...там чудеса, там леший бродит, русалка на ветвях сидит...

Александр Пушкин

Фэнтези — слово странное, нет даже уверенности в том, как оно правильно пишется. На русском языке, разумеется. Его писали так и этак, чередуя «э» и «е» — особенно во время полиграфического бума конца восьмидесятых. Этого слова нет в словарях Даля и Ожегова.

Все современные определения неточны и начинаются тягуче, как леденец: «Это когда...».

Зарубежное фэнтези, началось, разумеется, не со сказок. Его отделяют от авторских сказок вроде путешествий маленькой девочки по кроличьей норе и истории летающего американского домика с такой же девочкой внутри. Настоящее фэнтези — родственник сказок, а не потомок.

Веселья ради можно считать первым русским фэнтези «Руслана и Людмилу» — налицо все формальные признаки: путешествие героя, множество архетипических персонажей, годных для ролевых игр, а уж мечей там столько, что хватит на целую армию. Причём, что важно, Пушкин написал вполне светскую поэму, без христианского акцента. У героя есть награда — Людмила-Русь, есть враг и есть череда магических предметов, встречающихся на пути. Не рыцарский обет, не спасение человечества, он едет за своим, превращая поиск в путешествие.

Если о генезисе говорить серьёзно, то многие считают, что настоящему фэнтези около ста лет.

Историю можно укоротить ещё, если начать отсчёт не с комиксов начала прошлого века, а с его середины — появления «Хроник Нарнии» в 1950 году, а затем, через четыре года — «Братства Кольца» Толкина. Тут-то всё и завертелось.

Корни молодого явления действительно древние и опираются они на вполне конкретные сюжеты — это свод преданий о короле Артуре и рыцарях круглого стола. Причём христианская составляющая вытравлена из артуровского цикла эволюционным способом. Здесь действует какой-то загадочный закон, который не позволил христианскому Льюису стать по-настоящему популярным.

Волшебники гордо несут свои весёлые фаллические шляпы, процветает странствующее рыцарство, которое лишено собственно рыцарского канона

Открытая проповедь, ангелы, пустившиеся в полёт по глянцевым страницам, были бы для массового читателя фэнтези невозможны. Но и библейский дьявол редок — в отличие от демонов и бесов.

Тот же закон придал интуитивно понимаемому канону мрачноватую кельтскую эстетику. Исключения есть, греко-римский пантеон гораздо более структурирован, но именно кельтская нота стала доминировать в фэнтези. Этот современный светский жанр населён раннефеодальной эстетикой цеховой магии. Волшебники гордо несут свои весёлые фаллические шляпы, процветает странствующее рыцарство, которое лишено собственно рыцарского канона. Меч — ещё один внешний признак этого «поджанра» фантастической литературы, одного из частей этой триады — утопии, фэнтези и научной фантастики. Меч — символ того, что действие происходит в допороховую эру. Невозможно представить гнома не то что с пулемётом, но и с пищалью.

Границы «поджанра» определяются через атрибуты — меч, заклинание, логово мага, путешествие героя.

Карты стали особой деталью фэнтези с тех времён, когда этого слова ещё не существовало.

Эльфы не ходят с теодолитами

Они, эти карты в советском детстве, начинались с изображения Большого Зуба Швамбрании. Но на протяжении тысяч страниц карты оставались прежними — отсутствовали изовысотные линии и градусная сетка. В известных изданиях Толкина существовала привязка к сторонам света, на что указывала стрелка, направленная на букву «N». У иных авторов загадочная роза ветров вовсе лишилась букв.

Вопрос о магнитном склонении в утопии остаётся открытым, изобретение голландца Синеллиуса — триангуляция — в ней нежизнеспособно.

Эльфы не ходят с теодолитами.

Для картографии можно применить магию, но всё же утопия живёт в доптолемеевых проекциях, склоняясь к Марину Тирскому и Эратосфену, ей не знакомы прелести Меркатора и Эккерта.

