голубой
мы в день идем, как на последний
и нерешительный, но бой.

А смысл «боя»? Смысла и результата нет, да и не могло быть изначально. Финал дня-боя такой:

Но не горит благим предвестьем
над нами светлая звезда,
и подъезжают к нам подъезды,
дрожащие, как поезда.

Томление героя «Невеселой личности» усиливается оттого, что он — поэт. По крайней мере — тут мы, по закону, разделим автора и героя, — таковым себя ощущает последний... Его томление должно перерасти в настоящее вдохновение. Он готовит себя к этому, подстегивает, подталкивает, но вдохновение, кажется, так и не приходит, а стихотворения рождаются из тоски, смешанной порой то с сарказмом, то с унынием.

Тут можно цитировать и цитировать строки и строфы. Процесс рождения их Константин Комаров явно отлично знает не только по своему опыту, но и по опыту многих других поэтов. Он ведь, так сказать, не чистый поэт, но и литературный критик, литературовед. И создается впечатление, что порой если не ему самому, то его герою этот сопутствующий призванию багаж мешает.

Один пример из десятков возможных:

Метафор полно. Я их, словно пельмени, леплю,
но нет ни одной, что была бы предельно готова
сказать в твою сторону странное слово люблю
и к этому слову уже не прибавить ни слова.

Другой:

Открыт угарный газ сравнений и метафор
и надышавшись им, ты можешь лишь одно:
с помятой койки встать, засунуть ногу в тапок
и завершить себя, не выходя в окно.

А хочется, хочется герою книги выйти. Нет, не в окно. Да и в окно тоже, но для того, чтобы зажить иначе, по-настоящему. Найти огонь для своей озябшей, похмельной, бродящей за ним по улицам или валяющейся на кровати Музы.

...всего-то я жирок на попе
в мечтах пиратских нагулял,
да в оскоплённом телескопе
последний треснул окуляр

да рядом мой дружбан по дури
глотает текстов мумиё
и все выпрашивает бури
и не дают ему её.

Эти строки если и не программные, то, по моему мнению, стержневые не только в книге Константина Комарова, но и в современной русской поэзии. Вернее, их смысл.

Высокий «средний» уровень без вершин объясняется отсутствием бури. Талантливые поэты двадцати — сорока пяти лет «выпрашивают бури» и чахнут, чахнут, не получая ее.

Поэт очень зависим от мира, в котором он живет, от всех этих не только дружеских или враждебных, любовных отношений, но и социально-политических процессов. Ему необходимо быть вовлеченным в них. Практически каждый русский поэт со времен, по крайней мере, Ломоносова, Тредиаковского, Сумарокова был вовлечен в судьбоносные, переломные события истории.

Не буду перечислять фамилии этих вовлеченных. Стоит копнуть и биографию любого большого, и относительно большого русского поэта (да и околорусских как Мицкевич, Шевченко), и томики их стихотворений, чтобы в этом убедиться... Два слова о Серебряном веке.

Уж как далеко от общественно-политических процессов он начинался. Поэтов конца XIX — самого начала XX века заботило совершенно другое. Но на любое дуновение возможной бури они с готовностью отзывались. Вспомним Константина Бальмонта после разгона студентов у Казанского собора. А первая русская революция увлекла этого небожителя так, что он одно время считался чуть ли не ее вождем, вынужден был прятаться за границей...

Годы «реакции», а на самом деле усталого безвременья между революциями вроде бы убаюкала русскую поэзию. Единицы хотели бури и ехали за ней на край света, в Африку, как, например, Гумилев. Но только дунул порыв приближающейся бури в России, все оживились, стали призывать ее, поднимать паруса.

Пусть Октябрьская революция не породила каскада стихотворений у Александра Блока, но чем не поэмы его статьи начала 1918 года — «Интеллигенция и революция» и другие?

Основное же русло поэзии медленным, широким, но мелким потоком движется совершенно в стороне <...> от социально-политических процессов.

Стихия — вот главное для поэта. И настоящий поэт не наблюдает ее со стороны, а бросается в нее. Часто гибнет, но успевает создать то, для чего сам он создан природой.

Довольно камерная буря конца 2011 — 2012 годов — митинги, «Марши миллионов», аресты, суды, пикеты — заметно тряхнули плато современной поэзии. Но гор не породили. У нас есть и сатирическая поэзия, и гражданская лирика, стихотворная публицистика, правда, в зачаточном состоянии. Этакие узенькие протоки. Основное же русло поэзии медленным, широким, но мелким потоком движется совершенно в стороне от... прошу прощения за повтор этого многим режущего слух и глаз термина... от социально-политических процессов.

Хотя каждый кубический сантиметр этого потока шепчет, заклинает: бури, бури... Этот шепот, это заклинание ясно, порой надрывно, слышится и в книге «Невеселая личность» Константина Комарова.

Породить бурю поэт вряд ли может. Просить ее, как доказал своей жизнью Михаил Лермонтов, бесполезно. Что же делать поэту во время штиля? Неужели просто ждать, словно герою комаровского стихотворения «Девятое. Январь. Бескровная суббота»? Оно заканчивается, кстати, вот так — и страхом, и надеждой одновременно:

Не страшно умереть, но страшно, умирая,
отдать себе отчёт, что не сошёл с нуля.
За первою волной всегда идёт вторая.
Даст бог, я буду здесь к началу февраля.

Что ж, пожелаю Комарову и многим другим поэтам этой второй волны. Лучше опасные волны, чем разлагающий штиль.