Впрочем, говорить о проекции нужно осторожно — картографическая проекция есть изображение на плоскости шара, а кто может поручится за то, что действие фэнтези не происходит на плоской Земле — так бывало в лучших образцах. А может, подобно лунным коротышкам, герои путешествуют по внутреннему шару, или же, как в «Плутонии» Обручева, по обратной стороне Земли.

Чем-то карты фэнтези напоминают средневековые портоланы, морские навигационные карты, оттого что береговая линия на них часто становится единственной достоверной деталью. На портоланах, кстати, впервые появились рисунки линейных масштабов, но в чём измерять расстояние в утопии — в милях, днях пути или придуманных единицах?

Зато на книжных картах горбатятся сказочные горы, холмятся волны, торчат стилизованные ёлки и палки, а в середине сказочного материка болота преграждают путь персонажам.

В современном фэнтези карта превращается из изображения земной (или неземной) поверхности в атрибут повествования, в знак, что указывает на существование несуществующего, пытается удостоверить реальность утопии.

По этой поверхности и движется герой, собирая амулеты, ввязываясь в драки с людьми без голов и головами без туловищ, складывая вместе с читателем в осмысленную картину пазл, состоящий из загадок. Это же делали и герои артуровского цикла, собирая чаши да копья. То же самое делают наши современники, играя в тот род компьютерных игр, что называется «квестами», ведь квест, собственно, и есть путешествие, странствие.

Чем интересна серийная литература фэнтези, так это тем, что пытается создать связный мир с народами, королевствами, городами, реками и землями. Часто, правда, забывается тот принцип, который необходим в серийной книге — каждая наугад взятая должна читаться отдельно. При потере части информации об описанном мире читатель не должен быть обижен.

Довольно уже давно к нам явился Толкин (Толкиен), настолько символичный для истории поджанра, что, во-первых, его фамилию тоже до сих пор пишут по-разному, а, во-вторых, оттого, что его общественное чтение немедленно породило уйму эпигонов.

Настоящий приход Толкина совершился с началом того, что называлось «Перестройкой». Нет, его читали и раньше — листали разваливающие томики на английском языке в Библиотеке иностранной литературы. Но переводы, вне зависимости от их качества, тут же ввели толкиновские сюжеты в массовую культуру. Будто звоном вахтенного колокола эпоха была отмечена звоном мечей на Ленинских, теперь — Воробьёвых горах.

В поздние времена у нас в Отечестве существовали два вида — фэнтези с родным привкусом и фэнтези, сделанное под зарубежный образец

В СССР, впрочем, почва для фэнтези была подготовлена другой книгой — романом «Трудно быть богом» братьев Стругацких. Согласно идеям, в него заложенным, роман можно было бы отнести к классической научной фантастике — земная цивилизация посылает своих эмиссаров на планету, живущую в Средневековье. Ничего мистического не происходит, но вся эстетика, о которой шла речь выше, была соблюдена. Именно по этой книге в конце семидесятых годов проводились едва ли не первые ролевые игры. Это было больше похоже на самодеятельный спектакль, но имена героев Стругацких намертво приклеились к актёрам. И спустя много лет можно было ещё услышать: «Вот, дескать, иду по лесу, а под кустом лежит Будах и спит нетрезвым мёртвым сном».

В поздние времена у нас в Отечестве существовали два вида — фэнтези с родным привкусом и фэнтези, сделанное под зарубежный образец. Среди первого — Мария Семёнова со своими романами про Волкодава. Никитин с циклом «Трое из леса», ещё несколько авторов — интересных и не очень. Это то, что называется «славянское фэнтези». Оно порождается из национального колорита, вернее, правил для написания как бы «славянского сказочного романа». Это солженицынский язык, или пародийный язык «деревенской прозы», в котором рыскают по страницам странные слова, что напоминают славянизмы — все эти «индо взопрели озимые». «Вотще» и «ныне», «нешто» и «пошто». Был такой роман Алексея Семёнова «Травень-остров» (2000), неглавное произведение, но хорошее для цитирования: «Славились вельхи допережь всего искусными своими кузнецами», «На что им лжу молвить?», «...Зорко, улучив миг, схватил Брессаха левой рукою за кисть его десницы, державшей клинок, и своим мечом нанёс ему удар по левой кисти...». Руки мешаются с десницами, причём к Древней Руси сюжет никакого отношения не имеет. «Наконец Зорко справился с тяготой, и Иттрун очутилась, как и должно было ей, в этом мире, а не на грани с исподним» — хорошо ведь сказано. Автор там использует ещё один приём — время от времени герои обращаются друг к другу по отчеству: «Благодарствую, Иттрун Хальфдировна, — поклонился он сегванке». Интересно, каково было отчество Бильбо Бэггинса? Для интересующихся мы можем сообщить. Вот каково — Бангович (или Бунгович — зависит от перевода).

Бэггинс, Бильбо Бангович.

Язык типового массового фэнтези странен. Стилизовать его чрезвычайно просто из-за обилия заглавных букв. Стандартное, стандартизированное фэнтези написано будто по-немецки, когда любое существительное начинается с прописной буквы. Любое повествовательное предложение можно превратить в возвышенное: «Он встал и подошёл к Окну. Во Дворе росло Дерево, и шёл Человек в Шляпе». Продуктивно и перемещение глагола на последнее место в предложении — («Мама мыла раму» — «Раму мама мыла») — всё получается как-то величественнее.

Тут есть важная оговорка — существуют разные стадии существования канона. В каждом деле есть Отцы-основатели, за ними идут ученики, а за всеми ними — эпигоны. И вот потом включается печатная машина. Не полиграфическая машина, а именно печатная — и клишированные образы множатся.

Между отцами основателями, и нынешними производителями — дистанция огромного размера * — Грибоедов А. Горе от ума (Действие второе, явление пятое). — СПб.: Издание Суворина, — 1886. С. 63. .

Но тут есть эффект наблюдателя — именно сторонний наблюдатель, а не постоянный житель мира сказок, смотрит на эти миры, и что-то сливается для него воедино, а что-то нет.

Толкин остаётся вершиной, ученики — по пояс в тумане, они сраму не имут. А эпигоны и эпигоны эпигонов бьются на мечах где-то среди затянутых туманом подножий.

Винить наблюдателя из внешнего мира в плохом зрении бессмысленно.

Нормальное у него зрение.

Обнаружилось, что в фэнтези масса течений — есть героическое фэнтези, то есть классическое и юмористическое фэнтези, есть городское фэнтези и детское фэнтези, есть историческое фэнтези и женское фэнтези.

Каталогизация «поджанра» обречена на неуспех — потому что основывается не на пропповых попытках, а на внешних атрибутах. Фэнтези — это текст, в котором есть волшебство.

Вот тут мы и приходим к задачам нормальной таксономии. Что за «волшебство»? Чем оно отличается от необычайного? Это интересный вопрос, недостойно мало обсуждающийся.

Кланы ролевиков необходимы для современной культуры, они так же логичны в ней, как монашеские братства

Причём на всё это наслаивается валовый продукт рынка, который раскрыл писатель Аверченко — «И всё заверте...». И этот шум товарного предложения так искажает картину, что незамутнённые люди в конце концов вскрикивают: «Давайте анализировать только хорошо написанные книги!» — чем и вовсе погружают попытку таксономии в хаос безумия.

Фэнтези оказалось видом литературы, более прочих объединяющим читателей.

Есть скучные объяснения и речи о подростковом протесте, эскапизме тинейджеров в большом городе, наконец, наиболее известные съезды ролевиков, проходили, будучи подвёрстаны к школьным каникулам. Сейчас, впрочем, многие участники состарились, но не бросили своих мечей.

Их сообщества замкнуты, они живут по своим законам, общим для сообществ, что посвятили себя популярной эзотерике.

Кланы ролевиков необходимы для современной культуры, они так же логичны в ней, как монашеские братства.

Любовь к чуду стала в народе поистине массовой.

Оксюморон «популярной эзотерики» победил тайное знание.

Так думал я, разглядывая однажды Дом культуры в Казани, в котором, как потревоженный пчелиный рой, гудели хоббиты, орки и тролли.

На ступенях, стояли две эльфийские девушки и во весь голос распевали «Хава нагилу».